Марк Дюген - Счастлив как бог во Франции

• Название: Счастлив как бог во Франции
• Автор: Марк Дюген
• Жанр: Современная проза

Главный герой романа Пьер Жубер вспоминает о своем участии во французском Сопротивлении в годы Второй мировой войны.

---

Исключительная вежливость, проявляемая немцами по отношению к немногим французам, решившим не покидать Париж, доводила дядюшку до бешенства. Он не мог повстречаться на улице с этими германцами, старавшимися быть внутренне столь же безупречными, как их мундиры, без того, чтобы они не оказали ему ту или иную любезность, поскольку, благодаря его ранам, видели в нем противника, достойного уважения.

В моей коммерческой школе начали подумывать о сопротивлении. Это был весьма подходящий момент для того, чтобы вызвать восхищение у девушек проявлениями опрометчивой отваги, тем более, что никто еще не знал, что за этим последует. Я разрывался между желанием поважничать перед окружавшими меня малышами и моим прирожденным отвращением к бессмысленным поступкам, по своей значимости ничем не отличавшимся от подкладывания кнопок на стул нелюбимого преподавателя математики. Но мы уже вступили в эпоху любительского рыцарского романтизма, повлекшего за собой героический эпос против закованного в железо тевтонца.

3

Как-то в сентябре 1940-го двоим парням с моего курса взбрело в голову установить рекорд по прокалыванию покрышек немецких автомобилей. Меня тоже пригласили в команду, в которой был предусмотрен большой выбор пышногрудых зрительниц. Сначала я отказался. Исключительно из-за отвращения к любительству. Мои приятели возмутились, обозвав меня трусом. Чтобы доказать, что я не боюсь, я был вынужден принять участие в экспедиции, оговорив при этом, что саботажем я заниматься не буду. Я был уверен, что от него нет никакого эффекта. Поэтому я остался рядом с девицами, в то время как мои приятели начали втыкать ножи в покрышки всех серо-зеленых автомашин, сгрудившихся без какого-либо присмотра вокруг Лионского вокзала. Вскоре наша команда рассеялась. Три девушки пошли с главными саботажниками, а я в одиночестве двинулся на велосипеде сквозь дождь по грязной мостовой. В понедельник, последовавший за этим дурацким мероприятием, мои друзья не появились на занятиях. Оказалось, что их арестовали после того, как они проводили девушек, вовсе не спешивших домой из-за прилива адреналина. Это случилось на площади Бастилии. Ребята не смогли удержаться перед искушением проткнуть последнюю покрышку. Двое солдат держали их на мушке, пока к ним не подошел офицер, которому принадлежала машина. Он прочитал им длинную проповедь о противоречии, которое он видел между их юным возрастом и актом бесполезного терроризма. Этот терроризм не столько наносил вред немцам, сколько причинял ущерб отношениям между ними и французами, ущерб, о котором они не думали. Мои друзья благословляли небо за то, что им попался офицер, говоривший по-французски, и они были уверены, что этой проповедью все и ограничится. Поэтому они не обратили внимания на последнюю фразу офицера, с которой он обратился на немецком языке к солдатам. Те нажали на спусковой крючок, не изменив бесстрастного выражения лиц.

Таким образом, в нашем училище появились первые герои. Девушки, которых провожали бедняги, перестали со мной разговаривать, как будто я был виноват в том, что меня не расстреляли вместе с моими приятелями.

Узнав о случившемся, мой отец и дядюшка отреагировали совершенно одинаково: «Если ты дурак, то ты и умираешь по-дурацки». Естественно, я воздержался от того, чтобы сообщить отцу о своем участии в трагическом мероприятии.

Приход к власти старого маршала обнадежил многих французов. Его патернализм действовал на всех подобно негромкой музыке в каком-нибудь борделе на площади Пигаль. В самом начале многие говорили — и мой дядюшка был в числе этих оптимистов, — что старый герой Вердена вынужден вести двойную игру. Что он задабривает немцев, чтобы легче трудиться над освобождением страны. Но старик всерьез сотрудничал с оккупантами. Как только он взялся за руль, то сначала полиция, потом юстиция, а затем и вся Франция подпали под власть геронтократии. Мой отец после возвращения из СССР помалкивал и только время от времени ворчал, словно хищник, попавший в ловушку.

