Александр Русов - Суд над судом: Повесть о Богдане Кнунянце

• Название: Суд над судом: Повесть о Богдане Кнунянце
• Автор: Александр Русов
• Издательство: Политиздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1984

В 1977 году вышли первые книги Александра Русова: сборник повестей и рассказов «Самолеты на земле — самолеты в небе», а также роман «Три яблока», являющийся первой частью дилогии о жизни и революционной деятельности семьи Кнунянцев. Затем были опубликованы еще две книги прозы: «Города-спутники» и «Фата-моргана».

Книга «Суд над судом» вышла в серии «Пламенные революционеры» в 1980 году, получила положительные отзывы читателей и критики, была переведена на армянский язык. Выходит вторым изданием. Она посвящена Богдану Кнунянцу (1878–1911), революционеру, ученому, публицисту. Ее действие переносит читателей из химической лаборатории конца девяностых годов прошлого века в современную лабораторию, из Нагорного Карабаха — в Баку, Тифлис, Москву, Петербург, Лондон, Женеву, из одиночной тюремной камеры — в трюм парохода, на котором бежит из ссылки двадцативосьмилетний герой, осужденный по делу первого Петербургского Совета рабочих депутатов.

---

До чего примитивно понимал Егор мой выбор: будто бы я слепо шла за Людвигом и Богданом.

Приходили бесконечные письма от Егора Мамулова, от Кирилла Грошева, от Тарсая, Тиграна и Людвига, от Лели из Одессы, от гимназических подруг, от Наримана из Баку. Я не успевала отвечать.

Айко сгорала от любопытства, хотела узнать, где это я пропадаю целые дни. Я говорила только, что работаю на Выборгской стороне.

Ни одного вечера мы не сидели дома, не пропускали ни одного важного собрания, диспута. Весь Петербург превратился в огромную многолюдную говорильню. Говорили в университете, в Вольно-экономическом обществе, в зале дома Паниной. Вместе со студентами и курсистками, смяв контроль и охрану, мы врывались в переполненные залы. Что-то зрело, копилось, подкатывало. Жили мы, как в угаре.

Днем я надевала пеструю юбку, черную куртку, яркий шелковый платок на голову и, взобравшись на верх конки, везла литературу. Однажды ко мне подсел подозрительного вида молодой человек. Чувствуя на себе его пристальный взгляд, я нарочито беспечно начала лузгать семечки, складывая шелуху в карман.

— Разве в вагоне грызут семечки? — спросил он вкрадчиво.

— Извините, — кокетливо отвечала я, — замечталась.

— И далеко едете?

— Теперь я делаю вам замечание: в пути приличные молодые люди не заговаривают с незнакомыми барышнями.

— Да разве вы барышня?

— Как видите, — сердито буркнула я и слезла на остановке.

Смотрю — он тоже вышел, идет за мной вдоль линии конки. На мое счастье, я заметила зеленую бумажку, прилепленную к одному из окон одноэтажного дома: „Сдается комната“. Подбегаю к двери, звоню. Отворяет старушка.

— У вас сдается комната?

— Да-да, войдите.

Вхожу, запыхавшись.

— Что с вами? — спрашивает старушка.

— Какой-то тип пристал ко мне, — отвечаю. — Вон он стоит, поджидает, когда я выйду. Пожалуйста, разрешите у вас посидеть, пока он не уйдет. Могу помочь по хозяйству.

— Ничего, я привыкла сама. Как раз обед готовлю для своих жильцов. У меня два студента живут и обедают. Один такой же черненький, как вы. С Кавказа.

Только этого мне не хватало. Не дай бог встречу кого из знакомых. Что подумают? Почему я в таком цыганском наряде? Эдак, пожалуй, иные проститутки одеваются. Смотрю в окно. Тот прогуливается, ждет.

Сели мы со старушкой картошку чистить, и, пока чистили, старушка рассказывала немудреную историю своей жизни.

На улице начало смеркаться. Я выглянула в окно. Никого не было видно поблизости. Поблагодарив милую Полину Арсеньевну — так звали старушку, — я собралась уходить. В это время в дверь постучали.

— Эх, жильцы мои пришли, а у меня не готово. Прощаюсь с вами. Пойду на кухню, а вы уж откройте им.

С замирающим сердцем пошла открывать. Что оставалось делать? И не зря опасалась — словно сердце чувствовало. Открыв дверь, увидела младшего Гасабова, сына состоятельных шушинцев. Он был с каким-то русским парнем, видно, тоже студентом. Я хотела проскользнуть незаметно, но он остановил мепя.

— Как вы здесь оказались, Фаро? Я вас сразу узнал, а вы меня — нет. Я Гасабов. Помните, этим летом мы часто встречались в клубной читальне. Обсуждали „Русское богатство“ и „Мир божий“.

— Я очень спешу, — скааала я.

Мне и в самом деле предстояло еще разнести литературу.

— Не уходите, пожалуйста. Мы так вам рады. — Он с веселым недоумением разглядывал мой костюм. — Пообедаем, поговорим, а потом я вас провожу.

