Александр Русов - Суд над судом: Повесть о Богдане Кнунянце

• Название: Суд над судом: Повесть о Богдане Кнунянце
• Автор: Александр Русов
• Издательство: Политиздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1984

В 1977 году вышли первые книги Александра Русова: сборник повестей и рассказов «Самолеты на земле — самолеты в небе», а также роман «Три яблока», являющийся первой частью дилогии о жизни и революционной деятельности семьи Кнунянцев. Затем были опубликованы еще две книги прозы: «Города-спутники» и «Фата-моргана».

Книга «Суд над судом» вышла в серии «Пламенные революционеры» в 1980 году, получила положительные отзывы читателей и критики, была переведена на армянский язык. Выходит вторым изданием. Она посвящена Богдану Кнунянцу (1878–1911), революционеру, ученому, публицисту. Ее действие переносит читателей из химической лаборатории конца девяностых годов прошлого века в современную лабораторию, из Нагорного Карабаха — в Баку, Тифлис, Москву, Петербург, Лондон, Женеву, из одиночной тюремной камеры — в трюм парохода, на котором бежит из ссылки двадцативосьмилетний герой, осужденный по делу первого Петербургского Совета рабочих депутатов.

---

Дом спал. Я разделась, легла, но долго не могла уснуть, слыша над головой жесткое, неумолимое постукивание швейцарских часов.

За завтраком мама почти не ела — все глядела на нас. Вспомнив о Богдане, всплакнула. Папа тоже сник. По случаю нашего приезда он надел новый сюртук, крахмальную сорочку и черный галстук. Все как-то разом замолкли, уткнулись в свои тарелки. Никто не знал, где находится брат: в Баку, в Петербурге, за границей, в тюрьме?

Утром Шуша предстала перед нами бело-розовым озером, застывшим в пышнозеленых крутых берегах. Вдоль всего балкона стояли горшки с цветами. Чистый, прохладный воздух был напоен ароматами запаздывающей весны.

— Как это хватает у тебя терпения, мама, ухаживать за таким количеством цветов? — спросил Тиграп.

— Пожили бы вы в таком одиночестве, как мы с отцом. За кем еще ухаживать? Никто из вас не хочет жить с нами.

После завтрака мы пошли на бульвар, на котором, как всегда, шли политические споры. Навстречу нам попался Темур.

— Ну как, — спросила я его, — все по-прежнему воюете с марксистами? Говорят, ваш лидер приехал, Левов Атабекян.

Нас окружила шумная компания.

— С каких это пор, — вступил в разговор окончивший в Петербурге биологический факультет Газар, — ваш Богдан стал увлекаться биологией? Несколько раз брал у меня книги, интересовался вопросами старения. Он ведь на химика учится.

Людвиг отвел меня в сторону. Его длинные волосы были стремительно зачесаны назад, толстая трость заложена за спину.

— Хочу сообщить тебе неприятную новость. Лучше узнай ее от меня, чем от кого-нибудь еще. Богдан арестовал.

— Арестован?!

— Родители не должны знать. Его арестовали еще в феврале по делу Московского комитета. Каким-то образом ему удается присылать из Таганской тюрьмы домой письма, на которых нет жандармских штампов. Поэтому старики ни о чем не догадываются.

— По-моему, мама догадывается.

— Вряд ли.

В один из воскресных дней ученицы старших классов, студентки, женщины, общественницы были приглашены в дом Аветовых, рядом с бульваром. На большой веранде поместилось человек двести. Ожидался доклад Левона Атабекяна „О современных идейных течениях среди армян“.

После получасового томительного ожидания он наконец явился — красивый, приветливый, простой в обращении, порывистый. Были приготовлепы небольшие нодмостки, покрытые ковром, столик, графин с водой, изящное кресло. Балкон утопал в зелени.

Герой дня Левон Атабекян, обучавшийся, кажется, медицине и философии в Германии, недавно приехал в Шушу. Все местные девушки были в восторге от его начитанности, от блестящих глаз, пышной шевелюры, заграничного костюма. Его считали самым выдающимся революционером нашего города. Когда он начал рассказывать о различных течениях в общественной жизни Закавказья, его слушали, затаив дыхание.

Левон призывал бороться за общеармянские интересы, против турецкого ига и российского самодержавия. Все это показалось вчерашним днем. Многие из нас, бакинских учащихся, переболели этими идеями несколько лет назад.

Однако лица слушательниц выражали трепетное благоговение. Докладчику аплодировали нескончаемо долго, стоя. Когда смолкли аплодисменты, я попросила слова. Здесь было настолько непривычно видеть женщину-армянку, ввязывающейся в теоретические споры, что на меня смотрели с нескрываемым удивлением.

Говорила я минут тридцать. Отдав должное красноречию и эрудиции докладчика, я попыталась опровергнуть ложные положения, используя главным образом аргументы Богдана в его знаменитых спорах с лидером дашнаков Христофором Микаеляном.

„Для чего понадобилось товарищу Атабекяну, — задала я вопрос, — собирать чисто женское общество? Неужели он считает армянок настолько отсталыми, что не найдется ни одной, которая сможет отразить его удары по социал-демократам?“

Мне тоже хлопали. Подруги целовали меня, хвалили за смелость.

