Уилл Селф - Крутые-крутые игрушки для крутых-крутых мальчиков

• Название: Крутые-крутые игрушки для крутых-крутых мальчиков
• Автор: Уилл Селф
• Издательство: Флюид / FreeFly
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-98358-277-4

---

Девушка взяла щепотку крэка и покрошила ее в чашку трубки.

— Я уверен, — сказал иранец раздраженно, но четко и разборчиво, — что было бы гораздо разумнее делать это над зеркалом, чтобы не утратить ни...

— Знаю, — сказала она, не обращая на него никакого внимания.

Тембе сейчас был весь в чашке, балансировал на стальной сетке. Комья крэка летели на него, как булыжники на Индиану Джонса. Тембе задумался, что будет дальше. За эту дозу Масуд заплатил, но, возможно, теперь он начнет брать в кредит? Это было единственное объяснение для приглашения, для улыбок девушки, для предложения покурить. Он решил, что даст Масуду двести фунтов кредита - если тот попросит. Но если он не заплатит в срок или попросит еще, Тембе придется сказать Дэнни, за которым останется последнее слово. Последнее слово всегда оставалось за Дэнни.

Девушка поднесла зажигалку к горелке. Пламя загудело и выплеснулось желтым. Она прикрутила его до шипящего синего язычка. Передала Тембе трубку. Он взял стеклянную чашку в левую руку. Она передала ему горелку.

- Осторожно... - совершенно бессмысленно заметил Масуд.

Тембе взял горелку и посмотрел на своих хозяина и хозяйку. Их взгляды были прикованы к нему - так, будто бы они не прочь нырнуть ему в глотку и свернуться там, чтобы курить вместе с ним, втягивая дым изнутри его губ.

Масуд сгорбился на диване, подался вперед. Его губы и челюсти двигались, причмокивая. Тембе выдохнул в сторону и сжал губами мундштук. Начал затягиваться, поглаживая чашку синим язычком пламени. Почти тут же крошки крэка в трубке начали таять, превращаясь в миниатюрный Анхель дыма, падающего в округлую чашку, кипя и бурля.

Тембе продолжил поглаживать трубку пламенем, периодически проводя соплом горелки над крэком, обжигая металлическую сетку на дне чашки. Но делал он это бессознательно, полагаясь на инстинкт, а не на отработанную технику. Крэк уже был внутри него, сносил барьеры мозга волной чистого желания. «Это и есть приход», понял Тембе - точно, несомненно, впервые в жизни. Весь приход от крэка — это желание еще крэка. Кайф от камней сам по себе — желание еще и еще камней.

Иранец и его подружка глядели на него, пожирали глазами, будто бы он сам был крэком, их взоры — пламенем горелки, а вся комната — трубкой. Приход был огромный, камень был чистым и сладким — в дури, которую Дэнни давал Тембе, никогда не было ни капли примесей — она была просто сладкой, сладкой, сладкой. Как у молоденькой девчонки между ног пахнет сладко, сладко, сладко, и когда ты ныряешь туда, она шепчет: «Сладко, сладко, сладко...»

Это был самый мощный приход, какой Тембе мог припомнить. Он чувствовал, как крэк поднимает его все выше и выше. Казалось, наркотик замкнул какую- то цепь в его мозгу, превращая его в гудящую, пульсирующую сеть нейронов. И понимание этого, понимание мощности прихода само стало частью кайфа — точно так же, как частью его стало понимание того, что крэк — это желание еще крэка.

Все выше и выше. Снаружи и внутри. Тембе чувствовал, как бурлят и расслабляются кишки, как выступает пот на лбу, как он струится по груди и капает в подмышках. И по-прежнему кайф возвышался над ним. Теперь он чувствовал красно-черное, гулкое, ускоряющееся биение сердца в груди. Боковое зрение почернело от смертоносного, бархатного наслаждения.

Тембе аккуратно положил трубку на столик. Он был всемогущ. Богаче, чем когда-либо суждено быть иранцу, и привлекательнее, круче. Он выдохнул огромное клубящееся облако дыма. Девушка смотрела на него с обожанием.

Несколько секунд спустя Масуд спросил:

— Хорошо вставило?

И Тембе ответил:

— Охренеть как. Охренеть, мать твою. Никогда так не торкало. Все равно что курить камень размером... размером... — Он бродил глазами по комнате, силясь закончить метафору. — Размером с весь этот отель!

Иранец хихикнул и откинулся на диван, хлопая себя по костлявым коленям:

— О, мне это нравится! Прекрасно! Ничего смешнее я уже несколько дней не слышал! Даже недель! — Девушка продолжала непонимающе смотреть. — Да, мой дорогой Тембе, в этом что-то есть: ком крэка размером с «Ритц»! Ты на такой идее мог бы заработать! — Он потянулся за трубкой, все еще похохатывая, и Тембе изо всех сил сдерживался, чтобы не заехать ему по его сраной роже.

