Петр Лебеденко - Красный ветер

• Название: Красный ветер
• Автор: Петр Лебеденко
• Издательство: Ростовское книжное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1983

В романе рассказывается о событиях в Испании в 1936–1939 гг., о героической борьбе испанского народа, поднявшегося на защиту своей Республики.

Разные пути и обстоятельства приводят в Испанию героев романа — советских летчиков Андрея Денисова и Павла Дубровина, французов Арно Шарвена и Гильома Боньяра, мексиканца Хуана Морадо… Но всех их объединяет ненависть к фашизму, стремление к свободе и миру на земле.

---

— Святая дева Мария, сохрани нас и помилуй, — прошептал генерал, снимая фуражку и поднимая руку, чтобы осенить себя крестом.

И в ту же минуту увидел, как вдоль шоссе заходят штурмовики — одно звено, второе, третье… Клин за клином бомбы летят в гущу машин и солдат, взрываются — вверх взмывает огонь и дым, рвутся нагруженные в машины снаряды, разнося в клочья все, что есть поблизости.

Горят танки. Горят «лянчисы». Горит на шоссе выплеснувшийся из разорванных бочек бензин: языки пламени лижут дорогу, стекают в кюветы, мечутся в огне солдаты и лошади.

И еще звено, второе, третье… Клин за клином… Люди топчут друг друга, бегут куда глаза глядят, бросаются в первую попавшуюся яму, стремясь втиснуться в землю, превратиться в червя, в грязь, в каплю мутной воды, только бы выжить…

Чьи-то руки схватили генерала, вырвали из машины, куда-то потащили и бросили в кювет. Мерзкая вонючая жижа облепила лицо, потекла под кожаное пальто и белоснежную рубашку. Генерала забила дрожь, он приподнял голову, налитыми кровью глазами взглянул на шоссе и увидел, как взлетел, расколотый на части, его «изото-фраскини».

— Горрони! — закричал генерал, зовя адъютанта. — Горрони!

Он прикажет расстрелять эту сволочь Горрони, он обвинит его в предательстве! Кто, как не Горрони, этот холеный выскочка, заверил генерала, что авиация противника сидит на аэродромах? «Сиснерос тоже сидит?» — «Как свинья в луже!..»

— Горрони!

Генерал, упираясь руками в грязь, приподнялся на четвереньки, но поскользнулся и снова упал на дно кювета, а за ним: сползло еще что-то, бесформенное и жуткое. Это было изуродованное тело Горрони: окровавленное, с разбитым лицом и открытыми обезумевшими глазами. Генерал со страхом и брезгливостью оттолкнул от себя труп адъютанта и рывком выбрался из кювета. Два офицера, которых он не знал, подбежали к нему и вытянулись. Роатта закричал:

— Командиров дивизий ко мне! Чего же вы стоите, как бараны? Вы слышали мое приказание?

Они сразу же будто растворились в воздухе, и генералу показалось, что в этом диком хаосе он остался один. И когда вдруг из-за облаков вырвались истребители и начали поливать шоссе из пулеметов и пушек, когда генерал увидел подавленные, растерзанные передовые части корпуса, он не тронулся с места. Вокруг него цокали и свистели пули, горели машины, рядом лязгал гусеницами перевернутый вверх брюхом танк, а Роатта стоял и смотрел в хмурое небо Испании, из которого теперь лился свинцовый дождь. Какой-то фанатик — солдат огромного роста — встал перед ним, заслоняя его своим телом. Но генерал оттолкнул его и сказал только одно слово:

— Вперед!

* * *

Две эскадрильи «фиатов» мокли под дождем, точно сонные куры. Засунув руки в карманы реглана из желтой кожи, хлюпая по лужам, командир истребительного полка майор Леоне простуженным голосом говорил командиру эскадрильи капитану Бертонни:

— Вы слышали, капитан? Эти дьяволы все-таки взлетели. И они сейчас устроят хорошую баню дивизии «Черное пламя» — она ведь первой должна выйти на Французское шоссе. Что будет потом, вы знаете?

— Предполагаю, — коротко ответил Бертонни. — Но что я могу сделать? Вы же видите: аэродром — среди холмов, а холмы закрыты. Посылать летчиков на смерть?.. Они не желают умирать…

— Не желают умирать? — зло усмехнулся Леоне. — Странно. Парни с таким высоким моральным духом… Вы меня удивляете, капитан…

— «С таким высоким моральным духом!» — не менее зло ответил Бертонни. — Сброд! Эти прохвосты мечтали, что каждый из них заведет здесь собственный гарем из насмерть перепуганных испанок — заниматься любовью куда приятнее, чем драться над невеселыми вершинами Сьерра-де-Гвадаррамы. Черт меня подери, я голову даю, на отсечение, что девять из десяти моих храбрых орлов сейчас с удовольствием вернулись бы в свои римские и неаполитанские норы, лишь бы не взлетать вот в такое роскошное небо!

