Рудольф Бершадский - Две повести о тайнах истории

• Название: Две повести о тайнах истории
• Автор: Рудольф Бершадский
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Научпоп
• Год: 1960

Документальные повести посвящены советским археологическим открытиям середины XX века — раскопкам древнехорезмийской культуры в Кызылкумах экспедицией проф. С. П. Толстова и находке первых берестяных грамот в Новгороде экспедицией проф. А. В. Арциховского.

---

В раскопе, из среза его, торчат бревна, слой за слоем, во много ярусов. Это настилы мостовых. Они горели плохо — хуже, чем любое другое дерево. Когда же остывала зола на месте пожарища, люди вновь отстраивали свои дома. Пустовать участкам не приходилось: они ценились в Новгороде очень дорого.

И вновь постепенно повышалась почва — на много метров за века. Вот на Дмитриевской улице культурные слои XII века лежат на семиметровой глубине, а материка не видно по-прежнему.

Термином «культурный слой» археологи оперируют постоянно. Они подразумевают под ним органические и строительные остатки, накапливающиеся в местах обитания людей. Допустим, выбросила хозяйка разбитый глиняный горшок во двор; выплеснула на землю прокисший суп с бараньей костью; отлетел каблук с сапога у поскользнувшегося щеголя; сгорела до основания изба, и, прежде чем собрались строить на этом месте новую, пепелище заросло грязью; когда начали строить, бросили на дворе оставшуюся щепу… Так и растет уровень земли в поселениях — из года в год, из века в век. Чем чище, чем культурнее живет народ, тем это нарастание происходит медленнее. Археологи шутят: чем выше культурный уровень, тем тоньше культурный слой.

В исторической литературе до самого последнего времени господствовало убеждение, что в древнерусских городах культурные слои должны быть чрезвычайно толстыми: за чистотой там, мол, не следили. Даже в 1948 году уже упомянутый нами академический двухтомник «История культуры древней Руси» утверждал, ведя речь о новгородских улицах, что «…никакой заботы об очистке их не проявлялось, на улицу выбрасывались нечистоты из прилегавших жилищ, мостовые зарастали толстым слоем грязи».

Это убеждение, однако, основывалось не на данных раскопок, а выводилось умозрительно, по аналогии с западноевропейскими городами, узкие улицы-щели которых действительно отличались и невыносимым зловонием и лютой грязью.

Но столь категорично переносить это представление на Новгород — опрометчиво. Сохранился, например, «Устав Ярослава князя о мостех» (то есть о замощении Новгорода). Этому закону придавалось значение государственного, он входил в сборники основных законов и позднее, в XIV и XV веках. «Устав» подробнейшим образом перечисляет, кому о какой улице надлежит заботиться, и никому не дает освобождения от этой повинности: ни Прусской улице, где жили по большей части бояре, ни самому владыке — новгородскому архиепископу («А владыке сквозе городняя ворота… до Острой городне»), ни тысяцкому, ни посаднику, ни иноземным купцам, ставившим свои дворы в Новгороде, ни, наконец, даже князю («от Великого ряда князю [мостить улицу] до Немечкого вымола [пристани]»).

Да и сами улицы были не какие-то щели, куда не проникает солнце даже в полдень и где не разъехаться двум повозкам (такие сохранились во многих средневековых городах на Западе, да и у нас в стране, — скажем, во Львове, Риге, Ереване, Таллине, Вильнюсе, Бухаре и кое-где еще). Не в пример всем этим городам и им подобным, улицы Новгорода были широки. До раскопок на Дмитриевской это можно было только предполагать — по былине о Ваське Буслаеве, где однажды говорится о широких улицах Новгорода. Но теперь это просто видно.

Вот на дне раскопа очищена такая мостовая шестиметровая. Это бывшая Холопья улица. Я как раз опустился на ее настил.

И сразу же был гневно атакован начальником участка — молодым аспирантом с бронзовым лицом и в распахнутой ковбойке:

— Что вы делаете?!

— Ничего! — искренне удивился я. — Впрочем, ищу Артемия Владимировича Арциховского.

— Как же вы смели стать на настил?

— Простите, а что ему сделается?

Но начальник участка так яростно махал руками, что я предпочел сойти в месиво грязи. Беда с воинственными археологами, особенно молодыми: они всегда подозревают посторонних в недостатке должного уважения к их науке и их персональным трудам! А я тем более ступил, кажется, на тему его будущей диссертации…

Что ж, ему будет о чем писать. Расчищенная Холопья улица — живое опровержение домыслов, что Новгород не мог быть чище, благоустроенней и культурней других городов средневековья. Нет, был. Был значительно выше других средневековых городов по своей культуре. И, что еще важнее, культура эта была не поверхностной, а проникла во все поры жизни города, потому что была глубоко народной, подлинно массовой.

