Андрэ Стиль - У водонапорной башни

• Название: У водонапорной башни
• Автор: Андрэ Стиль
• Издательство: Издательство иностранной литературы
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1953

Роман Стиля «Первый удар» посвящен важнейшей теме передовой литературы, теме борьбы против империалистических агрессоров. Изображая борьбу докеров одного из французских портов против превращения Франции в военный лагерь США, в бесправную колонию торговцев пушечным мясом, Стиль сумел показать идейный рост простых людей, берущих в свои руки дело защиты мира и готовых отстаивать его до конца.

---

На заводе не было ни партийной ячейки, ни профсоюзной организации. Хозяин делал, что хотел. Заболеет кто-нибудь или попросит отпустить на один день — получай расчет. Предъявишь какие-нибудь требования — расчет. Безработных много, и без тебя обойдемся.

— Если ты такой неженка и на моем заводе тебе воздух не нравится, вони боишься — убирайся, поди поищи работы. А я другого на твое место найду. Вон их сколько!

— Что же вы такие рохли? — не раз говорил Дюпюи сыну. — Ведь вас на заводе все-таки тридцать человек, надо защищаться. Чем больше вы даете ему спуску, тем больше он наглеет.

Это правда, люди подобрались не особенно решительные. А такого кровопийцу голыми руками не возьмешь. Он все заранее обдумал. Из тридцати рабочих пятнадцать были женщины, мужья их работали в порту. Как ни мал заработок, а все-таки подмога. Требовать прибавки — значит лишиться даже этих жалких грошей. Далее, было шесть стариков, участников первой мировой войны. Какая у них пенсия, всем известно; значит, без этой работы они никак не могли бы свести концы с концами. Старики, так же как и женщины, дорожили постоянной работой и трепетали при мысли, что их могут выгнать… Жожо все-таки решил попробовать. Никто из них не осмеливался вступить в партию или хотя бы в профсоюз. Но теперь, когда заходила речь о том, чтобы подняться всем сразу и заявить свои требования, никто не отказывался, даже готовы были бастовать. Надо взять за горло этого зверя. Как он смеет заставлять людей работать в таких условиях, да еще женщин и стариков… И, наконец, Жожо решил, что пора. В одно прекрасное утро все дружно побросали работу, все до одного, и старики и женщины. Сначала каждый украдкой поглядывал на соседа. «Если ты начнешь, — должно быть, думал он, — я в дураках не хочу оставаться, тоже начну». Но потом все осмелели, держались стойко. Хозяин бесился. Кричал, что всех до единого вышвырнет на улицу. И тут произошло нечто невероятное: несчастные, больные люди, которые казались совсем беспомощными, заняли заводик. А к ним присоединились строители, работавшие по соседству. Немного подальше забастовали рабочие обувной фабрики, и еще, и еще, как будто народ только и ждал первой искры. Заводик, до сих пор распространявший вокруг себя только удушливый смрад, теперь становился центром забастовки. Тут хозяева смекнули, что надо уступить. Должно быть, торговая палата почувствовала опасность и вмешалась в дело. Пламя могло перекинуться на большие заводы. В результате Жожо выбросили на улицу, но только его одного. Зато теперь бывших его товарищей по работе не узнать. Все вместе вступили в ВКТ; конечно, каждый по-прежнему следит за соседом, чтобы тот не отстал. Но прежнего страха у них уже нет. Жожо с отцом направляли их действия. Им даже удалось подыскать среди работниц женщину, которая взяла на себя организацию на заводе ячейки, для начала из двух-трех человек.

Итак, Жожо теперь безработный, а Жослина все еще не встает с постели. Он ломал себе голову, как выйти из положения, все передумал. За шесть лет он, в сущности, не научился никакому ремеслу. Даже забыл то немногое, что знал прежде. А ведь теперь и квалифицированные рабочие сидят без дела. Когда бродишь днем, ничем не занятый, а ночью не спишь от мучительных мыслей, можно дойти до всего, поддаться искушению, пойти против себя самого… До последнего времени жителей поселка сгоняли на «общественные работы» только раз в неделю. В свободное время можно было подработать где-нибудь на стороне. Но уже больше недели — как раз с тех нор, как Жожо уволили, — их заставляют работать на прокладке нефтепровода по восемь часов в день. Вначале люди не знали, над чем они гнут спину; возводили какую-то насыпь, копали канавы — и все тут… Но когда тягачи стали укладывать трубы, поднялись разговоры, ропот. Конечно, американцам нужна нефть для войны, а мы у них, выходит, вроде даровой скотины! По всему стало видно, что с нефтепроводом американцам придется помучиться, так гладко дело у них не пойдет. Сам Жожо сразу перестал выходить на работу. Но вчера он получил из мэрии, вернее, из отдела мэрии, ведающего чернорабочими, бумажку, в коей ему предлагалось явиться для направления на работу по строительству лагеря в районе водонапорной башни; в случае неявки он лишится пособия по безработице и по семейному положению. Работа же, говорят, оплачивается неплохо.