Дома, в Харлесдене, в подвале дома на Леопольд-роуд, Дэнни продолжил копать, копать, копать крэк. И он никогда даже не прикасался к продукту.

Инсектопия

На закате ее жизни, когда она уже угасала и, как и я теперь, была окружена животными и алкоголем, одним из последних ее друзей стала муха, которую я никогда не видел, но о которой она много говорила, и также говорила с нею. Создание с большими, исполненными меланхолии желтыми глазами и длинными ресницами, своим обиталищем оно избрало ванную комнату; она относилась к этому с юмором, однако ей доставало серьезности, чтобы каждое утро оставлять хлебные крошки, рассыпая их по краю деревянной ванны, — это крайне раздражало тетю Банни, которой приходилось убирать за нею.

Экерли Д. Р. «Мой отец и я»

В Инвардли — маленьком суффолкском городке, забытом географией, практически не замеченном демографией, полузадушенном разваливающейся экономикой и обдуваемом вечно меняющимися общественными поветриями, владельцы трех пабов, расположенных на главной улице («Огненный путь», «Доброволец» и «Бомбардир») наливали себе по пинте, оглядывая свои прохладные, коричневые, вечерние угодья. Распластавшись по стойке, каждый из них нажимал ладонью на рукоятку пивного крана и подносил стакан к губам, не дав еще осесть желтой пене, не дав голове быть отделенной от сердца.

В «Добровольце» одинокий парень, отлынивающий от сбора урожая, играл сам с собой на бильярде. Он делал рискованные удары, бил от бортов, заставлял шары пролетать под опасными углами. Он был уверен в своей победе.

Джонатан Пристли, зарабатывающий на жизнь составлением указателей, пружинящей походкой вынырнул из пасти Хогг-Лейн в небольшой район муниципальной застройки, находившийся на окраине городка. Он наслаждался анонимностью этого квартала: невыразительными цементными фасадами, побитыми щебнем фонарями, нагретыми иссиня-черными комками асфальта в пыльных, плесневелых канавах. Наслаждался, думая о том, что некоторые места, будучи оторванными от мира, обретают индивидуальность, а Инвардли обрел только анонимность.

За витриной «Унисекса Беллы» Джонатан заметил молодую женщину. На ней был синий нейлоновый комбинезон, замысловато, но беспорядочно покрытый волосами, принадлежавшими части местного населения. Она сидела в одном из видавших лучшие дни кресел, отбросив голову на красный виниловый подголовник, и, проходя мимо, Джонатан заметил, как она подняла руку, ухватила собственный локон и, щелкнув ножницами, ловко его отсекла. Он вздохнул, перекинул рюкзак с одного плеча на другое, попытался просвистеть пару нот опухшими губами, плюнул на эту затею и направился дальше.

На главной улице Джонатан споткнулся. Его носки уже превратились в мягкие, потные внутренности ботинок. Он прошел мимо каменных домов, пригнувшихся за низкими заборами, с отстающей краской на притолоках, оконных рамах и дверях. Жалюзи на витринах магазинов были в большинстве своем опущены. Была среда, и магазины в Инвардли закрывались раньше. «Придется все покупать у Хана», — подумал Джонатан.

Он миновал агентство недвижимости. Фотографии продающихся или сдающихся в аренду домов уже начали загибаться по краям, словно крыша пагоды. Джонатан вздохнул. Цены за некоторые дома были фантастически низкими и могли сравниться со стоимостью шоколадки. Но, с другой стороны, никому не хотелось жить в Инвардли и окрестностях, где народ активно спивался, а ветеринар кололся лошадиным транквилизатором из своих запасов.

К северо-востоку от Инвардли, на грани между дюной и побережьем Северного моря, расположилась ядерная электростанция. Она гудела на инфра- и ультра-звуке. Парадоксально, но огромные размеры делали ее невидимой, как если бы ее присутствие было слишком монументальным для восприятия.

Почти каждый день Джонатан приезжал сюда и прогуливался по пляжу, под стенами электростанции. Она была огромной настолько, что казалось — человеку такое создать не под силу, да и незачем. Здание реактора — огромный купол, покрытый каким-то керамическим материалом, — было разбито на множество ячеек-панелей и казалось составным оком Молоха. Оно покоилось на мутно-радужном постаменте. Большую часть времени все здание было окутано паром, морским туманом, даже низкими облаками. Ночью его заливали оранжевые огни, и в любое время можно было услышать хриплое эхо передаваемых через громкоговорители объявлений. Кому они предназначались? Кто наговаривал их? Он никогда не видел на станции работников. Возможно, их там и не было, и станция разговаривала сама с собой, произносила монологи в пустоту, бурые волны бились о берег, сиреневые бабочки порхали над дюнами, а в небе протяжно гундели гуси.