Кетиль Бьёрнстад - Река

• Название: Река
• Автор: Кетиль Бьёрнстад
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-904561-56-7

«Река» норвежца Кетиля Бьёрнстада — долгожданное продолжение «Пианистов» (КомпасГид, 2011), истории об Акселе Виндинге, подающем надежды музыканте, чье упорство и воля к победе по праву достойны восхищения.

Ему уже восемнадцать, и он все еще горюет о потере любимой девушки Ани, в то же время он окончательно определился с целью жизни и теперь устремляется по намеченному пути, с головой погрузившись в подготовку к дебютному концерту. Но в жизни есть две вещи, с которыми никогда не стоит торопиться: коньяк и любовь, — и теперь Аксель научился чувствовать это. Он распробовал вкус жизни: терпкий, порой сладковатый, иногда с горчинкой. Он уже не нетерпеливый мальчишка, он — сильная личность, к нему тянутся сильные женщины, он отдается чувствам и готов принять на себя ответственность.

В «Реке» Брамс звучит одновременно с Джони Митчелл, герои обсуждают войну во Вьетнаме, независимость женщин и их право на аборт, а Бетховен, Бах и Шопен смешиваются с искренним и тревожным произведением самого Акселя, который пытается удержаться на плаву в водовороте жизни.

---

Анина комната

Марианне хочет показать мне комнату на втором этаже. Она могла бы сдавать комнату для гостей. В ней тоже никто не живет. Но ей хочется снова слышать шаги в Аниной комнате. Мне тяжело подниматься по лестнице вслед за Марианне Скууг и вспоминать, как я поднимался тут первый раз. Это было незадолго до Рождества, и я шел как лунатик, неся на руках потерявшую сознание Аню. И удивлялся, до чего она худая, хотя на ней тогда был толстый лиловый джемпер. Ее испугал вид крови. Она случайно порезалась кухонным ножом, ранка была пустячная, но этого оказалось достаточно. Я действовал быстро и отнес ее наверх, чтобы положить на кровать. Решил, что так будет лучше всего. Теперь я думаю, что, наверное, мне следовало отнести ее в гостиную и положить там на диван. Но мне хотелось чего-то более интимного. Хотелось попасть в ее комнату. Увидеть ее кровать. И она это поняла. Я помню, как она беззвучно спросила: «Хочешь меня?» И я, растерявшись, ответил: «Ты это не серьезно». Я и сегодня в этом уверен. Конечно, она так не думала. Но было уже поздно. Я не мог удержаться. Она была страшно худа и, конечно, не получила никакого удовольствия от нашей близости. Но с того дня мы как будто навсегда были связаны друг с другом.

Двери во всех комнатах второго этажа открыты, как и в тот раз, когда я тут был. Я заглядываю в спальню Марианне и Брура Скууга. Там стояла смешная кровать с механическим устройством, позволявшим как угодно регулировать ее высоту, совсем как у кроватей в больницах. Ее там больше нет. Ее место заняла новая двуспальная кровать без технических хитростей и не такая кричащая, зато более женственная. Мне вдруг становится любопытно, спали ли в этой кровати какие-нибудь гости Марианне. Меня донимают грязные мысли, им не место у меня в голове. А вот ванная осталась прежней — строгой, серебристой, с огромным зеркалом. Мы с Марианне входим в комнату, где посчастливилось побывать и моей сестре Катрине. Я иду за Марианне, охваченный тупой болью. Хотя Аня умерла не здесь, в комнате чувствуется присутствие и дыхание смерти. Да, думаю я, этот затхлый запах и есть дыхание смерти. Широкая кровать стоит, как и стояла, но свадебной фотографии Марианне и Брура Скууга на стене больше нет. Только Бах и Бетховен висят по обе стороны от пустого пространства.

Мы осматриваемся. Я чувствую, что Марианне тоже больно видеть все это, что мы оба с трудом сдерживаем слезы, но не позволяем себе обнаружить свои чувства. Она не хочет, чтобы ее жалели. Не хочет, чтобы я обнял ее.

— Аня так любила свою комнату, — тихо говорит Марианне.

— Хотя в ней почти ничего нет?

— Она жила и дышала только музыкой.

— Это верно, но помню, я еще тогда подумал, что Бах и Бетховен на стене слишком мужская компания для молодой девушки.

Марианне смеется.

— Ты хорошо ее знал. И помнишь, какой она была аскетичной. У нее были очень скромные потребности. И, если эта комната тебя устраивает, но тебе не нравятся эти портреты, можешь просто их снять. Хорошо? У меня с головой все в порядке. Эта комната не мавзолей. В ней ты волен делать все, что захочешь.

Снова в ольшанике

Я стою в прихожей и слушаю эхо своих слов — значит, я могу въехать в следующий понедельник в шесть часов? В это время она уже вернется с работы. Потом я вспоминаю то, что сказала Марианне: я могу жить в Аниной комнате, я должен ухаживать за садом, делать там минимум того, что нужно, — она нетребовательна, — и могу заниматься на рояле каждый день с восьми до семнадцати. Целый океан времени! Девять часов ежедневных упражнений! Кроме ухода за садом, я должен расчищать снег, мне разрешено пользоваться «Амазоном», когда я получу водительские права, я должен делать для нее покупки, но это редко, в исключительных случаях, вечером она нуждается в тишине, и в это время гостиная должна принадлежать ей, и только ей, так же как и ванная должна быть только в ее распоряжении с семи до восьми утром и с одиннадцати до двенадцати вечером, в это время я могу пользоваться уборной в прихожей. Есть мы должны в разное время, то есть мне надо либо приобрести себе в комнату плитку, либо пользоваться кухней, когда ее нет дома, во всяком случае, как правило. Мне отводится свое место в холодильнике на второй полке слева. Я могу пользоваться морозилкой и стиральной машиной, если меня не смущает, что они стоят там, где Брур Скууг застрелился. Марианне Скууг умеет быть лаконичной, и юмор у нее иногда бывает мрачным. Она говорит, что ее объявления провисели на столбах несколько дней, но безрезультатно. Она почти потеряла надежду. Даже смешно, что на крючок попался именно я.

