Харри Мартинсон - Аниара

• Название: Аниара
• Автор: Харри Мартинсон
• Издательство: Радуга
• Жанр: Поэзия
• Год: 1984

Поэма лауреата Нобелевской премии Харри Мартинсона (Швеция) о звездолете «Аниара», блуждающем в просторах вселенной.

---

20

Теперь мы одного хотим от Мимы:
чтоб из долины пролетевших волн
летели к нам далекие картины
давно минувших радостей и бед.
Путем неоднократных отражений —
природа их для нас непостижима —
волна изображений мчит сквозь космос,
и вести всех миров к нам поступают.
Приходят злые вести непрерывно.
Но о добре вестей почти что нет,
добро не предприимчиво по сути,
оно струит всегда один и тот же свет. 

21

Мечтатели мечтают, а сомненье
съедает их мечты, как кислота,
но в Миме сохраняются виденья,
их теплая живая красота.
Я консервирую все, что походит
на жизнь и утешеньем отдает.
Когда по кораблю тревога бродит,
когда тоска терзает людям нервы —
мы с Мимой подаем мечты-консервы. 

22

А врач, который лечит нам глаза
и видит: гаснут в них тепло и свет,
открыл — поди ж ты — lacus lacrimalis[10]
в краю, где крокодилов вовсе нет.
О долах Дорис люди слезы льют —
наплакан в залах Мимы целый пруд.
И все же эти искренние слезы
никак не назовешь живой водой.
Они чисты — но как струи дождя,
которые в прозрачности повисли,
до плодородной грязи не дойдя.
То плач рассудка в Аниаре мысли. 

23

Астролоб, знавший все про звездный свет,
Служил нам утешеньем много лет.
Внезапно в его собственном мозгу
звезда рассудка канула во мгу.
Мозг не предвидел смертной маяты.
Мозг умер от духовной нищеты. 

24

Клянут пространство, проклинают время
бессильные, беснуясь, как в угаре,
но многие теперь на Аниаре
задумались о справедливой каре.
Вселенский суд нам присудил судьбу:
себя мы сами заперли в гробу.
Хвалите свой роскошный саркофаг,
покуда гордость не спустила флаг.

Быть может, миллионы лет спустя
одно из отдаленнейших светил
приманит нас, как некогда светильник
в долине Дорис мотыльков манил.
Тогда-то бег в пространстве прекратится,
тогда-то смогут крепким сном забыться
все те, кто в залах Мимы слезы лил. 

25

Мы молча мчимся в нашем саркофаге,
не попадая больше в передряги,
и шшеты не грозят нам вечным сном,
и можно быть предельно откровенным,
когда, плутая по пустым вселенным,
голдондер мчится от Земли, гоним стыдом.

26

Глухой поведал каменно-безмолвно:
 - Я слышал самый худший в мире звук.
Он был чуть слышен. Ухо, разрываясь,
поймало шелест камыша — так был
фотонотурбом взорван Дорисбург.
Он был чуть слышен, — заключил глухой, —
пока включался слух,
душа уже успела разорваться,
уже успело тело распылиться,
и вывернуло дважды наизнанку
кусок земли, где Дорисбург стоял,
когда фотонотурбом
был взорван мегаполис Дорисбург.

Так говорил глухой, и был он мертв.
Так вот что значит — «камни возопят»:
глухой мертвец заговорит из камня.
 — Вы слышите? — он вопиет из камня.
 — Оглохли вы? — он вопиет из камня.
 — Я — житель Дорисбурга, Дорисбурга!

Потом пошел рассказывать слепой
о том, как он ослеп, увидя страшный
и резкий свет.
Но описать его слепой не мог,
нашел одну деталь: он видел шеей.
Череп превратился в глаз, который
был ослеплен взрывной безмерностью,
рванулся вверх, рванулся вниз в слепой надежде
на смертный сон. Но сон не наступил.

А дальше было так же, как с глухим.
Так вот что значит «камни возопят»:
слепой с глухим заговорят из камня.
Из камня вопиют слепой с глухим.
Из камня и Кассандра вторит им.

Рванулся к Миме я, как будто можно
теперь остановить огонь и смерть.
Но Мима все транслирует бесстрастно:
и смерть, и огневую круговерть.
И муку мук мою о мертвой Дорис
я вопию, увидев эту смерть:

 — Все сущее сполна защищено
от стужи, от огня, от бурь и ран,
от невозможных и возможных бед.
Защиты лишь от человека нет.

