Коллектив авторов - Полдень, XXI век (август 2012)

• Название: Полдень, XXI век (август 2012)
• Автор: Коллектив авторов
• Издательство: Литагент «Вокруг Света»30ee525f-7c83-102c-8f2e-edc40df1930e
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-98652-408-5

В номер включены фантастические произведения: окончание повести «Искусство кончать молча» Александра Щёголева, «Прекрасный день дипломированного специалиста» Светланы Тулиной, «Право на память» Антона Мостового, «Яблоки гесперии» Сергея Игнатьева, «Зеркало памяти» Марии Позняковой, «Вечное» Ольги Ткачевой, «Слово мальчика Мишко» Тима Скоренко, «По порядку рас-счи-тайсь!» Вадима Ечеистова.

---

Я вспоминал…

Зеркало вспоминало вместе со мной.

Комната, до тошноты пропахшая формалином, хочется открыть ставни, и нельзя открыть ставни, чума гуляет где-то рядом.

Он ставит меня на колени перед зажженной свечой, он велит мне смотреть в пламя, мой учитель…

– Что видишь?

– Европа… охвачена войной… весь восток Европы.

– Кто с кем воюет?

– Не вижу, учитель.

– Опиши флаги… смотри внимательно…

– Древний знак Солнца… я вижу их вождя…

– Имя?

– Не вижу, учитель…

Он теребит мое плечо – сильно, отчаянно:

– Имя, имя?

– Не вижу… Ист… Хистер…

В изнеможении падаю на пол бедной лачуги, пророк поднимает меня, вливает в пересохшие губы глоток вина, усаживает меня поближе к очагу, очиняет перо – писать очередной катрен…

Я вспоминаю.

Зеркало вспоминает вместе со мной.

Я вижу себя – века и века назад, вижу его – века и века назад. На этот раз не я диктую, он пишет, а наоборот, он говорит слова, я вычерчиваю, выбиваю их на скрижалях.

– Чти отца своего… и мать свою… записал?

– Да, Учитель.

– Так… дальше… не убий.

– Не… убивай…

– Не у-бий, – тихо, но жестко повторяет он. Поспешно стираю что-то с дощечки, хорошо, не успел выбить глубоко, тогда не стер бы…

Ветрище пробирает до костей, рвет с неба звезды, такие близкие, что с горы Синай их можно достать рукой…

– Дальше… не прелюбодействуй.

– Не пре… лю…

– Что ты трясешься весь? Замерз?

Мне почему-то неловко сознаться, что я совершенно закоченел.

– Я… не по себе как-то… кто ты, и кто я… ты создал землю и небо… этот мир… совершеннейший из миров…

– Что говоришь такое… совершеннейший… Так, пробная модель… еще и не самая лучшая… мы с тобой такие миры создавать будем, тебе и не снились… ты только подучись чуток…

– Чуток – это сколько?

– Да… поколений двести-триста… лет так тысяч через пять меня переплюнешь. Ты смотри, меня не забудь и себя не забудь, а то все вы такие…

– Ну че, Димон, пятихатку-то за него возьмешь?

– А… за что?

– За зеркало, на хрен, за что… или стольник скинешь?

– Не… не продам.

– Че, не продам, не по-людски это, какой уговор был, все в общак, на хрен…

– Не продам…

– Пацаны, себе заныкать хочет…

– Какое, на хрен, заныкать, я ему заныкаю, он мне еще двести должен…

– Пацаны… да стойте вы, я дом вам покажу, там добра этого до хренища, а зеркало… да пошел ты, руки убери, кому сказал, на хрен!

Дальше ничего не помню – мощный удар, будто потолок рухнул и врезался мне в челюсть, вязкие соленые струйки по скулам, какая-то запоздалая тупая боль, будто бы не моя, кто-то скользит на зеркальных осколках, треугольных, острых, вытянутых, кто-то падает, ай, держите, держите его, долбаный урод, мать его…

…этот…

…нет, не этот.

Снова иду по улице Плеханова, сворачиваю в Тимирязевский переулок, снова терпеливо просматриваю дом за домом. Аптека «Гранд», «Кнопка», ваш КанцТоварищ, арка с кирпичом, ветхий домишко, который должен был обвалиться еще до революции…

Снова ищу один-единственный дом – и не нахожу.

Я его не помню, хоть убей – не помню, как он выглядит, знаю только, что увижу – не ошибусь, скажу – вот он. Башенки какие-то, крыша черепичная, флюгер, то ли в виде петуха, то ли в виде еще чего…

Смотрю по другой стороне улицы – «Пиво со всего мира», «Итальянская обувь для русской зимы»… недостроенная высотка, надпись на заборе вещает – не стой, опасно, кто-то уже приписал синей ручкой – сядь.

А дома нет.

Моего дома нет.

