Роберт Музиль - Прижизненное наследие

• Название: Прижизненное наследие
• Автор: Роберт Музиль
• Жанр: Проза

---

Однажды мне удалось вновь навести его на нашу старую тему - мы заговорили о характере. "Я убежден, что развитие характера связано со средствами ведения войны, - излагал он, с трудом переводя дыхание, - и что характер сегодня по этой причине можно отыскать на всем белом свете разве что у полудиких народов. Тому, кто воюет ножом и копьем, он необходим, чтобы не оказаться побежденным. А какой характер выдержит против танков, огнеметов и газовой атаки?! Следовательно, нам нужны сегодня не характеры, а дисциплина!"

Я не возражал ему. Однако самое странное заключалось в том, - и поэтому-то я записываю сейчас мои воспоминания, - что я, когда он говорил таким образом, а я на него смотрел, не мог избавиться от ощущения, что прежний человек еще сидит в нем. Он находился в нем, словно окруженный оболочкой плоти, повторяющей его прежний облик. Его взгляд пробивался сквозь взгляд этого, другого человека, его прежние слова сквозили в словах нынешних. Возникало почти жуткое впечатление. С тех пор я виделся с ним несколько раз, и это впечатление всякий раз повторялось. Можно было отчетливо различить, что он, если позволено так сказать, хотел бы выглянуть из себя как из окна еще раз, но что-то препятствовало ему в этом желании.

ИСТОРИЯ ИЗ ТРЕХ СТОЛЕТИЙ

Перевод И. Алексеевой

1729

Когда маркиза фон Эпатана бросили на растерзание диким зверям история, которая, с сожалению, не упоминается ни в одной хронике восемнадцатого столетия, - он оказался внезапно в столь ужасном положении, в каком не бывал еще никогда. Он распрощался с жизнью и ушел, улыбаясь, и взгляд его, исходящий как бы из двух драгоценных камней матового блеска, но ничего не различающий, направлен был в Ничто. Но это НИЧТО не перенесло его в вечность, напротив, оно обратилось в нечто вполне конкретно; одним словом, ничто не наступило, ничего не произошло, и когда его глаза вновь обрели способность видеть, он различил крупного хищного зверя, который в нерешительности разглядывал его. Для маркиза это было, надо полагать, теперь уже не так страшно - он ощутил испуг, но сумел бы его перенести - если бы в тот же миг не почувствовал, что перед ним - самка хищника. Стриндберговских взглядов тогда еще не было, люди жили и умирали со взглядами восемнадцатого века, и естественнейшим движением Эпатана было любезно сорвать с головы шляпу и галантно поклониться. Тем временем, однако, он заметил, что запястья разглядывающей его дамы почти такой же толщины, как его голени, а зубы, видневшиеся в приоткрытой с жадностью и любопытством пасти, раскрывали картину бойни, которая ему предстояла. Особа, которую он видел перед собой, внушала страх, она была красива, сильна, но и взгляд, и весь облик ее были исключительно женственны. Он чувствовал, как нежность, играющая во всех членах этой хищной кошки, невольно заставляет его вспомнить восхитительное, безгласное красноречие любви. Ему приходилось не только содрогаться от страха, но еще и выдерживать постыдную борьбу, которую вел этот страх с потребностью мужчины любым способом произвести впечатление на существо женского пола, запугать и победить в нем женщину. Вместо этого он явно был приведен в смятение и покорен противником. Зверь женского пола внушал ему страх, потому что это был зверь, а та совершенная женственность, которой было проникнуто каждое его движение, привела к тому, что к невозможности всякого сопротивления добавилось чудо обморока. Он, маркиз д'Эпатан, был приведен в состояние и в положение самки, и это - в последнюю минуту жизни! Он не видел никакой возможности уйти от этого причиненного ему зловещего надругательства, потерял власть над своим рассудком и, к счастью, далее уже не мог знать, что с ним сделалось.

2197 ДО НАШЕЙ ЭРЫ

Мы ни в коей мере не настаиваем на том, что дата верна, но если государство амазонок в действительности существовало, то к дамам, которые в нем проживали, следует относиться исключительно серьезно. Ибо, если бы они представляли собой нечто вроде склонного к насилию союза по борьбе за права женщин, то в историю они вошли бы, самое большее, с репутацией абдеритов или эдаких Санчо Пане и остались бы до наших дней комическим примером неженственности. Вместо этого они живут в нашей памяти, овеянные героизмом, и из этого можно заключить, что в свое время они в высшей степени замечательным образом жгли, убивали и грабили. Не на одного индоевропейца они нагнали страху, прежде чем завоевали свою славу. И, конечно, не одного героя обратили в бегство. Одним словом, они нанесли немалый урон мужской гордости доисторических времен, пока те в конце концов, во искупление собственной столь значительной трусости, не превратили их в легендарные существа, следуя известному закону, согласно которому горожанин, выехавший летом на природу и спасающийся бегством от коровы, будет всегда утверждать, что это был по крайней мере бык.