Я никогда не мог даже представить, что к нашей семье может относиться законодательство, направленное против евреев. В кругу семьи у нас никогда не было даже разговоров на эту тему. Мы не были ни евреями, ни антисемитами. Я не могу сказать, что мы не рассматривали людей этой национальности как слегка отличающихся от нас, что мы иногда не смеялись, подшучивая над нашими соотечественниками, избранниками Бога. Принципы отца никогда не позволяли ему говорить о различиях, основанных на расовой принадлежности, даже если в глубине души он все же считал, что некоторые из рас более сметливые, чем другие. Вероятно, это относилось и к евреям.

Что касается дядюшки, то он с войны 14-го года сохранил дружбу с одним евреем, и я никогда не слышал от него ни одного резкого слова, относящегося к этой нации. А вот моя тетушка считала иначе и никогда не упускала возможности ухватиться за еврейскую тему. Она говорила, что евреи не должны удивляться, что от них отстраняются, потому что они живут только для себя и только в своем кругу, нисколько не учитывая интересы окружающих. Поэтому она была особенно сильно удивлена, когда выяснилось, что наша еврейская проблема связана именно с ней. Я узнал от матери (заставившей меня поклясться, что я никогда, даже под пыткой, никому не передам ни слова из ее рассказа), что тетка потеряла отца в десять лет. Ее отец был пожилой мужчина; его возраст приближался к шестидесяти годам, когда он погиб в результате несчастного случая. Тетушка ничего не помнила о нем. У ее матери сложилась новая семья с неким Биро, уже много лет ее постоянным любовником; она намекала, что этот Биро и был настоящим отцом тетушки. В те времена разрушить существующее было гораздо сложнее, чем создать что-то новое, и поэтому с отцом тетушки все осталось по-старому. Да и какое это имело тогда значение? Тем более, что Биро, несмотря на неопределенность, всегда был очень ласковым с девочкой. Казалось, что у этой истории был хороший конец. Но так было до тех пор, пока не вступили в силу законы против евреев и нужно было доказывать, что в твоей родословной нет предков-евреев. Нечто подобное было при старом режиме, когда аристократам приходилось предъявлять родословные, чтобы доказать свое дворянство и претендовать на выгодную должность. Получить же желтую звезду можно было в два счета. Тем более что в соответствии с актом гражданского состояния, тетушка была дочерью Абрама Любянека, родившегося в Варшаве и имевшего родителями Моше Любянека и Сару Бернштейн. Тетушка решила ничего не предпринимать. Сидеть тихо и незаметно, надеясь, что ее муж-ветеран, католик, будет для нее прикрытием до той поры, когда к немцам и французам вернется рассудок. Действительно, это прикрытие сработало. Была ли это удача, или просто случайность, но ни один чиновник так и не заинтересовался моей тетушкой. К ней же так и не вернулась рассудительность, и она до конца своих дней проявляла легкий антисемитизм. Это было похоже на вакцинацию, когда тебе вводят ослабленный вирус, чтобы приучить организм к сопротивлению.

4

Для моего дядюшки маршал был большим соблазном. Но потом, 18 июня 1940 года, он, как и другие французы, которых было меньше, чем обычно считается, услышал призыв одного генерала. Отец ни в коей мере не доверял этому бывшему госсекретарю, бежавшему из Франции в Англию, к другому нашему наследственному врагу, и теперь появившемуся невесть откуда. Через несколько дней к сопротивлению призвали Дюкло и Торез. Отец почувствовал себя намного лучше, потому что он тяжело переживал германо-советский пакт, хотя и не признавался в этом.

Париж оставался безлюдным на протяжении нескольких недель, пока немцы не припугнули беженцев. После этого мы увидели, как возвращаются те же люди, с теми же повозками, с теми же растерянными лицами; это были те же толпы, от имени которых стараются яростно выступать определенные политики. Как будто они знают, что надо делать. Автомобили, как правило, не выдерживали бегства, да и бензин был дефицитом. Вся эта пешая публика, нагруженная большими узлами и чемоданами, была на одно лицо. Они были похожи на второгодника в первый день занятий, встречающегося с теми же преподавателями, которые терроризировали его в прошлом году. Или на пса, возвращающегося в свою конуру после трепки, полученной от хозяина, увидевшего его на улице во время погони за суками.

В мире никогда не будет совершенства. Обычно он только притворяется, что все хорошо. И все приспосабливаются к этому. Кто быстрее, кто медленнее. Испытываешь опьяняющее чувство, когда тебе в твои двадцать лет мир показывает свое истинное лицо. Тебе кажется, что ты оказался на вулкане. Ты можешь прекрасно знать, что под твоими ногами непрерывно клокочет кипящая лава, но ты все равно будешь потрясен зрелищем ее неожиданного извержения. Даже если потом тебя ожидают разочарование, страдания и нищета.