Щелкаю пальцами, в руке появляется стакан кофе – не как из кафешки, раскаленный до черта, а приятный кофеек, который можно пить. Иду дальше, иду домой, не знаю, не помню, где мой дом. Мысленно зову хозяина, мысленно извиняюсь – слушаю тишину, но в ментальном эфире мечутся только сбивчивые мысли прохожих: что купить на ужин, а еще Витьку забрать из садика, вчера штаны порвал, сволочь…

Сворачиваю на проспект Коммуны, добираюсь до улицы Курчатова. Молния-экспресс, туристическая фирма «Семь слонов», вон стоят друг за дружкой, и правда семь, детская библиотека «Кот Ученый»… Хоть бы адрес его вспомнить, не помню адрес, не помню дом… Курчатова, девять, Курчатова, одиннадцать, ЦентрОбувь, купи сапоги – стельки бесплатно, кондитерская «Пусины сладости»…

Ольга Ткачева. Вечное (Рассказ)

Наконец-то, я умер. В череде моих последних, наркотических, лет я много раз умирал, но сегодня меня пристрелили по-настоящему.

Все было, как положено. Яркий свет, необыкновенное облегчение – и длинный туннель, уводящий из нашего мира. Я воспарил над своим телом и увидел моих убийц, уносящих пакетик с героином, из-за которого меня и прикончили. Увидел мое последнее подвальное жилище и на грязном, заплеванном полу – свое тело. Там лежал скрюченный старик с дыркой во лбу. А ведь мне было только тридцать четыре года!

Но времени на раздумья не было. Я все быстрее летел по светлому туннелю, навстречу чудесной музыке и самым дорогим для меня людям. Я не помню никого из них. Мне кажется, там стояла моя мать – молодая, красивая и бесконечно добрая. Я закричал, как маленький, и бросился к ней. Глупо. Как я мог узнать свою мать, если она бросила меня сразу после рождения?

Очнулся я в большом сером зале. С трудом сел и увидел множество людей, сидящих на низеньких белых скамейках. Люди сидели молча, не глядя друг на друга, все в серых одинаковых тогах. Здесь были только взрослые, в основном – мужчины. Зал мне не понравился – он был намного хуже туннеля. Особенно меня насторожило то, что люди время от времени пропадали со своих лежанок. Сначала исчез, как будто растаял в воздухе, мой сосед справа – жутко выглядящий старик. Потом пропал здоровенный мужик без правого уха, сидящий впереди меня. Как оказалось, это было чистилище, или, как его еще называли, предбанник. Так я оказался в аду.

Потом я был перед Ним. Я потом много думал – кто Он? Ангел? Судья? Бог? Я смотрел на него, и тоска охватывала меня своими колючими пальцами. И в моем сердце медленно поднимал голову стыд. Он медленно затопил мою многострадальную душу. От стыда дрожали руки, бежали слезы, и я закричал во весь голос. Мне казалось, что мое сердце разорвется от того зла, что я успел совершить. Я упал, я катался перед Ним по земле, и стыд жег меня изнутри как огонь.

Меня подняли, посадили на место, и тогда Он протянул мне свою правую руку. На ней лежали три цветных шарика. И я вспомнил, что это было.

Первый шар – это та безногая дворняга, которую я кормил почти все лето, таская ей завтраки из сиротской столовой. Потом наши ребята все равно ее убили, и ее шкура долго валялась на заднем дворе. И, кажется, я никого так не любил, как эту псину с вечно гноящимися глазами.

Дальше – Машенька. Я сумел ее выдернуть из той шайки. Я возился с ней, как с ребенком. Дал ей выучиться, встать на ноги. Она вышла замуж за хорошего человека и уехала из этой проклятой страны. Пожалуй, это единственный человек, кто может помолиться за меня с чистым сердцем.

Третий шар – это мой сосед, семнадцатилетний мальчик, инвалид с детства. Я почти год помогал ему. Я уже знал, что качусь вниз. И во время страшных ломок, и под кайфом, чувствуя, что конец совсем близко, я подкладывал под дверь его комнаты все что мог. Иногда деньги, чаще продукты, а один раз даже видеокассеты. Я понимаю, в это трудно поверить, я сам много раз видел, на что способны наркоманы ради дозы, но для меня эта копеечная благотворительность была той единственной соломинкой, за которую я тогда цеплялся. Тем более что в тот год я еще неплохо зарабатывал.

Дальше было хуже. Судья протянул мне левую руку, полную черных, грязных шаров, и я снова закричал. Здесь было все. И двенадцатилетняя девчонка, изнасилованная бандой малолетних ублюдков, которыми я верховодил. И мое первое глупое убийство, и все последующие, более продуманные и изощренные. Перед моими глазами стояла пожилая женщина, которой я разбил лицо. Просто так, пьян был сильно. Я тогда почти каждый день был пьян. Куда девалась моя спокойная, циничная уверенность, с которой я без страха смотрел в дуло пистолета? Она осталась там, внизу, вместе с останками моего истерзанного тела. Здесь, перед Ним, была только моя больная душа, и все, что я так тщательно прятал многие годы, вырвалось наружу.

На Его прекрасном лице не было сострадания. Да и кому надо было сострадать? Мне – убийце и наркоману? Мне был дан шанс. Меня одного из немногих допустили к земной жизни. И как я прожил ее? Сколько добра я сделал за свои тридцать четыре года? Нет мне прощения.

Сам суд я почти не помню. Запомнил только, что если женщина родила и воспитала ребенка, то ей многое прощается – она уже прошла свои круги ада.

Страшная штука – совесть. С самого раннего детства я рос, как брошенная собака. Рычать научился раньше, чем говорить. А вот поди ж ты… Это даже страшнее, чем ломка, – это никогда не проходит. И я позавидовал животным, у них нет разума, нет совести, а значит, нет и адских мук.