А что, если этого государства девственниц вообще не существовало? Это вероятно уже хотя бы потому, что вряд ли можно себе представить, будто у них имелись дивизионные и полковые аисты, которые поставляли рекрутов губительницам мужчин. Кого же тогда боялись античные герои? Не было ли все это лишь мечтой, которая странным образом несла с собой насилие? Невольно вспоминаешь о том, что они почитали и богинь, которые, случалось, разрывали их, охваченных безумием поклонения, на куски, и что сведущие фиванцы торопились к сфинксу, как мотыльки к паучихе. Приходится к стыду своему даже слегка удивляться, какие же такие паучьи и букашечьи мечты водились у этих праотцов нашего гимназического образования? Отличные спортсмены, которых женщины не очень-то интересовали, они мечтали о таких женщинах, которых могли бояться. В конце концов, неужели у господина Захер-Мазоха была столь внушительная череда предшественников? Подобное вряд ли можно предполагать. Ибо мы вполне можем представить себе, что раньше потому-то и было темно, чтобы теперь все казалось нам светлее; но в то, что у истоков гуманитарного образования царила подобная неразбериха, поверить нельзя. А они случайно не могли пошутить, эти древние греки? Или, по обыкновению всех жителей Леванта, они все невероятно преувеличивали? Или в основе их праизвращенности лежит праневинность, которая лишь много позже обросла болезнетворными побегами?

Темны истоки цивилизации.

1927

Что сделали из этой истории два последних столетия "современности"?

Некий мужчина побеждает войско амазонок в открытом сражении, и амазонка влюбляется в своего покорителя. Отныне - полный порядок! Строптивица укрощена, она роняет щит и копье, и мужчины польщенно хихикают, собравшись в кружок. Вот что осталось от старой легенды. Век образованного бюргера оставил от неистовой молодой разбойницы, горящей желанием вонзить острие стрелы мужчине между ребер, лишь поучительный пример, как неестественные порывы вновь обращаются в естественные; и помимо этого - самое большее лишь жалкие остатки прежнего в театре, кино и в головах шестнадцатилетних прожигателей жизни, где демоническая женщина, светская львица и женщина-вамп служат отдаленным напоминанием о своих предшественницах, уничтожительницах мужчин.

Но время не останавливается. Уж и говорить нечего о женщинах-начальницах в какой-нибудь конторе, к которым мужчина-подчиненный льнет, как слабый плющ к мощному дубу; можно вспомнить истории, которые еще больнее задевают тщеславие мужчин, и одна такая история случилась не так уж давно, когда знаменитый исследователь Квантус Негатус присутствовал на одном заседании, где оппозицией руководили женщины. Собрание это не было откровенно политическим, но во всяком случае оно было одним из тех, на которых новые духовные веяния сталкиваются со старыми. Квантус, как человек заслуженный, удобно устроился в мягких креслах старого. Он ни в коей мере не был расположен вести мировоззренческие споры и приветствовал появление дам поначалу, как приятную перемену декораций. В то время, как они там, наверху, говорили речи, он рассматривал их ноги в туфлях на шнуровке. Но вдруг его внимание приковала одна деталь: он услышал слова о том, что мужчины, составляющие большинство, - ослы. Они высказывали все это очень изящно, и не обязательно употребляли именно это слово, но безусловно имели в виду приблизительно этот уровень уважения. И едва только садилась одна, как, собравшись с силами, вставала другая и повторяла обвинение, лишь слегка меняя формулировки. На лбах у них от гнева и напряжения проявлялись маленькие вертикальные морщинки; их жесты были жестами педагогов, которые упрекают детей в лености ума; и фразы произносились с такой тщательностью, словно перед нами были опытные повара, разделывающие фазана.

Знаменитый исследователь Негатус улыбнулся; к ослам он себя не относил и чувствовал себя хозяином положения; он мог позволить себе свободно отдаться во власть их раздражения; уж при голосовании-то видно будет, что он считает правильным. Но на свою беду он случайно бросил взгляд на других господ из большинства. И ему тут же почудилось, что они сидят с выражением тупого упрямства, словно бабы, которым мужчина пытается продемонстрировать всепобеждающие чудеса логики, против которых у них нет никакого иного оружия, кроме как отвечать после каждого нового заключения: а я не хочу! Только тогда ему пришло в голову, что и сам он выглядит ничем не лучше. В игривом настроении он принялся разглядывать ноги и пальцы, морщинки вокруг ртов и склоненные головы, хотя при этом ему приходилось слушать, что воля его спит, а интеллект есть интеллект толстого бюргера, не особенно склонного им пользоваться. И тут произошло нечто, что происходит далеко не всегда: Квантус почувствовал, что его почти убедили. Когда он думал о своей славе исследователя, он казался себе чем-то вроде добропорядочной домохозяйки, которая возится у своей плиты с кастрюлями и гремит бутылками, тогда как эти дамы врываются в распахнутый мир на взмыленном жеребце. Конечно, имелось немало такого, в чем почти никто так хорошо не разбирался, как он; но что пользы было во всем этом, когда речь шла о таких общих вопросах, неясность которых требовала участия мужчины, он бы даже сказал - всего мужчины целиком?! Ему уже казалось, что возражения, которые его разум выдвигал против бесчинства этих молодых женщин, продиктованы были боязнью, а мысли почти с восторгом Кэтхен следовали за дикими проявлениями их ума.