Пьер-Жакез Элиас - Золотая трава

• Название: Золотая трава
• Автор: Пьер-Жакез Элиас
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1985

Пьер Жакез Элиас — современный французский писатель. Его роман «Золотая трава» рассказывает о тружениках моря, об их мужестве перед лицом разыгравшейся стихии.

Основной сюжетный стержень перевит сказочными мифологическими мотивами, множеством поучительных историй.

Рыбацкий парусник, который называется «Золотая трава», застигнутый штормом в открытом море и задержанный наступившим затяжным штилем, долго не возвращается домой. На берегу почти все считают рыбаков погибшими, но их близкие не теряют надежды, и верят, что они живы…

---

Пьер Гоазкоз видит, как он удаляется в тумане, словно необычайный жонглер. Их разделяет всего несколько метров, но эти метры равны пустыне. Теперь Гоазкозу надо самому с собой управляться. Никто и ничто не нарушит видений его агонии. Потому что речь идет именно об агонии. Острая боль начала раздирать ему грудь тотчас же после того, как упал ветер, тотчас же, как закончилась схватка с океаном. Боль все еще переполняет его, иногда затихая, потом волнами распространяясь вокруг основной болевой точки, вызывая желание стонать. А он не может удержать улыбки, вспомнив о ловце креветок, почти восьмидесятилетием человеке; тот, перенеся сердечный приступ в море, нашел в себе силы вернуться в порт, где был сшиблен грузовиком, возвращаясь к себе домой с пристани, но и тут он вылез из-под колес и дошел-таки до дома, ворча, что его прикончат со всеми потрохами, если он не будет достаточно осторожен. Доктор уложил его в постель, назначил диету, уверяя, что сердце у него держится на ниточке. Через три дня старик вновь отправился за креветками, прихватив с собой, разумеется, чем перекусить в пути, и, уж конечно, взял именно ту пищу и питье, которые были ему воспрещены. И ведь до сих пор еще прыгает.

Пьер Гоазкоз, видно, не той породы или чересчур уж много он захотел от себя. Он чувствовал, что его кончина не за горами: вот-вот явится. Он мечтает лишь об одном — вернуть «Золотую траву» на берег и встретиться там с Нонной Керуэданом, во исполнение заключенного ими договора. Наилучший выход для сумасшедшего. А ведь несомненно, что он безумеет, едва лишь вступает на палубу своей «Золотой травы», он все время чует, что стихии начнут бушевать и сметут все каждодневные заботы и он сможет отдаться целиком решению единственного вопроса, который только и имеет для него значение и ответ на который все удаляется по мере того, как он исчерпывает все возможности для его разрешения. Вопрос совершенно глупый, это правда, столь глупый, что большинство живущих на земле его себе не задают, откладывая на последний момент, или довольствуются не контролируемыми разумом, но полууспокаивающими объяснениями. Даже и не вопрос это, а скорее стержень вопроса, который проникает во все другие вопросы, непрестанно перерастая из почки в цветение сомнений и иллюзий. Каков смысл нашей жизни? Почему мы пришли и почему надо уходить? Что представляет из себя этот мир, который вроде бы нас окружает, а возможно, составляет лишь часть нас самих? Почему мы так чувствительны к погоде, тогда как свои внутренние органы ощущаем лишь тогда, когда они заболевают? Является ли смерть началом или концом и как надо поступать при этом начале или же конце? Существует ли хозяин нашей судьбы и почему он не старается лучше понять нас — в особенности, если он нас создал? И тому подобная метафизика, которую Пьер Гоазкоз сто раз прикидывал в уме так и эдак, не приходя ни к какому выводу, словно безграмотный человек, листающий сборник псалмов. Что же касается до философов, то он чах дни и ночи над их писаниями, не без пользы, разумеется, для своего образования и сумев извлечь кое-какие правила или методы для разгадки извечной тайны. Он бы давно с ними покончил, если бы не лукавое довольство, которое он испытывал, постигая, как ловко они запутывают следы, чтобы наилучшим образом представить свою собственную систему, которая никогда не бывает законченной. Пошла она к черту, философия! Никого она не спасла от головокружения, а для головокружения достаточно пройтись по доске, положенной между двумя башнями Нотр-Дам. Впрочем, такое ли уж это большое испытание, ведь башни-то твердо укреплены по обе стороны от доски. Кто такое сумеет проделать, тому остается лишь одно — плыть по бушующему морю.

И вот Пьер Гоазкоз оказался (бредя по разным дорогам) у сегодняшнего своего краха, последнего и самого мучительного. За всю его жизнь не встретилось столь великолепнейшей бури, но и она ничего не открыла ему ни о смерти, ни о том свете, о котором Нонна Керуэдан, как ему кажется, вполне осведомлен и куда, по его мнению, можно попасть, не умирая в обычном смысле этого слова, что заманчиво предположить, и если труп — всего лишь куколка, из которой выпорхнет бабочка.

