Мартин Нильсен - Рапорт из Штутгофа

• Название: Рапорт из Штутгофа
• Автор: Мартин Нильсен
• Издательство: Прогресс
• Жанр: О войне
• Год: 1966

---

— А ты помнишь, — рассказывал кто-то, — как утром, когда мы выходили через главные ворота, эсэсовцы подзывали капо и показывали на кого-нибудь пальцем или жестом, давая понять, что тот или иной заключённый раздражает их? Это означало, что ни один из этих обречённых не должен вернуться в лагерь живым. Если же кто-нибудь из них вернётся, то капо не сносить головы.

— В семи-восьми километрах от лагеря находится небольшая роща, — рассказывал поляк. — Когда-то там была каменоломня. Заключённых, которых по политическим соображениям надо было ликвидировать, но не казнить, направляли туда работать под руководством Козловского, старосты восьмого блока. Козловского ты уже приметил. Он заставлял заключённых таскать камни до тех пор, пока они не надрывались. И камни эти нужны были ему не для строительства, а только для того, чтобы уморить как можно больше людей. Тех, кто не хотел достаточно быстро умирать, он калечил и избивал до смерти. Иногда просто проламывал череп камнем или железной палкой. Именно таким способом он убил в этой каменоломне собственного брата. Каждый вечер заключённые рами хоронили трупы, и лишь после этого им разрешали вернуться в лагерь. Когда последние из этой непрерывно уменьшавшейся группы смертников были убиты, другая рабочая команда получила задание посадить там ели. Скоро там вырастет чудесная маленькая рощица, — закончил свой рассказ мой польский друг.

— Как вы думаете, сколько там полегло людей? — спросил я сдавленным голосом.

— Точно мы сказать не можем, но уж наверняка не меньше тысячи.

— И всех убил Козловский?

— Всех, — твёрдо прозвучало в ответ.

Я вспомнил об этом разговоре, когда прочитал в газетах, что Козловский и многие другие, кого я знал очень хорошо, были повешены в Штутгофе по приговору свободного польского народа.

— Но страшнее всего в то время были официальные казни, — рассказывали поляки. — Казни совершались в лагере, вернее, в старом лагере. Дорогу, проходящую через лагерь, с обеих сторон окаймляли виселицы. Они стояли там всегда. Порой эсэсовцы вешали сразу по десять-двадцать лучших наших товарищей и, чтобы усилить страдания живых, оставляли трупы висеть по нескольку суток перед окнами бараков. Потом нам приказывали снять трупы с виселиц.

Всё это происходило в первый период существования лагеря. Затем, когда во всех рабочих командах была введена система капо, начался новый период в истории ужасов Штутгофа. И всё-таки здесь всегда существовала и существует до сих пор одна интересная закономерность: эсэсовский террор всегда зависел и зависит от положения на фронте. Когда немцы наступают — они совершенно звереют, истребляя без разбора свои жертвы; зато когда им приходится отступать, они словно становятся осторожнее.

А русские военнопленные рассказывали ещё более ужасные вещи. Спокойно и даже деловито они сообщали нам:

— Да, в моём эшелоне было двести, триста, четыреста или пятьсот человек. Осталось трое, четверо, семеро или восемь человек. Мы прибыли сюда в сорок втором году… Мы — весной сорок третьего… А мы — летом сорок третьего года…

Русский мог прожить в лагере в общем не более трёх месяцев. Зимой, когда из-за лютой стужи было невозможно работать под открытым небом, эсэсовцы заставляли русских маршировать и при этом петь. Маршировали они босиком или в одних лишь деревянных колодках. Их гоняли целый день, а иногда и всю ночь, пока они не падали. Упавшим разрешали больше не вставать, и мороз милосердно прекращал их страдания.

— Хуже всего было то, что они творили с польскими и русскими детьми, — сказал мне однажды мой друг Йозеф. — В феврале сорок второго года в Штутгоф прибыло сразу семьсот или восемьсот польских и русских детей. Им было от десяти до пятнадцати лет. Почти все они погибли за несколько недель. Их убивали, они надрывались, умирали от непосильной работы, гибли от голода, гнили физически и морально. Но самое страшное ожидало тех, кто не умер. Как правило, уголовники превращали их в «мальчиков для радости», И что хуже всего, эсэсовцы и уголовники, потехи ради, дрессировали этих ребят, как дрессируют легавых собак. Негодяи натравливали их на больных и умирающих, и те, как стая волков, набрасывались на свой жертвы, отнимали у них еду, обувь, одежду. Как легавую натаскивают на дичь, так эсэсовцы и уголовники «натаскивали» совершенно одичавших ребят на слабых и умирающих заключённых, заставляя убивать их. Нам удалось спасти нескольких ребят; мы пристроили их к себе в оружейную команду и попытались сделать их снова людьми. Впрочем, ты же. их знаешь, они веяно крутятся вокруг тебя, дядя Мартин, — закончил Иозеф, улыбнувшись своими изуродованными губами.