Это проявлялось в чем угодно. В стиле дошедших до нас новгородских летописей: они отличаются редкой деловитостью и сочностью языка, и в этом сказываются сила и мощность определявшего их особенности языка народного. В новгородской церковной живописи — в том, как изображались святые: отнюдь не люди не от мира сего, а типичные, смело списанные прямо с натуры живые новгородцы и их жены. В архитектуре новгородских церквей: как только новгородцы свергли верховную власть князя, на вкусы которого и, соответственно, на облик возводившихся по его заказу храмов более всего оказывали влияние Киев и Византия, — немедленно, со второй половины XII века, меняется стиль новгородской архитектуры. Наблюдается решительный возврат к народным традициям местного деревянного зодчества и к основной форме его — кубической клети сруба.

Археологические находки неоспоримо подтверждают правильность утверждений о глубоко народном характере новгородской культуры.

В постоянно сырой новгородской почве отлично сохраняются дерево, кожа, лыко. Это — счастье для археологии, потому что обычно приходится только по догадкам или описаниям судить о том, какие деревянные предметы употреблялись в древности. В культуре приильменских славян дерево играло настолько значительную роль, что представить себе эту культуру без него невозможно. Из дерева строили жилище, изготовляли важнейшие орудия труда, — например, орудия пахоты и охоты, вроде сохи, бороны, рогатины, лука. Дерево шло на изготовление различных предметов хозяйства и домашней утвари — ведер, бочек, ушатов, посуды, столов, лавок, люлек, корыт и т. д.; из него сооружали лодки, корабли, сани, телеги, лыжи.

И едва начались планомерные раскопки Новгорода, как его почва обнажила сотни, тысячи, десятки тысяч обломков и даже полностью сохранившихся деревянных предметов. И так как это были преимущественно массовые предметы материальной культуры, то на основании их выводы об ее уровне можно было делать вполне точные, а не только предположительные, как приходится поступать в случаях, когда находка бывает единичной.

Оказалось, громадное количество самых простых чаш, ковшей, ложек и т. п. покрыто искусной художественной резьбой. Это свидетельствовало, конечно, о высоком уровне народного искусства. Но когда сравнили эти орнаменты с древнерусскими книжными инициалами, заставками и миниатюрами — то есть с вещами явно не массовыми, так как рукописные книги были неимоверно дороги и переписывались по заказу только очень богатых людей, — то обнаружилось, что узоры этих книжных украшений весьма сродни узорам резьбы на черенке самой простой ложки из захудалой избенки простолюдина. Народность накладывала прочный отпечаток на все без исключения элементы новгородской культуры.

Хотя и согнанный в грязь, я с интересом и волнением рассматриваю раскрывшуюся передо мной картину. Да и как не волноваться: ведь я стою — буквально! — в XIV веке! Вот стены дома XIV века, на которые никто с тех пор и до сегодняшнего дня не мог посмотреть. Вот улица, по которой в последний раз проходили люди лишь в XIV веке. Вот изукрашенная резьбой сломанная миска, тогда же выброшенная в придорожную канаву и пролежавшая там 600 лет.

Видны следы канавы для стока воды и нечистот. Канавы прорывали с такой же аккуратностью, как мостили улицу.

На углу у дома врыта в землю бочка. Она всегда была полна воды: на случай пожара.

Вот очищен бревенчатый настил, ведший с мощеной улицы во двор усадьбы. Заботливый хозяин засыпал толстым слоем щепы́ (а затем замостил) все лужи и ямины в своем дворе: не выглядеть же ему хуже, чем соседу! А у того тоже замощены все подъезды к хозяйственным строениям во дворе. Пусть народ знает: хозяин — основательный, не по грязи поведет покупателя к амбарам, где хранит готовый товар, телеги у него не сломаешь!

Вечное оживление царило на улицах Новгорода. Светились двери кузниц, стучали молотки сапожников несло вонью от вымачиваемых кож из мастерских кожевников. «Хитрецы», как звали вообще кузнецов, а златокузнецов — ювелиров — в особенности, сидя у самых окон, поближе к свету, наносили замысловатые, одухотворенные щедрой фантазией русские узоры на браслеты, кольца и прочее «узорочье». Шипело дерево на токарных станках, на которых обрабатывали изящные вазы, чаши и другую посуду. Заезжий датский купец не мог глаз отвести от токаря, вытачивавшего шахматную фигурку, — уж больно ловко работает!