Правда? Смешно? — думаю я, пожимая ей руку на прощание, но обнять ее я не осмеливаюсь, хотя обнимал ее, когда умерла Аня и когда вытаскивал ее мокрую из моря. Она меня тоже не обнимает.

О чем, интересно, она подумала, сказав, что я попался на крючок?

Я поворачиваюсь к двери.

— И еще одно, — говорит она мне в спину.

— Что? — Я оборачиваюсь. Она неестественно бледна.

— Комната для гостей. Ее мой муж использовал в качестве кабинета. Дверь в нее всегда закрыта. Никогда не заходи туда.

— Обещаю.

— Никогда! — спокойно повторяет она, подкрепляя свои слова жестом.

— Понял.

Я снова поворачиваюсь и ухожу.

Я и рад и растерян. Мы ни словом не упомянули несчастный случай на море. Говорили мы долго, но я запомнил не все, слишком сильное впечатление произвела на меня встреча с Марианне и посещение того дома. Несмотря ни на что, я понимаю, что принял важное решение, поправил свои денежные дела и, главное, теперь я смогу заниматься каждый день столько, сколько мне нужно. Мне приходится напоминать самому себе, что я должен больше заниматься. Должен играть лучше, гораздо лучше, если хочу и впредь оставаться учеником Сельмы Люнге. Скоро мы первый раз встретимся этой осенью. А потом мне предстоит пройти через то, что Ребекка уже оставила позади: подготовку к дебюту.

Соглашение, думаю я, спускаясь к моему старому тайному убежищу, договор с Сельмой Люнге. Однако соглашение с Марианне Скууг — это такой же договор. Она позволит мне жить в своем доме. Позволит мне быть тем молодым человеком, который будет спать на Аниной кровати, тогда как она сама будет отдавать все силы просвещению людей в области здравоохранения и ратовать за право женщин на аборт. Ну а я должен быть садовником и дворником. Иногда даже другом дома. Кроме того, тем, кто любил Аню. Это немаловажно. Мне нравится Марианне Скууг. С ней всегда так просто общаться. Она обладает авторитетом. Но авторитетом иного свойства, чем Сельма Люнге. Для Сельмы Люнге важны консервативные ценности, культура. Марианне Скууг придерживается радикальных взглядов, разбирается в политике. Она рано почувствовала себя свободной. Рано родила ребенка, а в те времена было не так легко придерживаться социалистических взглядов, как сегодня. Что, интересно, она думает обо мне? Кем я выгляжу в ее глазах? Восемнадцатилетним парнем, занимающимся музыкой, которого легко пожалеть? У которого нет матери, нет дома, который не получил аттестата зрелости и не уверен в себе? Но кто, скажите, уверен в себе? Разве Марианне Скууг была уверена в себе, когда открыла мне дверь и впустила меня в свой дом?

Я снова иду в ольшаник. Это моя тягостная, ставшая со временем грешной, тайна. Что мне там делать? Неужели я никогда не освобожусь от прошлого, от шума реки, водопада, шороха в ветвях деревьев? Здесь, в гуще ольшаника, сердце обновляется, рождаются мечты. Здесь я могу смотреть на отражающуюся в воде луну, которая медленно погружается в реку, и знать, что это мое навсегда. Водопад, где погибла мама, всего в паре сотен метров отсюда. Здесь я могу настроиться на вечер, обрести новые надежды. Я пробираюсь между еще не пожелтевшими деревьями. Сижу и думаю обо всем и ни о чем. Но мое сердце стучит так же, как оно стучало, когда была жива Аня. Неужели я запечатал свою судьбу? Совершил что-то роковое? Правильно ли с моей стороны поселиться в доме Марианне Скууг? Инстинктивно я понимаю, что Сельме Люнге это бы не понравилось. Она живет на другом берегу реки, там светло. Она решила связать со мной все надежды и подготовить меня к дебюту в Ауле. Далеко не каждый может похвастаться тем, что он ученик знаменитой Сельмы Люнге, этой феноменальной пианистки из Германии. Среди преподавателей музыки она занимает первое место рядом с Робертом Рифлингом. Ребекка на своем дебюте запуталась в подоле платья, упала на сцене и все испортила, также и Аня, бриллиант Сельмы Люнге, потерпела крах на пути к славе. Теперь моя очередь. Обстоятельства, связанные со смертью Ани, играют не последнюю роль в моем стремлении к успеху.

Я сижу в ольшанике, погруженный в эти мысли, терзаюсь сомнениями, но успокаиваю себя тем, что жить в квартире Сюннестведта мне в любом случае не по карману. Я зарабатываю недостаточно, чтобы платить за нее. Кроме того, мне не нравится жить в городе. Я оказался мячиком между двумя самоубийствами. Сюннестведт покончил жизнь самоубийством в своей квартире на Соргенфригата, Брур Скууг — в своем доме на Эльвефарет. Одно место не лучше другого. Но меня это не пугает. Мне кажется нормальным, что я буду спать на Аниной кровати. С портретами Баха и Бетховена на стене.