16. АНТЕК, ИВАН И БОЖКО

Да, я знал их, и особенно хорошо знал Антека, Ивана и Божко.

Сначала я познакомился с Антеком (польское имя, соответствующее Антону). Он занимал удобную должность на складе оружейной команды, где в своё время я получил свои первые штутгофские затрещины. Антека спасли «подследственные». Воспользовавшись своим влиянием, они пристроили его в оружейную команду в качестве посыльного у Старика. Антек был очень красивым и очень умным мальчиком. Когда мы с ним познакомились, ему было около шестнадцати лет. В этом возрасте юноши стараются следить за своей внешностью. Поскольку Антека не заставляли работать и он имел возможность умываться тёплой водой, его руки и лицо всегда сверкали чистотой. Со временем ему удалось «организовать» себе хорошую одежду, и он целыми днями смотрелся в зеркало, которое тоже «организовал», и в общем он был, по-видимому, доволен собой.

Хотя в лагере Антек был уже довольно долго, он не умел говорить по-немецки. Вернее, не хотел. Когда я однажды спросил его об этом, он, чтобы блеснуть своими лингвистическими познаниями, обрушил на меня такую жуткую смесь самых грязных немецких ругательств, что я сразу понял, откуда он их почерпнул. Это было очень типично для той удушливой атмосферы, которая царила в Штутгофе.

От самого Антека и его старшего друга Герберта я узнал историю его злоключений.

Антек был родом из той части Польши, которая находится к востоку от Варшавы. Биография у него была ещё совсем короткая.

Он родился в довольно состоятельной семье. Отец исчез в самом начале войны, как и многие другие польские военнопленные. Мать осталась одна с четырьмя детьми: тремя мальчиками и девочкой. Антек был младшим в семье: ему исполнилось четырнадцать лет. Местное отделение нацистской партии составило списки лиц, подлежащих отправке на принудительные работы в Германию. В эти списки попали два старших брата и сестра. Мать, слабая, больная женщина, умоляла нацистов оставить ей дочь, без которой никак не могла обойтись, а вместо неё взять Антека. Нацистов это вполне устраивало, и вместо сестры отправили в Германию младшего брата. Лишь бы количество отправленных соответствовало списку — до остального им не было никакого дела.

Этих похищенных у родителей мальчиков и девочек предполагалось сделать рабами немецких крестьян и использовать на полевых работах, как использовались тысячи людей до них и тысячи после них.

Но пока эшелон гнали в Германию, группа ребят попыталась бежать, и, разумеется, все они были скошены пулями из эсэсовских автоматов. Погиб и старший брат Антека. А весь эшелон отправили в Штутгоф. Во время страшной эпидемии тифа, которая свирепствовала в лагере, вскоре после прибытия умер и другой его брат. Антек остался один.

Я много говорил с ним. Это был смышлёный мальчик, довольно мечтательный и настроенный очень романтично, как и большинство поляков. Кроме того, он был верующим, и разумеется, католиком. От него я впервые услышал об Иване. Однажды Антек спросил меня на своём штутгофском жаргоне:

— Дядя Мартин, ты веришь в бога?

— Что такое? — переспросил я.

Однако при данных обстоятельствах у меня не было никакого желания вступать в философскую дискуссию с польским мальчиком, а кроме того, я боялся оскорбить

Антека, который наверняка находил опору в своей вере в бога.

— Да вот Иван не верит в бога, — сказал Аптек. — И не знает бога.

Оказалось, что Антек, который жил в 8-м блоке у пресловутого старосты блока Козловского, спал па одной койке с Иваном, русским мальчиком, и те два года, что оба парня провели в лагере, они были неразлучны. Они вместе голодали, вместе получали побои, вместе лежали ночами на своей грязной койке, грея друг друга своим теплом, спорили и вместе плакали, но не понимали друг друга, потому что Иван не молился вечером и не верил в бога.

Аптеку казалось, что Иван не может быть счастлив без веры в бога.

Кто такой Иван? Антек рассказал немного о нём. Но вскоре мне самому довелось познакомиться и с Иваном и с его маленьким товарищем Божко; почти па целый год эти ребята стали моими самыми лучшими друзьями.