Михаил Бойков - ЛЮДИ СОВЕТСКОЙ ТЮРЬМЫ

• Название: ЛЮДИ СОВЕТСКОЙ ТЮРЬМЫ
• Автор: Михаил Бойков
• Издательство: Сеятель
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1957

Я один из бывших счастливейших граждан Советскою Союза.

В самые страшные годы большевизма я сидел в самых страшных тюремных камерах и выбрался оттуда сохранив голову на плечах и не лишившись разума. Меня заставили пройти весь кошмарный путь "большого конвейера" пыток НКВД от кабинета следователя до камеры смертников, но от пули в затылок мне удалось увернуться. Ну, разве я не счастливец?

Книга выпущена в 1957 г. на русском языке в эмигрантском издательстве "Сеятель" в Буэнос-Айресе..

---

Шабалин постучал пальцем по столу.

— Он глупее вот этого моего стола. В моем столе, в следственных делах хранятся слова и мысли некоторых умных людей. У Сталина этого нет. Он не любит умных людей, не советуется с ними, не собирает их мысли и слова. Он даже не понимает, как глупы его речи, которые для него сочиняют другие, сочиняют, выражаясь языком энкаведистов, вредительски.

— С какой целью?

— Чтобы показать слушателям: "Смотрите, какой это дурак". Да и в Кремле-то его называют ишаком. Вероятно, есть за что.

— Вы утверждаете, что Сталин не диктатор. Тогда, кто же управляет страной?

— Партийный коллектив. Кремлевская кучка. ЦК ВКП(б).

— Но из ваших предыдущих слов можно сделать вывод, что подобное управление противоестественно.

— Да. Оно обязательно сменится монархией или диктатурой. Кремлевцам в конце концов надоест душить, травить и расстреливать друг друга. Кроме того, учтите, что воспитатели рабства сами подпадают под его влияние. И наименее подверженный ему, сохранивший больше индивидуальности, чем другие, несомненно станет диктатором или царем над ними. Впрочем, до тех пор, пока его не прикончит другой.

— Когда же произойдет смена власти? Скоро?

— После победы кремлевцев над двумя враждебными им мирами.

— Над двумя? Какими?

— Гитлеровская Германия и фашистская Италия — это один мир, остальные капиталистические страны — другой. Три таких разных мира не смогут долго жить рядом в одном.

— Значит, по-вашему, скоро будет война?

— Будет несколько войн и закончатся они последним

решительным боем. Шкура и власть используют все средства, чтобы выиграть его. Они будут пулеметами гнать бойцов вперед, гнать без пощады и жалости; им постараются внушить, что страх сзади страшнее страха впереди. Нынешняя чистка — одно из средств воспитания людей страхом.

— А вдруг народ не захочет воевать за шкуру и власть?

— В таком случае мы опять упираемся в… сапоги. Но думаю, что этого не произойдет и шкура, охраняемая властью, выиграет последний решительный. У нас воспитание страхом и техника принуждения развиваются и совершенствуются чрезвычайно успешно. Кроме того, шкура и власть обладают небывалым до сих пор аппаратом пропаганды, который в последнем решительном сыграет огромную роль. Те же, кто посмеет противиться страху, принуждению и пропаганде, будут уничтожены. Шкура не остановится перед уничтожением целых наций. Евреев, например…

— Евреев?! — невольно вырвалось у меня восклицание крайнего изумления.

— Да, — с усмешкой подтвердил следователь. — Евреев не обезволишь и не перевоспитаешь. Они собственники и фанатики.

— А как же Каганович, занимающий такой пост в Кремле?

— Лазаря Кагановича там хранят специально для будущего антисемитского судебного процесса. Он очень удобен в этом отношении: у него много родственников. Все они будут использованы шкурой для подготовки вспышки антисемитизма на земном шаре…

Он помолчал.

— Зачем вы мне все это говорите? — спросил я.

— Так… Иногда хочется откровенно поболтать…

Следователь встал из-за стола, прошелся по комнате и, устало зевнув, произнес:

— Да-а! Разговорились мы с вами о совсем ненужных и опасных для вас предметах.

— И для вас, — добавил я.

— Подобные разговоры с подследственными для меня теперь ничего опасного не представляют.

— Почему именно теперь? — спросил я.

— Потому, что, — ответил он, помедлив, — меня тоже скоро посадят в тюрьму и мне… все равно. Моего брата, преподававшего в Высшей пограничной школе НКВД, неделю тому назад арестовали, как ставленника Ежова. С делом брата связывают и меня. А для нас, энкаведистов, арест часто кончается расстрелом или концлагерем, что хуже расстрела.

— Но ведь вы, не дожидаясь ареста, можете заблаговременно того…

— Чего?

— Сбежать.

— Куда?

— Сначала из управления НКВД, а потом, например… за границу.

— До границы далеко, а в СССР меня все равно разыщут. Я уверен, что за мною уже установлена слежка. Нет, возможность побега исключается.