Однако, что там ни говори, неизбежным безобразием, учиняемым судьбой человеку, является смерть. Все остальное — перипетии, о которых можно иметь суждение и глобально, и по этапам. Это отнюдь не означает, что все остальное не имеет никакого значения. Случается даже, что некоторая видимость, реальная или только кажущаяся, этого остального до того заслоняет собой основной вопрос бытия, что он только от случая к случаю всплывает в сознании осужденных. Вот именно в этом и заключается существенное различие между Гоазкозами и большинством остальных смертных, включая в эту категорию их собственных жен и дочерей; не проходит ни одного дня, чтобы Гоазкоз не помнил о смерти и ее неприличии, поскольку никто не знает, что она собой представляет и откуда проистекает. Гоазкозы — сумасшедшие, но не в клиническом смысле этого слова. Понимая, что смерть — неизбежна, они ее не признают, сбрасывают со счетов как нечто непристойное. Этим и объясняется их поведение, остающееся неизменным от отца к сыну. Они ничего не могут противопоставить смерти, но хотят прежде всего избавиться от страха неизбежности ее прихода, после чего возникает их неистовая ненависть к любому из ее обличий. А уж, бросая ей вызов, куда идти дальше ураганной бури на море при перевернутых грозовых небесах! Гоазкозы не желают упустить ни одной возможности встречи — в бурю — лицом к лицу со смертью. Именно это и полупонял Ален Дугэ, и то только потому, что Дугэ уже в трех поколениях полублизки с Гоазкозами. Вторую половину объяснения Пьер Гоазкоз сам все еще продолжает отыскивать. Он завидует мудрости или покорности местных старожилов, у которых вошло в обычай примирение со всеми удачами и потерями, они принимают их с достоинством, оставаясь неизменными и в отчаянии траура, и в гневе, и в наслаждении, и в беспутстве, и даже в оргиях и всяческих излишествах. Пусть приходит смерть тогда, когда приходит пора умирать. Но они не задумываются о смерти. Заботятся лишь о том, чтобы достойно закончить свое пребывание на этом свете и как-то соотнести его с будущим пребыванием на том, если он существует, на всякий случай запасаясь пропуском, который выдается последним христианским соборованием Святыми Дарами. Кто его знает, что там впереди.

Гоазкозы — сумасшедшие, но жили они всегда так же, как и другие, за тем только исключением, что не так-то просто было переступить порог их «большого дома». Однако о чем речь! В Логане не одни они свирепо охраняли свою частную жизнь, общаясь с соотечественниками только вне своего домашнего очага. Был, разумеется, у Гоазкозов и особый обычай: они всегда привозили своих жен издалека и никогда не позволяли дочерям выходить за местных парней. Отец Пьера объяснил ему, что, поступая таким образом, они не вовлекали женщин в судьбу Гоазкозов. Когда муж умирал, вдова могла возвратиться туда, откуда она была родом; что же касается дочерей, они тоже возвращались в лоно материнских семей, и Гоазкозы считали это справедливым. Судьба Гоазкозов распространялась только на мужчин этой семьи, да и мужчин никто не принуждал, если они сами не испытывали к тому призвания.

Сам Пьер не встретил никакого сопротивления, когда объявил отцу о своем желании получить высшее образование. Если он вернулся через двадцать лет домой и зажил обычной рыбацкой жизнью, так это только потому, что носил в себе неискоренимую наследственную тягу Гоазкозов. До возвращения в Логан, чтобы взлелеять это зло, а уж никак не стремясь излечиться от него, он навестил своих теток и сестру, которые приютили его мать после смерти старого Гоазкоза. Его приняли любовно, другого не скажешь, в среде местных именитых граждан: ветеринаров, нотариусов, оптовиков, землевладельцев; женщины Гоазкозы процветали с безмятежным буржуазным спокойствием. Для блудного сына, который возвращается к мотовству после тщетной попытки обрести мудрость, не закололи жирного тельца. Тут все понимали, что он у них лишь проездом и никогда больше не вернется. Знали и о том, что он последний в роде Гоазкозов. Эти благополучные, почтенные люди, безусловно обладавшие всеми неизбежными в их среде предрассудками, не могли до какой-то степени не взволноваться при виде блестящего инженера, который, казалось бы, имел все возможности излечиться от наследственной страсти и вот, не поборов ее, возвращается к месту ее рождения. Но никто не посчитал себя обязанным удержать или отговорить его. Однако он узнал от них, что мужчины Гоазкозы, которые раздавали, не считая, свои деньги и имущество нуждающимся жителям Логана, рыболовецкие свои суда покупали всегда на приданое невесты или облагая своеобразной контрибуцией своих шуринов. Шурины Пьера предложили ему деньги на приобретение «Золотой травы». Он согласился, чтобы не нарушать традицию, тем более что и традиции придет конец вместе с ним.