Моника Али - Брик-лейн

• Название: Брик-лейн
• Автор: Моника Али
• Издательство: РОСМЭН
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-353-01958-х

«Брик-лейн» — дебютный роман Моники Али, английской писательницы бангладешского происхождения (родилась в Дакке).

Назнин, родившуюся в бангладешской деревне, выдают замуж за человека вдвое ее старше и увозят в Англию. В Лондоне она занимается тем, чего от нее ждут: ведет хозяйство и воспитывает детей, постоянно балансируя между убежденностью мужа в правильности традиционного мусульманского уклада и стремлением дочерей к современной европейской жизни. Это хрупкое равновесие нарушает Карим — молодой активист радикального движения «Бенгальские тигры». Карим заставляет Назнин задуматься о справедливости общественного устройства и правильности семейного положения, однако традиционный конфликт долга и страсти разрешается совершенно неожиданным для них обоих образом.

Роман вошел в шорт-лист Букеровской премии 2003 года.

---

Поздно вечером, под звук молитвы, которую про себя (в батареях, проводах и трубах) бубнили стены, Назнин выщипывала волосы в носу у мужа. Тишина настораживает. Целый день, вплоть до вечера, окружающая жизнь светится в сознании тусклой лампочкой, которую забыли выключить. Эти мелкие заботы мучают ее своим однообразием, тупостью, утомительностью. В первые месяцы жизни в Лондоне у нее был период одиночества, потом обособления, потом она ощутила себя частью некоего сообщества. Женщина наверху: по ночам она постоянно ходит в туалет. Назнин только пару раз обменялась с ней шутками, но знает ее до мозга костей. Будильник молочника, который рассказывает об ужасном режиме хозяина. Женщина за стеной: когда к ней приходит в гости друг, у нее кровать стучит о стену. Незнакомые близкие люди.

Где-то наверху приглушенный мужской смех перешел в кашель, кашель — в звук шагов. Где-то за шкафом ухает и аплодирует телевизор. Назнин расслабилась. Выдернула из левой ноздри толстый волосок и посмотрела, как он опускается в растительность на груди Шану.

— Готово.

Она перешла к краю кровати и приступила к его мозолям.

— Понимаешь, — начал Шану, — она ведь ребенок.

Голос у него очень серьезный. Таким голосом врач готовится сообщить плохие новости.

Назнин срезает восковую кожу. Шахана только наполовину ребенок. Вернее, иногда совсем ребенок, а иногда кто-то еще. Другой человек. Поразительно, но это так.

— Она еще совсем ребенок, а гниль уже началась. Поэтому мы должны уезжать.

Назнин обрезала кожу вокруг мозоли. Когда-то этот процесс был ей отвратителен, а теперь она ничего не ощущает. Всего-то вопрос времени. Назнин посмотрела на фотографию Ракиба возле кровати на столике. Надо протереть стекло.

— Нужна последовательность, — говорил Шану, — девочек нужно подготовить. Пусть скажут спасибо, что я сижу дома.

Рот искривился — настроение у Шану скептическое. Он достал книгу и лег с ней на кровать.

Назнин собрала обрезки. Если они поедут в Дакку, она будет с Хасиной. И натянулась каждая нервная клеточка, словно достаточно простого физического желания, чтобы оказаться рядом с сестрой. Но дети будут несчастны. Биби, может быть, быстро оправится. Шахана же никогда не простит мать.

На фотографии Ракиб похож на Шану. Хотя, наверное, все дети с пухлыми щеками немного похожи на Шану.

Они поедут. Или останутся. Только Аллах оставит их здесь или отправит туда. Назнин знала свою роль, выучила ее очень давно и покатала кусочки мертвой кожи по ладони в ожидании, когда чувства улягутся.

После того как Хасина пропала и нашлась, потом снова пропала и снова нашлась, Назнин решила поговорить с мужем.

— Я насчет сестры. Хочу привезти ее сюда.

Шану всплеснул тощими руками:

— Давай. Давай их всех сюда. Устроим здесь небольшую деревню.

Его изящные плечи задергались — Шану изображал смех.

— Тащи коробку, посеем рис. Будет у нас рисовое поле на подоконнике. Чтобы все было, как дома.

Назнин ощутила письмо на груди под чоли.

— У нее проблемы. Она ведь у меня единственная сестра.

Шану хлопнул в ладоши и возопил к стенам:

— Проблемы! У нее проблемы! Скажите пожалуйста! Разве здесь проблемы возникают? Конечно нет! Мы должны сделать все, что в наших силах, и ликвидировать проблемы. Сию же секунду.

Он перешел на писк и не следил за громкостью.

Назнин ничего не могла ему объяснить. Хасина до сих пор работает на фабрике. Это все, что известно Шану. Она выжидала почтальона, прятала письма, сочиняла про «все в порядке» и про «небольшие проблемы». Она могла только избавить сестру от большего позора, что, собственно, и сделала. Назнин повернулась и пошла к двери.

— Жена, — окликнул он ее, — ты ничего не забыла?

Она остановилась.

— Туда едем мы. Я решил. А если я решил, значит, так тому и быть.

Но денег у них нет. А деньги нужны. На билеты, на чемоданы, на оплату багажа, на покупку дома в Дакке.

— Некоторые женщины берут на дом шитье, — сказала Назнин. — Разия может помочь мне с такой работой.