— А в горы? К абрекам. До них путь недалекий.

— Таких, как я, абреки не принимают. Единственное, что мне осталось, это ждать ареста. Вот поэтому-то я и говорю с вами откровенно.

— Что ж, гражданин следователь. Мы почти в одинаковом положении. Я уже сижу, а вы собираетесь сесть. Так что, никакие разговорчики нам действительно не страшны.

— Значит, не боитесь? А если я наш разговор запишу в ваше следственное дело? С провокационной целью. У нас ведь и такие вещи практикуются.

Я равнодушно махнул рукой.

— Записывайте. Я не боюсь довеска к приговору. Думаю, что не выдержу за решеткой больше десяти лет. А меньше мне не дадут. Поэтому на любой довесок согласен.

— Все-таки я советую вам в камере держать язык за зубами. Может быть, вы и выйдете из тюрьмы.

— В концлагерь?

— На волю.

— Вряд-ли.

— Не надеетесь?

— Нет. Врагов советской власти на волю не выпускают.

— Теперь, после ежовщины, из тюрем выходят всякие. Даже враги.

— Это правда?

— Да. Не выпускают только друзей советской власти.

— Почему так?

— Не могут их найти среди заключенных. Каждый друг советской власти, попав за решетку, очень быстро превращается в ее врага… Ну-с, пожалуй, на сегодня разговоров хватит. Ваше дело я постараюсь закончить до моего ареста. Вызову вас через несколько дней. А там… посмотрим…

С этого допроса я ушел в состоянии некоторой растерянности, стараясь отогнать несбыточные мечты и желания, вызванные у меня намеками следователя.

В возможность выхода из тюрьмы я попрежнему не верил.

Глава 10 "ПУТЕВКА В ЖИЗНЬ"

Прошла неделя, началась вторая, а Шабалин меня не вызывал.

Холодногорцы, которым я сообщил о моей необыкновенной беседе с ним, говорили:

— Обещания твоего следователя — обычная трепня энкаведиста. Иногда им приходят в голову фантазии поболтать с подследственниками о всяких посторонних вещах. Он от нечего делать потрепал языком с тобой, а теперь про тебя забыл и занимается более интересными и выгодными для него собственными делами.

Староста Юрий Леонтьевич был иного мнения:

— Наверно Шабалина арестовали и он не успел закончить следствие по вашему делу.

Однако, предположения и холодногорцев и их старосты оказались ошибочными. В конце второй недели Шабалин все-таки вызвал меня.

Поздоровавшись с ним, я сказал:

— Не надеялся я еще раз встретиться с вами. Думал, что меня вызывают опять к новому следователю. Он улыбнулся скупо и угрюмо.

— Новых следователей у вас больше не будет. Я закончил ваше дело…

На миг дыхание прервалось у меня и сердце перестало биться. С трудом я выдавил из себя хриплый шопот вопроса:

— Что же теперь? Расстрел?

Он отрицательно качнул головой вправо и влево.

— Подводить вас под пулю я не собирался.

Облегчение и сожаление смешались вместе с равнодушием в моих мыслях и сердце. Ни жить, ни умирать мне не хотелось. Вообще не хотелось ничего. Глядя на угрюмо улыбающееся лицо следователя, я хотел что-то спросить, но никак не мог сообразить, что именно. Мысли мои разбрелись. Наконец, кое-как собрав их, я сказал:

— Если не расстрел, то наверно полная катушка. Двадцать пять лет? Да? И суд?

— Нет, — коротко ответил он. — Суда не будет.

— Тогда, сколько же?

— Ничего.

— Как ничего?

— Так. Вы пойдете на волю.

— Когда? — растерянно выдохнул я.

— Сегодня…

— Но, как же так, гражданин следователь, — заговорил я, несколько придя в себя от изумления. — Ведь это же просто невероятно!

— Разве вы не рады? — спросил он.

— Не то, чтобы не рад, а чрезвычайно поражен неожиданностью. Чего угодно ожидал, но только не этого.

— В тюрьме часто бывают неожиданности. Впрочем, в вашем освобождении ничего неожиданного нет. Вообще сейчас идет разгрузка тюрем для нового набора заключенных из Красной армии.

— Вы говорите "вообще" так, как будто за этим словом должно последовать и "в частности".

— Оно сейчас и последует. Мне, видите-ли, очень обидно, после двадцатилетней работы в органах ЧК-ГПУ-НКВД, быть арестованным и расстрелянным, не имея возможности отомстить моим убийцам. Поэтому, я прошу вас, — голос его слегка дрогнул, — отомстите за меня!

— Позвольте, гражданин Шабалин, — воскликнул я, удивляясь все больше. — Как же это возможно? Это что же, мне придется убивать ваших убийц? Устраивать на них покушения? Заниматься террором? На такие уголовно-политические дела я все-таки неспособен.

— Успокойтесь. Ничего этого вам делать не нужно, — возразил он. — Я хочу, чтобы орудием моей мести стало… ваше перо.

— Каким образом?