Константин Борин - О чём шепчут колосья

• Название: О чём шепчут колосья
• Автор: Константин Борин
• Издательство: Государственное издательство детской литературы министерства просвещения РСФСР "Детгиз"
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1961

В повести рассказана судьба мальчика из глухой нижегородской деревни, о его радостях и горестях Став взрослым и отслужив в Красной Армии, Костя Борин вместе с демобилизованными воинами едет в тридцатых годах добровольно на Кубань, в одну из разорённых кулаками станиц. Он становится комбайнёром. известным не- только в Советском Союзе, но и далеко за его рубежами Здесь за отличную работу на комбайне получает Золотую Звезду Героя, три ордена Ленина и Сталинскую премию

«Мы, знаем кубанца Константина Борина, который явил всему миру яркое доказательство того, что можно взять от комбайна, когда он находится в руках свободного труженика», — так писала газета «Правда» в номере от 15 июля 1949 года.

«От комбайна» Борин пришёл в Тимирязевскую сельскохозяйственную академию. В её стенах он защитил учёную степень кандидата сельскохозяйственных наук. Теперь в той же самой аудитории, где много лет назад кубанский комбайнёр «вгрызался» в науку, он ведёт занятия с молодыми сельскими тружениками, ставшими студентами Тимирязевки. Многие из них пришли сюда по боринскому следу.

Литературная запись А. М. Дунаевского.

Для восьмилетней школы.

---

Мать тихо, несмело журила отца за суровый нрав. По доброте своей она считала, что детей нужно воспитывать только лаской да любовью. С нами она была нежна и нетребовательна.

Однако, несмотря на строгость и крутой нрав, отца мы все любили и уважали. А матери не всегда слушались — слишком многое она нам прощала. При этом мать как бы в оправдание говорила: «Сорок лет я прожила на свете и ни одного светлого дня не видела. Меня не учили, не баловали — так пусть детям моим будет лучше».

Я помню её задумчивой, озабоченной. Мать всегда тревожило, как свести концы с концами. Нас было восьмеро. Когда отец купил первую пару кожаных сапог, мать часто ломала голову над тем, кому из детей отдать предпочтение, кому в непогоду идти в сапогах.

Мать слыла трудолюбивой женщиной. Соседи пчёлкой прозвали её. Но не умела она постоять за себя. Как и отец, она безответно сносила обиду от богатеев. Буквально за гроши трудились они с отцом на купца Аршинникова, лишь бы как-нибудь прожить.

Бечеву сдавали два раза в месяц — по средам, в базарный день. Накануне вся семья помогала грузить верёвки на подводу. Утром отец увозил поклажу, а к вечеру возвращался с покупками: Мешком ржаной муки, рыбой. Случалось, что нам перепадали и гостинцы: кулёчек-леденцов или каждому по кренделю.

Для нас, ребят, возвращение отца о подарками было долгожданным праздником.

«ПИЯВИЦА НЕНАСЫТНАЯ»

Город Горбатово стоит на возвышенности. Кругом — сады, внизу поблёскивает многоводная Ока. Возле большой пристани — баржи. На берегу — складские помещения; в них и хранится пенька.

Близкое соседство с водой делало влаголюбивую пеньку тяжёлой по весу, на этом и выгадывали купцы. Они выдавали пеньку для переработки на берегу, а готовую продукцию принимали на горе, где сухо. За бечеву они, как правило, деньгами не рассчитывались. У купцов были свои лавки, в них верёвочники забирали в долг продукты. На всём наживались купцы: и на влажной пеньке, и на сортности бечевы, и на продуктах.

О том, что собой представляют купцы, я узнал, когда впервые вместе с отцом поехал в город сдавать выработку. Приказчиком у купца Аршинникова работал некий Герасим Урядов[3]. Всем своим внешним видом — тонким, с горбинкой носом, пригнутым к губе, прищуренным, насторожённым взглядом цепких глаз — он напоминал ястреба, высматривающего свою жертву.

Рассказывали, что сам Аршинников чуть было не попался ему на удочку. Послал как-то он Урядова с большой партией бечевы в Астрахань. Через месяц приказчик вернулся, отдаёт купцу выручку. Аршинников прячет деньги в ларец, а Урядов вдруг лезет к себе в карман и подаёт хозяину ещё двести целковых.

— А это за что же? — недоумевает Аршинников.

— Это, — хихикая, отвечает приказчик, — это, Иван Максимович, сверх тех… Хотелось мне пошутить, часть выручки у себя оставить, да совесть не позволила. Честный я человек, Иван Максимович. Думаю, отдам сполна, авось хозяин за верную службу отблагодарит…

— А за что же тебя благодарить? — прервал Урядова Аршинников. — Не сумел без ведома хозяина взять, а теперь уж не отдам.

Таковы были нравы этого мира торгашей…

Подойдя к телеге, Урядов взял пучок бечевы и стал рассматривать.

— Первым сортом не пойдёт, — заявил он и швырнул образец в сторону. — Скажи, Борин, ты, должно быть, для большего веса в серединку мокрую нитку подсунул. Ведь так, а? Сверху сухую, а пониже подмоченную?

— Что ты, Герасим Петрович, бог с тобой! — взмолился отец. — Борины такими делами никогда не занимались.

— Меня на мякине не проведёшь, я стреляный воробей, — продолжал гудеть приказчик. — Не первый год по этому делу. Сам на влажности мог бы капиталец нажить…

— А ты, Герасим Петрович, всех людей на свой аршин не мерь. Давай распустим пучок: товар что сверху, что в середине — весь одинаковый.