Дюпюи рвал и метал, однако сказал сыну:

— Во всяком случае, завтра тебе следует пойти, оглядеться, что там такое происходит. Если бы ты даже был в партии, я все равно посоветовал бы тебе пойти. Везде можно организовать людей.

А Жожо, как ни странно, действительно не вступал в партию. И неспроста. Вскоре после его возвращения Дюпюи, видя, что сын по своим взглядам целиком с коммунистами, заговорил с ним как-то на эту тему: «Нет», — ответил Жожо на его предложение. «Почему?» — «Потому». В течение нескольких дней Дюпюи возвращался к этому разговору и всякий раз слышал от сына упрямое «нет». Больше никаких объяснений. Под конец старик рассердился. Тогда Жожо жестким взглядом посмотрел в упор на отца и сказал: «Ты все равно не поймешь!» И взгляд был такой, что Дюпюи замолчал. Он почувствовал, что какая-то стена отделяет их друг от друга. Это молчание сильнее всяких расспросов подействовало на Жожо. Он заговорил сам:

— Разве я могу быть в одной партии с теми, кого меня заставляли убивать!

— Что ты, сынок! — воскликнул потрясенный Дюпюи.

— Я не вправе быть в партии, грязнить своим присутствием товарищей, — добавил Жожо.

— Сынок, да что ты, с ума сошел? — сказал Дюпюи, но все же что-то удержало его, и он не стал разубеждать сына. Просто не решился. В конце концов, мальчик сам должен понять. Анри, к которому Дюпюи пришел за советом, очень взволновался, однако согласился с мнением Дюпюи.

— Ты ведь не знаешь, что там произошло с ним. Пусть сам во всем разберется, а ты ему помоги.

Итак, Жожо не вступил в партию. Нелегко ему приходилось, нелегко быть одному. Даже помочь ему трудно, потому что не знаешь, действительно ты поможешь своему мальчику или от твоих слов он еще больше будет мучиться. Но поступал Жожо так, словно был в партии. И все-таки одиночка остается одиночкой. Став на неправильный путь, он уже не мог сойти с него.

Вчера вечером, вернувшись с работы домой, Жожо был на редкость оживлен; его запавшие глаза блестели на бледном, изможденном лице.

Лагерь — дело не шуточное. Правда, обнесли его изгородью всего на одну четверть. Но по всему видно, что столбы будут установлены в ближайшие дни. Главный вход уже готов. «Мы сегодня даже посмеялись, — рассказывал Жожо отцу. — Ограды еще нет, а у входа уже стоит охранник, проверяет утром и вечером у всех документы, обыскивает людей и проделывает прочие фокусы… Янки спешат вовсю. Кстати сказать, там уже поставлены сторожевые вышки, а это почище всякой ограды. Теперь, если приблизишься к недозволенному месту, с вышки дадут сигнал и за тобой будет ходить по пятам солдат или стражник. С наступлением темноты с водонапорной башни направляют мощный прожектор на штабеля ящиков. Сегодня, например, работали на разгрузке и укладке катушек колючей проволоки, металлической сетки и электропроводов. Ясно, через два дня весь лагерь будет обнесен колючей проволокой под током и станет недоступен. По всему их поведению видно, что янки уже набили себе руку в этих делах, — так они орудуют во всех странах, где теперь водворились. Нынче утром начали строить какой-то барак неподалеку от главного входа, а к вечеру он уже был готов. Двухстворчатая дверь отворяется на обе стороны — знаешь, как в ковбойских фильмах. Над входом нацепили эмалированную вывеску с рекламой «кока-кола», и написано на ней «со льда». А мы и безо льда намерзлись за день. Этот барак — ихняя пивная. У стойки на высоких табуретках уже сидят посетители и выпивают. Быстро сработали! Если дело так пойдет и дальше, что же будет через год! Давай, запомним сегодняшнее число, хочешь? Сейчас декабрь. Тогда уж каждому слепому видно будет. Они ведь хотят развязать войну в будущем, пятьдесят первом году. Торопятся».

— А много ребят явилось? — спросил Дюпюи.

— Да порядочно. В том-то и горе. Они стараются вербовать везде понемножку, так что люди друг друга не знают. Привозят даже на грузовиках из деревень, за час езды отсюда, и дают на руки сто сорок франков премии. Никакого минимума заработка не гарантируется, на этот счет они не дураки. Я говорил с некоторыми парнями — не с нашими безработными, которых сгоняют насильно, а с теми, которые пошли по своей охоте, так им бог знает чего насулили! А из нашего поселка, кроме безработных, явился только один Декуан, его тоже обещались облагодетельствовать.

— Есть же на свете сволочи! — сказал Дюпюи. — Ведь этот Декуан работал в порту три недели подряд, ни одного дня не пропустил, и еще сюда сунулся, в эту американскую ловушку, хочет лишний франк зашибить. В сорок пятом году он ухитрился пролезть в партию. Теперь это просто продажная шкура.