— А вы? — снова усмехнулся Леоне. — Лично вы, капитан? Не кажется ли вам, что генерал Роатта обвинит вас в трусости. Или вы тоже мечтали завести «здесь собственный гарем из насмерть перепуганных испанок»?

Капитан остановился, в упор посмотрел на Леоне.

— Меня? Меня могут обвинить в трусости?

Красивое белое лицо его, с мужественными резкими чертами, исказилось от гнева. Но даже искаженное, оно не казалось ни отталкивающим, ни неприятным: Не случайно, наверное, в кругу летчиков капитана Бертонни называли благородным римлянином, хотя это не очень вязалось с его резкостью, а порой и с сумасбродством.

— Вы могли бы подать пример, — уже спокойнее и мягче сказал Леоне. Пример командира всегда заразителен…

Капитан кивнул головой:

— Я вас понял, господин майор.

И пошел, не оборачиваясь, к своей машине.

…«Фиат» пробежал уже более двух третей летного поля, но никак не мог оторваться от земли. Из-под колес разлетались комья грязи, машину тянуло на нос, и капитану приходилось прилагать немалые усилия, чтобы она не скапотировала. Бертонни, конечно, знал: если это случится — катастрофа неизбежна. Несколько раз у него возникало непреодолимое желание убрать газ, остановить пробег и вернуться назад — разве не видно, что из этой затеи ничего не выйдет! Но он не сделал этого. В конце концов, Леоне прав: его наверняка обвинят в трусости. Его, капитана Бертонни, который всегда считался одним из лучших летчиков-истребителей итальянских военно-воздушных сил! Ему еще не было и двадцати пяти лет, а его уже дважды награждали за храбрость и искусство высшего пилотажа. И именно на него пал выбор, когда возник вопрос, кого же назначить командиром первой истребительной эскадрильи экспедиционного корпуса генерала Роатта — эскадрильи, которая должна была расчистить небо Гвадалахары от вражеской авиации…

Машина наконец оторвалась и в полуметре от земли на самой минимальной скорости поползла навстречу близким холмам. Рвануть бы ручку на себя, взмыть повыше — в грязные клочья облаков, в эту непроглядную муть, подальше от каменистых нагромождений, усеявших холмы, которые приближались так быстро, словно машина теперь мчалась на них с бешеной скоростью, по рвануть ручку на себя — это тут же свалиться на крыло и врезаться в землю…

Вот только в эту минуту капитан Бертонни впервые и подумал о том, каким злым ветром занесло его в Испанию, которую он любил не меньше, а, может быть, даже больше, чем свою родину. Часто наезжая в эту страну, он не переставал восхищаться ее суровой красотой, не переставал проникаться все большей любовью к ее народу. Где бы он ни был — в Андалузии, в Барселоне, в стране басков, — Бертонни везде чувствовал себя так, словно после долгой разлуки возвратился в свои родные края, под отеческий кров. Он и удивлялся этому чувству, и радовался ему.

Бертонни мог честно признаться самому себе: когда Испания стала Республикой, он увидел в этом своего рода закономерность. Любить свободу так, как ее любят испанцы, думал он, никто другой не способен. Это ведь особенный народ, кто-то, может быть, и готов смириться с ярмом, но только не испанцы. Свободолюбие у них в крови — в этом Бертонни не сомневался.

И вдруг — франкистский мятеж. Друзья Бертонни встретили это событие по-разному. Одни с удовлетворением: справедливость, мол, должна восторжествовать — не плебеям же править такой страной. Другие, в том числе и сам Бертонни, со скрытым чувством горечи: Италия, Германия, а теперь и Испания? Значит, фашизм хочет подмять под себя всю Европу?

Однако таких было меньшинство. Притом меньшинство пассивное — политика мало интересовала людей, больше занятых устройством собственной карьеры, чем размышлениями над судьбами мира. Фашизм, конечно, это плохо, но что поделаешь, коль история развивается в этом направлении…

А когда Бертонни предложили (намекнув, что если он не выразит согласия, то ему придется расстаться со званием офицера итальянских военно-воздушных сил и ожидать еще более неприятных последствий) принять эскадрилью и отправиться в составе экспедиционного корпуса на помощь Франко, он не отверг этого предложения. Не смог отвергнуть. И не потому, что боялся тех самых последствий, на которые ему намекали. Нет. Честолюбивый сверх меры, он больше всего боялся, как бы его не обвинили в трусости.

И он согласился.

…Холмы с каменистыми нагромождениями были совсем близко. Вершины их скрывались в тумане, они далеко тянулись вправо и влево, образуя непреодолимую преграду на пути самолета, и Бертонни вдруг отчетливо понял, что их ему не обойти, не перетянуть. А потом его машина вошла в черное облако, в котором были различимы лишь струи снега, перемешанные с дождем. Мрак, хаос, в котором, как показалось капитану Бертонни, вдруг закружилось черное воронье. Закружилось, захлопало крыльями по крыльям машины, задолбило отвратительными черными клювами по фюзеляжу.