Явдат Ильясов - Черная вдова, Ильясович

• Название: Черная вдова, Ильясович
• Автор: Явдат Ильясов
• Издательство: НУКУС
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1971

Черная вдова. Это страшное прозвище получила в средневековом Хорезме красавица Гуль-Дурсук, дочь одного из городских правителей. Ради татарского царевича Орду-Эчена, осадившего город, она умертвила мужа – отважного воина, возглавлявшего оборону, и подло выдала завоевателю своих героически сражавшихся сородичей. Из-за черной измены город был разрушен.

Народ заклеймил предательницу в легенде, сохранившейся до наших дней.

---

Он повернулся к эмиру, погасил на губах брезгливую усмешку.

– Допрыгались? Нет, я не злорадствую. Обидно! Столько голов, столько рук… Ну, ладно. Что теперь толковать? Крепость надо спасать. Есть выход, слышите? Последний выход. Единственный. Вернуться в Айхан. Созвать всех, кто живой. Мастеров. Пастухов, Рыбаков. Открыть хранилища, раздать оружие. – И, озаренный давно, исподволь созревавшей догадкой, сказал с горькой досадой скорее себе, чем окружающим: – Почему раньше не додумались? Если б с самого начала поднять народ – Чингиз с первых шагов повернул бы назад. Ведь нас – тысячи тысяч в Туране! Разве сломать такую силу?

– Верно говоришь, – прохрипел старый кипчак Байгубек, растирая куском кошмы обнаженную грудь. Он наглотался в походе дыму и доселе не мог продохнуть.

Эмир, есаул и мулла негодующе переглянулись.

Будто он предложил отпереть не склады – гаремы, раздать черни не пики да луки – жен, сестер, дочерей.

– Что это значит?! – вспылил Нур-Саид.

Кто выше всех средь народов Хорезма? Кипчаки. Благодаря чему? Благодаря мечу. Опора султана – войско степное. Правда, в поход берут и туркмен, но ставят их понемногу между канглы, чтоб держать под надзором. В бой гонят и сартское ополчение, однако бьется оно дубинами. Именно право свободно, всегда и везде носить при себе оружие отличает канглы от прочего сброда, возносит их над людьми из других племен.

Попробуй поделись с ними стрелами. Скинут. Задавят. Затрут. Изведут. Первым, кого пронзит воспрянувший духом вахлак, окажется… сам кипчак. Эмир хотел учинить Бахтиару крутой разнос, но Бейбарс осторожно мигнул хозяину. Стих Нур-Саид. Есаул повернулся к сотнику.

– Хорошо, друг Бахтиар. Сейчас же двинемся домой. Но ты… пока оставайся здесь, отход прикрывай. И ты Байгубек, оставайся. Возьмите себе человек пять-шесть. Нагрянут монголы – старайтесь их задержать. Чтоб мы успели добраться до крепости, вооружить людей. Пройдет дней пять – возвращайтесь. Ждем здоровых и невредимых. Помни, друг Бахтиар, вся надежда – на совесть твою. – Помедлив, он закончил с очень тонкой, едва уловимой издевкой: – На совесть твою человеческую, друг Бахтиар.

– Ладно, краснобай, – проворчал Бахтиар. – За мою совесть не бойся. Свою старайся сберечь. Смотрите, храбрецы! Порасторопнее. Быстрей по земле ходите. И на сей раз станете мешкать – в мешок татарский угодите.

– Не беспокойся, родной. Такую выкажем прыть – ахнешь.

Бахтиар проводил веселого есаула темным взглядом из-под злых бровей.

– Проклятая жизнь! – вскричал Байгубек, едва начальники удалились. – Прав ты был, Бахтиар. Домолились. И зачем я чуть ли не с детских лет связался с этой дурацкой игрушкой? – Старый кипчак сердито хлопнул по сабле, висевшей сбоку в облезлых ножнах. – Ужель Байгубек не сумел бы делать человеческую работу? Сумел бы. Землю пахать. Рыбу ловить. Сапоги тачать. Чем я хуже других? Ты только подумай! – обратился он к удивленному Бахтиару. – Войско наступает – мы с тобой впереди. И все вражьи стрелы норовят попасть – в кого? В нас! Войско отступает – мы с тобой позади. И опять недруг режет – кого? Меня да тебя. Эх, доля бедняцкая, пес твою мать!

Хозяин усадьбы, зажиточный сарт, отбыл вместе с эмиром, забрав семью, скарб и скот. В пустых комнатах, где еще не утряслась пыль, взвихренная суматохой отъезда, потерянно звучали голоса кипчаков, назначенных сторожить дорогу.

Боль. Озноб. Слабость. Бахтиар скорчился у дверей, на земляном полу, хранившем четкие следы тростниковых циновок. Натянул на голову халат.

– Я прикорну, отец Байгубек. Ладно? Сил нет. Чуть что – разбудишь.

– Погоди, зачем ты так? Среди людей находишься, не среди зверей. Эй, удальцы! Солому тащите. Вон ее сколько. Стелите тут, под навесом, на воздухе. Может, легче станет хворому. Повозок не хватило, а то скупец и эту бы дрянь всю увез. Теперь три года будет хныкать, сукин сын, этакий урон потерпел. И драной кошмы не забыл, жадный барсук. Что за люди? Свет рушится, мир вверх дном перевернулся, а они – за тряпье цепляются.

Старик уложил Бахтиара на подстилку из стеблей джугары, накрыл шубой.

