Пьер-Жакез Элиас - Золотая трава

• Название: Золотая трава
• Автор: Пьер-Жакез Элиас
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1985

Пьер Жакез Элиас — современный французский писатель. Его роман «Золотая трава» рассказывает о тружениках моря, об их мужестве перед лицом разыгравшейся стихии.

Основной сюжетный стержень перевит сказочными мифологическими мотивами, множеством поучительных историй.

Рыбацкий парусник, который называется «Золотая трава», застигнутый штормом в открытом море и задержанный наступившим затяжным штилем, долго не возвращается домой. На берегу почти все считают рыбаков погибшими, но их близкие не теряют надежды, и верят, что они живы…

---

У тетушки Леонии две большие керосиновые лампы освещали зал, где после нашествия соленой воды все более или менее было приведено в порядок. Она, обычно никогда не выпускавшая из рук вязанья, стояла за конторкой, плашмя положив на нее руки и уставившись в пустоту. За деревянными столиками сидели моряки, ходившие раньше на «Золотой траве», а теперь уже давно причалившие навсегда к земле. Сидели они поврозь, каждый уйдя в свои думы, не находя, что сказать другим. Ганеве Луи, тот, что не переносил, если произносили его имя до фамилии и который был лучшим затейником поселка, зажав голову руками, уронил ее на стол, словно бы уснув. Но он не спал, ноги его так и ходили туда-сюда под стулом. Нонна отвернулся и продолжил путь. Он чуть не наткнулся на кого-то, стоявшего вплотную к столбу постройки, которая совсем развалилась. Он не узнал человека, но тот сам, со смешком, назвался Яном Дантеком. Смех его выражал беспомощность и обреченность. «Да, таковы дела», — сказал ему Нонна. А что он еще мог сказать? И промолчать, когда человек смеется от отчаяния, тоже ведь невозможно.

Без каких-либо колебаний продолжая путь, Нонна старался не вспоминать о сестре, та, наверное, сердится, поджидая его: супница уже давно на столе. Она нарочно никогда не прикасалась к еде до его возвращения — пусть почувствует себя виноватым. По правде-то говоря, у нее были основания беспокоиться о нем: он ведь часто говорил, что хотел бы попасть на тот свет. Бедная женщина! Если бы только она могла понять, что он хочет именно избегнуть смерти, а не наоборот. Если бы он решил поспеть к ее супу, ему бы надо было повернуть в направлении к дому. Однако он шел к песчаному юго-западному берегу, хотя и испытывал на этот раз угрызения совести. Но он не мог противостоять неведомой силе, которая влекла его туда.

Когда, спускаясь по узенькой тропинке вниз — на песок, Нонна увидел на неподвижной воде слабый свет, он решил, что у него начались галлюцинации. Подойдя к кромке берега так близко, как только смог, но еще не успев намочить свои сабо, он уже понял, в чем дело.

Это была свеча, воткнутая в большой каравай черного хлеба. Кто-то из отчаявшихся вспомнил старинный обычай, гласивший, что пущенная в море свеча, воткнутая в хлеб, сама собой приплывет к тому месту, где под водой покоятся тела утонувших моряков. Трупы тех, с «Золотой травы», если они погибли в океане. Но кто именно вспомнил об этом обычае? Дед Нонна наклонился и обеими руками изо всех сил оттолкнул в море этот странный алтарь, застрявший в песке. Хлеб какое-то время поколебался, как бы отыскивая направление. Потом, медленно, повернул к суше. На воде не виднелось ни морщинки, ни малейшего дуновения ветерка. «Если свечу отбросило обратно, — подумал старик, — значит, не существует трупов, взыскующих о погребении». Нонна поднялся со вздохом облегчения, на губах его появилась улыбка, когда свеча сама собой погасла. А ведь огарок достигал еще высоты ладони. Значит, свеча отказывалась гореть попусту.

И тут деда Нонну пронзила мысль, которая все последние часы подспудно бродила в его сознании: наступила ночь под рождество, но никто в Логане, видно, не осмеливался помыслить об этом.

Глава вторая

Дом Дугэ находился в противоположной маяку стороне, всего в каких-нибудь пятистах шагах от портового стапеля. Точнее — в пятистах шагах. Когда дети Дугэ шли в школу, они всегда торопились сосчитать, чтобы точно знать, сколько шагов от своего порога до первых швартовых колец у начала мола. Когда им удавалось пройти это расстояние за пятьсот шагов или и того менее, они полагали, что им уже нечего делать за партой, зря марая бумагу чернилами и читая с заминкой по-французски «Путешествие двух детей вокруг Франции». Они уж стали мужчинами, во всяком случае настолько, чтобы суметь заработать себе на хлеб. Их стремление как можно скорее вырваться на свободу подогревалось еще и тем, что многие из их школьных друзей уже год, а то и два ходили в море, а их отец, рыбак Дугэ, все никакие мог решиться дать согласие на то, чтобы сыновья последовали по его пути.