Мы слепы там, где нужно зрячим быть,
но зорки там, где можно сделать зло:
в чужую душу влезть и растащить
хранимое про черный день тепло.

Вдруг Миму ослепило синей вспышкой.
И онемел я в этот страшный миг.
Страдалицы-Земли слепящий крик
попал мне в сердце, словно в рану — штык.
Я, верной Мимы голубой литург,
застывшей кровью злую весть постиг:
погибла Дорис, умер Дорисбург.

27

Утешь меня последним утешеньем,
о Дейзи, о последняя из жен,
здесь говорящая по-дорисбургски,
а я — последний из мужей, который
поймет, когда ты радостно лепечешь
с приманчивостью птичьего манка.

 - Фантазмы — кайф что надо, — шпарит Дейзи, -
паркуй сюда, нагейгеряем лондо,
я голодна и оголдую гонда,
а гладь на платье оголдеть как мондо.

Я думаю: фотонотурбом стерт
мой милый Дорисбург с лица земли.
Да будет мир хотя бы в мире Дейзи.

Не трону очарованный мирок,
в котором Дейзи все еще живет,
беспечно занимается любовью,
придя в экстаз от йурга. — Дейзи, Дейзи,
уж несколько часов, как ты вдова,
вдова разрушенного Дорисбурга.

Мурлычем вместе «Песню чугуна»,
ту самую, что в Гонде сложена,
а город Гонд дотла сожгла война.
Лепечет Дейзи радостно, беспечно,
от головы до ног сотворена
для йурга и для славословий йургу.

Я был бы зверем, если бы разрушил
тот теплый очарованный мирок,
что создан сердцем, любящим любовь.

Хмельно болтая, Дейзи засыпает,
и Аниара оцепеневает,
но не от сна. От ясности вселенной,
от ясных мыслей о Земле бесценной.
Спит Дейзи беззаботно. Аниара
от ясности зашлась, как от кошмара.

28

Когда был уничтожен Дорисбург, два дня
терзали Миму сильные помехи.
Скопление позора над Землей
не мог пробить вебен. На третий день
просила Мима выключить ее.
А на четвертый день дала совет
касательно трансподов кантор-блока.
И лишь на пятый день, придя в себя,
показывала мирную планету,
работали все блоки очень четко.
Былая мощь как будто к ней вернулась.
И день шестой настал. Из блоков шум донесся, -
я никогда его не слышал прежде —
индифферентный тацис сообщил,
что он ослеп — и самоотключился.
Внезапно Мима позвала меня
за внутренний барьер. Иду,
готовый к худшему, и содрогаюсь.

Стоял я перед ней, похолодев:
она была в ужасном состоянье.
Вдруг фоноглоб ее заговорил
на языке, который до сих пор
мы с Мимой всем другим предпочитали:
на тензорном могучем языке.

Она сказать просила Руководству,
что ныне со стыда она горит,
как камни. Ибо позабыть не в силах
ни вопли искореженной Земли,
ни белых слез, уроненных гранитом,
ни превращенья в газ руды и щебня.
Страданья камня Миму потрясли.

День ото дня мутнели блоки Мимы,
познав бесчеловечность человека,
и вот дошли до точки и сломались,
и вот настал ее последний час.
Он имени того, что видит тацис
и что невидимо для наших глаз,
желает Мима обрести покой,
отныне прекращая свой показ. 

29

Свершилось. Я пытался удержать
толпу, бежавшую по коридорам.
Не удалось — ни окриком, ни ором.
Как шквал, толпа рванулась к Миме в зал:
не прозевать бы, что там происходит!
А там их ужас дикий ожидал.

Экраны Мимы молнийно сверкнули,
и в залах Мимы так загрохотало,
как в долах Дорис при грозе бывало.
Толпа метнулась прочь неудержимо,
давя друг друга. Многих раздавили.
Так в Аниаре умирала Мима.

Ее последним словом был привет
всем нам от Разорвавшегося в Клочья.
Она хотела, чтобы, запинаясь
и разрываясь, он поведал лично,
как это больно — разрываться в клочья,
как бросилось бежать от смерти время.

Как время бросилось на помощь жизни,
покамест в клочья рвался человек.
Как сдавливает жуть,
как распирает страх.
Как это больно — разрываться в клочья. 

30