Я же чувствовала себя прескверно. Понимала, что сказала далеко не все и не так, как нужно. Если бы знать, можно было заранее подготовиться. Разве сравнить мое выступление с теми, какие слышала я на дискуссиях в Баку и на Тифлисской конференции закавказского ученичества?

Собиралась уже уйти, когда Левон подошел ко мне:

— В вашем выступлении было столько страсти, уверенности в своей правоте. Этого-то как раз и не хватает нашей молодежи.

Потом мы часто встречались, гуляли по бульвару, спорили. В конце концов стали друзьями. Он прекрасно читал наизусть стихи Исаакяна и собственные стихи. После Левона с другими было скучно и неинтересно.

В течение двух недель в Шуше только и говорили о собрании. Я стала в некотором роде знаменитостью. Папе это было приятно.

Кончилось тем, что меня попросили организовать политический кружок. В нем пожелали заниматься Осанна, Аннушка Шхиян, Евгения Шахбазян, Ашхен Патнаканова, у которой с Тиграном вновь разыгрался роман, и другие — всего человек двадцать.

— Может, все-таки отложишь поездку в Петербург? — спрашивал Тарсай. — Поживи годик в Шуше. Отдохнешь, перестанешь гонять по урокам. Старики будут счастливы. Давай, а?

Какую-то минуту колебалась. Потом попросила Тарсая никогда больше не говорить об этом.

— Ладно, милая. Вполне понимаю тебя. До сих пор не могу смириться с тем, что не получил высшего образования и теперь вынужден прозябать в мундира чиновника акцизного управления. Все казалось: успею.

А тут еще мама:

— Ты, конечно, снова уедешь. Сколько бессонных ночей провела я в молитвах, чтобы скорее окончила ты гимназию, вышла замуж и приехала в Шушу жить с нами. Говорят, у нас скоро будет своя женская гимнаяия. Да и в Мариинской школе неплохо учительствовать. Как хорошо живут наши учительницы, как одеты, как воспитывают своих детей.

— Мама, милая, никогда замуж не выйду. Ну куда мне еще заботы о семье?

— Может, муж твой будет богатый, сильный.

— За богатого тем более никогда».

«Во время частых дискуссий в Шуше с дашнаками я спрашивала себя, к чему в конце концов они приведут нас, вооружая своих зинворов. А если завтра начнут вооружаться тюркские беки?»

«В день девятнадцатилетия мама подарила мне золотые часы, которые носят теперь на шее, как медальон. Часы несказанно идут к бежевой форме и черной волосяной шляпе с красными маками, которую мы купили еще в Баку вместе с Тиграном и Людвигом.

Пришла поздравительная телеграмма от Богдана. Как смог он отправить ее из тюрьмы?»

ГЛАВА XI

Однажды я задал бабушке вопрос, занимавший меня в связи с ее записями, относящимися к лету 1904 года.

— Из Шуши, — спросил я, — ты поехала прямо в Петербург?

— Сначала в Баку.

— А братья?

— Людвиг уехал в Баку раньше всех. Из Киева он был выслан в Шушу и жить в Баку не имел права. Поэтому жил нелегально. Через Новикова ему удалось устроить Тиграна чертежником в архитектурный отдел городской думы. Он прислал телеграмму, чтобы Тигран срочно выезжал. «Как же ты уедешь, — засуетился отец. — У тебя разве есть на что?» — и по привычке полез в карманы халата, куда я насыпала мелочь для почтальона и амбалов, приносивших письма, записки, приглашения. Мы с Тарсаем дали Тиграну деньги на первое время, и он уехал в Баку. В августе я окончательно решила продолжить учебу в Петербурге. Вместе со мной ехали поступать в восьмой класс Айко и Варя Каспарова.

— Ты пишешь, что оставила Шушу в конце августа, а в письме Богдана Лизе в Женеву от 24 августа говорится о том, что на днях он ждет свидания с тобой в тюрьме.

— Поскольку представилась возможность ехать в Москву с транспортом нелегальной литературы, я отправилась туда и задержалась на несколько дней.

— Богдан знал о твоем приезде?

— Ему мог сообщить через товарищей Людвиг, который, приехав в Баку, включился в партийную работу. Там в это время братьями Шендриковыми была создана меньшевистская «Балаханская и Биби-Эйбатская рабочая организация». Положение оказалось достаточно серьезным. ЦК стал меньшевистским. Бакинский комитет выразил недоверие ЦК и прекратил с ним отношения, выступив за созыв III съезда партии. Летом 1904 года Баку был одним из немногочисленных надежных оплотов большевизма. Но ему противостояли шендриковцы. БК держался на «твердокаменных». Наш Людвиг принадлежал к таким. О нем меньше написано, чем о Богдане, видно, из-за того, что он почти не оставлял следов, редко попадал в руки охранки. Был врожденным конспиратором. Они много работали вместе, Богдан и Людвиг. Недаром их называли «двойняшками», «двойничками».

«В августе 1904 года, — прочитал я в одном из черновиков Ивана Васильевича, — Людвиг Минаевич как член Бакинского комитета встретился со старшим из Шендриковых, Львом. Автор хотя и смутно, но помнит эту троицу „протестантов“ — Льва, Илью (Касьяна) и жену младшего из братьев Клавдию Малинину (она же Екатерина Ивановна). Да и кто из старых бакинцев, не чуждых в те годы общественной жизни, не помнит их?»