Впрочем, в глубине души отец не был недоволен, что его сыновья осознают свое призвание. Он — первый моряк в своей семье. В юности пас коров и, только повзрослев, принялся гоняться за рыбой, вступив в команду на парусник — шхуну без мотора. И это вовсе не столько для улучшения своего повседневного рациона — он всегда предпочитал свиное сало попойке, а для того, чтобы придать шик существованию и удовлетворить темный инстинкт, толкавший его к риску. Потом, море никому не принадлежит, а вот любым клочком самой паршивой земли обязательно кто-нибудь да владеет, и уж этот владелец заставит вас попотеть на своей земле в его пользу, не оставив вам ни малейшей надежды, что когда-нибудь вы сумеете выкупить ее для себя. К тому же рыбаки образовывали общину одновременно более свободную и в то же время теснее их сближавшую, чем крестьянская среда. Их жизни подвергались ежедневно одинаковому риску, который стирал ранговые различия и не оставлял места для скаредности, проистекавшей из земельной зависимости. Вот примерно что думал Дугэ, а вероятно, и еще что-то, о чем он не говорил, да его и не вынуждали пускаться в откровенности, всем была хорошо известна его молчаливость. К тому же поговаривали, что у этого человека были сложные отношения не только с живыми существами. Подите-ка разберитесь во всей этом.

Когда он прибыл с полей, ему пришлось вытерпеть насмешки, которыми моряки охотно осыпают воителей с земляными червями, тех, кого на берегу именуют «деревенщиной», то есть выходцами из деревень. Немало ухмылок выпало на его долю по поводу неуменья вязать морские узлы. Он спокойно отшучивался, продемонстрировав, как ни в чем не бывало, перед изумленными и даже восхищенными рыбаками бычий узел. Но однажды, находясь у тетушки Леонии, он все же потерял терпение, когда конторский писака начал рассказывать анекдоты, оскорбительные для крестьян. Во мгновенье ока рассказчик анекдотов очутился распростертым на полу, а его сабо взлетели разом до самого потолка. После этого Дугэ получил прозвище Ветряная Мельница. И уж никто в порту не зубоскалил больше по поводу коровьей привязи. К тому же Дугэ скоро доказал свою ловкость и полезность на борту судна, да и любые волны ему были нипочем. Во время редких вспышек гнева он облегчал душу, громким голосом утверждая, что лучшие моряки происходят из крестьян, а утверждение обратного — сплошная чушь. Чертов Дугэ, восклицали моряки, хлопая себя по заду и переходя на другую тему. В конце концов он сам позабыл, что более двадцати лет обрабатывал землю. Но именно тогда закалилось его сердце.

Жена же его, Мари-Жанн Кийивик, так и осталась крестьянкой с головы до ног. Она упорно отказывалась поселиться на одной из улиц поселка, ей был необходим дом, окруженный полями. А уж возле моря ее никогда не видывали. Большинство жен моряков предпочитало работать на консервном заводе, даже и не ради заработка, а чтобы находиться в компании себе подобных, но не Мари-Жанн — она купила корову и взяла в аренду два поля, окружавшие старый дом фермы, стоявший несколько в стороне от порта. Появившись на берегу, она сразу остановила свой выбор именно на этом доме. Остальные женщины полунасмешливо, полувосхищенно говорили, что она производит на свет лишь мальчиков, не желая впоследствии увидеть, как ее дочери отправятся на завод. Но рыбные блюда она любила больше, чем ее муж, и умела их приготовить лучше кого угодно — тушила редкостные сорта местных рыб столь искусно, что отведать ее стряпню не отказался бы даже отшельник, и сети чинить она была мастерица. К этому следует прибавить, что она находила время так вылизать свой дом, что хоть усаживайся есть прямо на полу, она заявляла, что дом был для нее третьим полем и наипервейшим среди всех трех. А Дугэ, время от времени поддразнивая тетушку Леонию, имел основание утверждать, что лучшие жены для моряков, безразлично, рыбаки они или нет, — только крестьянки. Он имел в виду и терпение своей жены, и ее способность работать в одиночку, не захлебываясь сплетнями и обходясь без непременного кофе в четыре часа дня. А ведь она вовсе не была дикаркой, если представлялся повод, всегда проявляла сочувствие, чистосердечно, но столь сдержанно, что даже самые разудалые насмешницы не отваживались обращаться с ней запанибратски. К ней никогда не приходили без надобности, хотя отлично знали, что она всех принимает радушно и вежливо. Сама же она никому не наносила визитов, кроме тех случаев, когда в доме появлялся покойник, но зато уж этим ритуалом она никогда не пренебрегала.

У Дугэ было три сына. Мари-Жанн хотела, чтобы они непременно поступили в школу юнг, дабы потом попасть на государственную службу и плавать на больших железных судах, которые не рискуют, разве что во время войны, пойти ко дну. Ее младший братишка, которого в деревне прозвали Золотой Рукав, проходил Дарданеллы под командой знаменитого адмирала Гэпратта. Однажды она свозила сыновей в Брест, чтобы показать им большие суда. Им было очень интересно, они пообещали со временем поступить на службу, надеть синюю форму и заполучить красный помпон, но сердце у них лежало только к рыболовству и к порту Логан. Их отец многого ожидал от баркаса, построенного по его заказу. Двух старших сыновей он взял на борт, как только уверился, что ничто и никто не отвратит его парней от их страсти к морю. Однако и года не прошло после спуска баркаса на море, как он попал в бурю, затерялся в ней, а весь его экипаж пошел ко дну. Отдав дань трауру, третий сын, Ален Дугэ, нанялся на «Золотую траву» Пьера Гоазкоза, этого полоумного. И вот от «Золотой травы», которая вышла в море за час до неистового прилива, в эту рождественскую ночь — ни слуху ни духу.