— И не проси, смотреть всё равно не стану.

Неожиданно из-за угла выросла покачивающаяся фигура Аршинникова.

— Ты с кем, голь перекатная, так разговариваешь! — накинулся он на отца.

Приказчик подлил масла в огонь. Борин, мол, хотел охмурить его, подсунуть смоченную бечеву.

— Обманывать? Не позволю!.. — И охмелевший купец со всего маху ударил отца верёвкой по лицу.

Я ждал, что отец не стерпит обиды, даст сдачи, но он пальцем не пошевелил: молча посмотрел на купца и ещё ниже опустил перед ним свою рано начавшую седеть голову.

Невмоготу было смотреть на отца. Сами по себе сжались пальцы в кулак. Я хотел броситься на Аршинникова, укусить ему руку, но отец молча отбросил меня в сторону.

— Сделай милость, Иван Максимович, сам посмотри и оцени, — покорно упрашивал он купца. — Бечева сухая, нитка ровная, как проволока, крепкая, товар весь светится.

— А чего смотреть?

— Войди в моё положение, кормилец…?

— Войти можно, а чего не войти, — смилостивился Аршинников, — я человек добрый. Прими, Урядов, товар. А за влажность удержи.

Сказал — отрезал.

Когда товар был взвешен, Урядов выписал две квитанции: по одной в аршинниковской лавке мы получили ржаную муку, сушёную рыбу, по другой — пеньку.

— Тятя, а тятя! Почему ты ему не ответил? Почему сдачи не дал? — спросил я, когда мы отъехали от купеческой лавки. В моей голове никак не укладывалось, что отец, человек крепкий, сильный, каких среди жестелевцев было немного (ему ничего не стоило подхватить с пола на плечо куль соли, мешок муки), так легко покорился толстопузому Аршинникову,

— Эх, Почему не ответил… — с горечью сказал отец. — Ударил бы, да ещё как ударил, кабы не думал о вас — о детях своих. От купцов и их приказчиков мы зависимы… Начнёшь ему перечить — выгонит. На моё место сотни других колёс найдётся. Сколько лет на него спину гну, а он только знает одно: «Эй, ты!» Хоть бы раз по-человечески обратился, хоть бы когда-нибудь по имени-отчеству назвал…

— А чего, тятя, он людям «эйтыкает»?

— Не скрашивай, Коська. Мал ты ещё годами. Сейчас не поймёшь — с летами поймёшь.

Действительно, многого я тогда не понимал. Не понимал, почему жизнь так несправедливо устроена: горбатовские купцы владеют каменными домами, едят каждый день обед из четырёх-пяти блюд, а те, кто на них работает, отдыха не знают, живут в хибарках и щи с мясом видят чаше всего во сне.

Отец обычно отмалчивался. А в первых книгах, которые я тогда успел прочесть, ответа на этот вопрос не было,

Выехали мы на окраину города. Где-то совсем близко от большака, окаймлённого берёзками, заиграла гармонь и звонкий девичий голос запел:

На Аршинника работать —
Рубля не соберёшь,
Всю-то силушку положишь
И заплакамши пойдёшь.

— «Всю-то силушку положишь и заплакамши пойдёшь», — повторил отец, чувствуя, что в этой частушке, сложенной народом, вся правда и вся горечь его жизни.

— Неужто не найти на Аршинникова управу?

Отец усмехнулся, обнял меня:

— Опасно мыслишь, сынок… Что с этой пиявицей ненасытной поделаешь? В его руках всё. Пеньку кто нам— для обработки даёт? Аршинников. Продуктами кто в долг снабжает? Аршинников. Кто бечеву с выгодой для себя скупает и потом астраханским рыбакам перепродаёт? Опять же Аршинников. В его руках и деньги, и пенька, и лес, и вода. А ты хочешь, чтобы я на него руку поднял… Опасно мыслишь, сынок, — повторил отец.

Мои «опасные мысли» были схожи с думами многих моих сверстников. Помнится, в биографии Николая Островского есть один любопытный эпизод. Однажды Островский в детстве принёс домой где-то с трудом раздобытый им французский роман. В книге был выведен самодурствующий граф, как две капли воды похожий на горбатовского Аршинникова. От безделья граф издевался над своим слугой как только мог.

Читая вслух этот роман матери, Островский решил внести в него свои исправления. В книге было написано, что после каждого удара лакей униженно улыбался и уходил. Островский же прочёл это место так: «Тогда лакей обернулся до этого графа да как двинет его по сопатке! И то не раз, а два, так, что у графа аж в очах засветило…»

Мать прервала чтение: «Погодь, погодь! — воскликнула она. — Да где же это видано, чтобы графа по морде били?!» Она не верила, что простой человек мог постоять за самого себя.

Отец мой точно так же думал. Он не умел постоять за себя, не смел руку поднять на горбатовскую «пиявицу ненасытную».

«И Я ТЕПЕРЬ ЧЕЛОВЕК!»

Мать очень хотела, чтобы я был грамотным, умел бы читать письма, которые изредка присылал домой Павел. Каждая его весточка была большим событием для всех нас и особенно для моих родителей. Мать помнила дни, когда в дом приходили письма от Павла и даже на какой бумаге они написаны. «Это было в субботу, — говорила они, — когда Павлуша нам весточку на жёлтой бумаге прислал».