— Ра-зи-я, — протянул Шану, — вечно эта Разия. Сколько раз я тебе говорил: общайся с уважаемыми людьми.

Шану на диване в лунги и жилетке. Пижаму он больше не надевает в знак скорого отъезда домой и целыми днями в прострации проводит на диване, не одеваясь, или сидит с книгами на полу.

Шану поразмышлял некоторое время и покопался в складках живота.

— Есть среди них такие неучи, которые говорят, что если жена работает, значит, муж не может ее прокормить. На твое счастье, я человек ученый.

Она ждала, что он еще скажет, но он впал в глубокую задумчивость и больше не сказал ничего.

Все эти дни, пока дети в школе, пока Шану занимал гостиную, Назнин уходила на кухню или сидела в спальне, пока шкаф не выводил ее из оцепенения, и с влажной тряпкой в руках она отправлялась бродить по квартире, где-то терла, что-то ставила на место. Непохоже, чтобы Шану собирался искать работу. Тщедушные сбережения обращаются в пыль. В последнем приступе деятельности Шану надел костюм и отправился обрабатывать членов районного совета, чтобы получить другую жилплощадь. Новая квартира — в «Роузмид», на предпоследнем этаже, двумя этажами выше Разии. Она еще на одну спальню больше.

«Использовал старые связи, — объяснил Шану, — они там все быстренько повскакивали, как меня увидали. Старина Дэллоуэй пожал мне руку. Потерял, говорит, хорошего работника в вашем лице. Так и сказал».

Туалет постоянно засоряется, в коридоре отваливается штукатурка.

«Надо пройтись по знакомым», — повторял Шану, но ничего не делал.

Назнин села и посмотрела на свои руки. Шану читает. На курсы он больше не записывается. Сертификаты больше не множатся, они лежат внизу шкафа в ожидании, когда у кого-нибудь появятся силы и желание их повесить. Теперь Шану не учится, теперь он учит, и от этого главным образом страдают девочки. Назнин тоже достается.

— Понимаешь, — сказал Шану все так же лениво, прикрывшись книгой, — эти люди, которые считают нас за крестьян, не знают истории.

Он прокашлялся и приподнялся:

— В шестнадцатом веке Бенгалия называлась раем всех наций. Вот где наши корни. Разве сейчас этому учат в школе? Разве Шахана знает о рае всех наций? Она знает только о потопах и голоде. Для нее вся эта страна — так, кучка психов.

Он внимательно посмотрел в текст и что-то одобрительно проурчал.

— Понимаешь, если знаешь историю, знаешь, чем гордиться. Весь мир ездил в Бенгалию торговать. Шестнадцатый и семнадцатый век. Дакка была центром ткацких производств. Кто, скажи на милость, изобрел весь этот муслин, и дамаст, и еще кучу всего? Мы. Голландцы, португальцы, французы, англичане — все выстраивались в очередь.

Он встал и по-новому завязал лунги. Назнин, наблюдая его размеренный шаг вокруг дивана, поняла, что он готовится к вечернему уроку для девочек. Биби заберется к нему на колено и смирнехоньким видом попытается убедить его, что внимательно слушает. Шахана, наоборот, будет вертеться в кресле с угрюмо-скучающим выражением лица. Как только он прекратит вещать, она сорвется к телевизору и включит его, а Шану либо снисходительно улыбнется, либо выхлопами брани расшвыряет девочек по кроватям — на безопасное расстояние.

— Чувство истории, — продолжал он, — вот что у них начисто отсутствует. Житель Бангладеш для них — житель Силхета, только и всего. О цвете нашей нации они ничего не знают.

— Полковник Османи[29], — тихо сказала Назнин, — Шах Джалал[30].

— Что? — спросил Шану. — Что?

— Наши великие национальные герои и…

— Я знаю, кто они!

Назнин виновато улыбнулась и добавила:

— А еще они оба из Силхета.

— О чем я тебе и говорю. Люди здесь просто не показывают нашу нацию в истинном свете.

Он забарабанил по книжке и зашуршал страницами.

— Знаешь, что Уоррен Гастингс[31] говорил о наших людях?

Шану замурлыкал и подобрал соответствующее выражение лица, чтобы озвучить цитату:

— «Они мягкие, доброжелательные…» Сколько хороших качеств он перечисляет. По его словам, мы «свободны от худших проявлений человеческих страстей в большей степени, чем любая другая нация в мире».

Шану победоносно помахал книгой:

— Да разве прочитают такое в английской школе?

— Не знаю, — ответила Назнин. — Это английская книга?

«Интересно, кто такой этот Уоррен Гастингс».

Шану не обратил внимания на ее вопрос и продолжал, обращаясь к публике:

— Нет. Такое им в школе не рассказывают. Там потоп, здесь умирают от голода, идут на улицу милостыню просить.

Он почесал книгой в ухе.

Назнин подумала о Шахане, о том, как она собирает в пучок черточки своего тонкого длинного личика, словно сейчас их выбросит, словно не хочет, чтобы у нее вообще было лицо. Шахана умеет по-особенному притуманить взор, для своих лет она в этом деле виртуоз. Я ухожу в себя, говорил этот взгляд, и могу надолго там остаться. Когда взгляд ее проясняется, на лице остается только дурное настроение, которое, в свою очередь, выплескивается в приступы гнева. В эти минуты ротик ее становится круглой злобной дырочкой, и Шахана начинает пинаться ногами. Пинает мебель, свою сестру, но чаще всего свою мать.