– Отдыхай. Растолкаю. Тише, молодцы. Эр-Назар, полезай на крышу. Схоронись за кучей хвороста, поглядывай. А мы – в пристройке разместимся, подальше, чтоб не мешать Бахтиару. Нур-Саид, сукин сын, расщедрился, бурдюк вина отвалил. Займемся?

Языки развязались.

– Тьфу, сволочь! – уловил Бахтиар сквозь тяжкую дремоту. – Кому она нужна? Противно смотреть. Только Бейбарс и способен, драный петух, соблазниться подобной ветошью.

– А Бахтиар? Говорят, он любит ее.

– Бахтиар – дело иное. Большой ребенок. Глядит на мир, на людей совсем не так, как мы с тобой. Блаженный.

– Оно и видно. Жена небось сейчас с другим милуется, а он, дурак, во имя ее здесь дохнет.

«Я сплю, – успокоил себя Бахтиар. – Это во сне».

И вдруг осознал, холодея: нет, наяву.

Обыденность – именно обыденность беседы, ленивая уверенность суждений убедили сотника: он слышит не клевету, а правду. Так не лгут. Простецкая грубость ругательств, в которых вместе с резким, но, пожалуй, беззлобным укором грешнице звучала снисходительная, чуть брезгливая жалость к пострадавшему, отметали прочь всякую мысль о хитрости.

Уже то, что о Гуль-Дурсун, к ужасу Бахтиара, толковали скорей не как о жене Бахтиара, а как о посторонней женщине, связанной с людьми и делами, не имеющими к Бахтиару касательства, предполагало грязную истину.

Тревога. Стыд. Отчаяние.

«Бахтиар значит Счастливый, – усмехнулся опозоренный сарт. – В самую точку угодили, когда имя давали…»

Он сбросил шубу. Выбрался из-под навеса. Приложил кулаки к глазам, подержал их так некоторое время, затем, к чему-то прислушиваясь, торопливо двинулся через двор. Наскочил на сломанную арбу. Упал. Встал. Повернулся, заковылял к пристройке. Налетел на глинобитный очаг, ощупал выступ ладонью, будто искал в темноте огниво, вскрикнул и кинулся в сторону.

Он метался по обширной площадке двора, задевая столбы, натыкаясь на стены и стукаясь об углы, словно сейчас ослепленный преступник.

– Что с тобой, друг? – всполошились воины.

Бахтиар набрел на полураскрытые ворота, очутился снаружи, за стеной.

– Стоп, куда ты? – Байгубек хотел поспешить следом, но один из сородичей – канглы – схватил его за локоть:

– Не трогай! Это одержимый.

– Э, чучело, сам ты… – Старик вырвался, ринулся к выходу. Но тут сверху долетел сдавленный возглас Эр-Назара:

– Татары!

На лужайке перед усадьбой торчал диковинный всадник.

Коренастый монгол в лисьей шапке сидел на низкорослом коне, как влитый; оба были совершенно неподвижны, будто вырублены из цельной каменной глыбы. Чудилось, это не человек, а темный дух – таким холодным спокойствием, бесстрастностью, отрешенностью веяло от плоского лица. Только в глубине узких глаз светилась проницательность.

Казалось, всадник заколдован.

Бей с размаху дубиной, саблей руби, коли, режь, с визгом висни на могучих покатых плечах – не шелохнется. Но стоит ему снять чары и тронуть коня – он свободно, как таран в клубах дыма, пройдет сквозь толщу стен, одним прикосновением обратив их в пыль.

Ни звука в окрестностях. Тишина. Но кипчакам, затаившимся на крыше под кучей хвороста, мерещился за спиной татарина унылый шорох нездешних трав, отдаленный стон истоптанных им сухих и мглистых степей, плеск окровавленных волн, гневно вскипающих у переправ, и горестный плач истерзанных женщин.

Бахтиар между тем обежал усадьбу, завернул за угол и внезапно, как смерть на пиру, объявился перед кочевником, слепой и страшный.

Татарин оскалил зубы.

И слух потрясенных канглы разодрал тонкий, пронзительный вой. Всадник, бледный от ужаса, рванул поводья и с треском пропал в кустарнике.

Бахтиар опомнился.

– Кто кричал? – недоуменно спросил он у Байгубека, мигом очутившегося внизу.

– Монгол. Разведчик. Ох, и напугал ты беднягу! Теперь до Сейхуна не остановится. – Старик погрозил кулаком удравшему лазутчику. – А, сукин сын! И ты, оказывается, не железный? Боишься не хуже нас. Запомним. – И опять – Бахтиару: – Но ты и своих напугал, юный друг. Что это было с тобой?

– Не знаю. В голове помутилось.

– От раны. Давай-ка… уберемся отсюда, пока тот косматый парень приятелей не привел. Загрызут. Нур-Саид, наверное, дома уже. А не успел доскакать – дьявол с ним. Почему мы ради него должны тут гибнуть? Не желаю. Расхотелось.

– Поезжайте. Догоню.

– Ты что? Остаться решил? Сграбастают татары.

– Я вас догоню.

– А! Так. Ну, ладно. Смотри, не задерживайся.

Кипчаки уехали.

Над усадьбой с надрывистым, жалостным криком промчался раз и другой длиннокрылый кобчик. Бахтиар, сцепив зубы, направился к пристройке. Отыскал бурдюк, опорожненный лишь наполовину.