В Шуше Гасабов был членом социал-демократического учепического комитета, и у меня мелькнула мысль, что он мог бы, пожалуй, помочь. Со всей литературой на ночь глядя одной все равно не справиться.

Осталась. Полина Арсеньевна радовалась, что у ее студента нашлась землячка. Может, и я захочу брать у нее обеды? Вскоре русский студент ушел, оставив нас вдвоем. Тут я без утайки рассказала Гасабову, как попала сюда, что предстоит мне сегодня сделать.

Как заблестели у парня глаза! Теперь нужно было пришить ему дополнительные внутренние карманы, поскольку он тотчас взялся помочь мне. Я отрезала узкую полосу от своего головного платка, нитки у Гасабова были, и уже через полчаса мы вместе вышли из дома, договорившись встретиться завтра в Публичной библиотеке. Мне было приятно, что Гасабов не спросил, где я живу, чье поручение выполняю. Мы были земляками, шушинцами, он знал меня, братьев — этого оказалось вполне достаточно».

Признаться, меня так и подмывало перебить бабушку сначала в том месте, где она рассказывала о знакомстве с Бароном, потом — при очередном упоминании о письмах Егора Арустамяна, «шушинского семинариста Егора», а также Егора Мамулова, Кирилла Трошева и других. А встреча с младшим Гасабовым, с трогательной покорностью поспешившим подчиниться бабушке, и разрывание головного платка сделали просто неизбежным ком ментарий на тему: «Мужчины в ее жизни».

Уже из одного бабушкиного признания, что любила она больше всех брата Богдана, следует, что остальные мужчины, которые ее окружали, которым она нравилась, которые сходили из-за нее с ума, были достойны жалости и сочувствия.

Диктаторы по натуре, они ходили за ней по пятам, ради мимолетной встречи проводили целые дни на вокзалах, становились смешными, писали стихи, уходили в подполье, превращались в бесхребетных либералов, поднимались на высокие горы, дабы собрать и поднести сорванные там цветы.

Впрочем, если бы единственным мужчиной, которого бабушка любила, оставался ее родной брат, то мое сочувствие и мужская моя солидарность с теми, другими, чьей любви она не разделяла, на чьи ухаживания не отвечала, тем более не имели бы смысла, ибо не существовало бы не только меня, но и того, кто мог бы меня заменить в выражении вышеуказанных чувств и мужской солидарности.

Хотя бабушка ничего не пишет о том, как относился к ней младший Гасабов, нет сомнений, что к его жажде активной общественной работы примешивалась другая жажда, которой я не решаюсь дать название. Но уже то, что молодой человек по-щенячьи радовался пришиванию к своей одежде цветных лоскутов от бабушкиного платка, говорит о многом, хотя, разумеется, их отношения зиждились исключительно на идейных началах.

«После долгих поисков, — пишет далее бабушка, — в темноте я постучала в дверь квартиры, адрес котор мне дал Николай.

На следующий день я решила навестить Новикова. Нельзя было не пойти. Александр Иванович выразил недовольство тем, что я не побывала у мецената еще раз.

Я старалась убедить его, что сейчас не слишком подходящее для учебы время:

— Надо жить, действовать. Иначе когда же? Невозможно учиться вею жизнь.

Он с грустью смотрел на меня. В его глазах стояли слезы.

— Вы плачете? — испугалась я.

— Скорее умиляюсь, чем плачу. Простите меня. Вы, такая крошка еще, хотите жить действенной жизнью. А что должен чувствовать, приближаясь к пятидесяти годам, человек, который всю молодость строил воздушные замки, упустил лучшие годы? Теперь, без ног, кому я нужен? У вас были братья, товарищи, указавшие путь. Хорош он или нет — другой разговор, но он у вас есть, он зовет к лучшей жизни. Без этого — зачем все остальное?

Так странно было слушать подобные речи из уст бывшего бакинского городского головы.

— Вы способная, красивая, молодая, заметная. — Александр Иванович поднял голову и посмотрел мне прямо в глаза. — Вы должны беречь себя. Жизнь — жестокая штука, в особенности для человека нуждающегося. Эта проклятая российская действительность в два счета может доконать вас. Эх, будь я молод, здоров, я бы сумел сделать вас счастливой. Но я сам нуждаюсь в поддержке.

Вошла горничная, объявила о приходе врача. Я стала прощаться. Выйдя на улицу, полной грудью вдохнула воздух. Было такое чувство, будто только что посетила кладбище.

На следующий день я заявила Николаю, что никаких пестрых костюмов носить больше не буду. Довольно с меня цыганщины. В конце концов среди русских, украинских женщин тоже немало смуглолицых и черноволосых.

Кроме литературы мне приходилось таскать какие-то очень тяжелые коробки, части машин. Правила конспирации приучили каждого из нас не интересоваться содержимым свертков, родословной наших товарищей, их происхождением, семейным положением, местом жительства и т. п. В случае ареста, пребывания в тюремной больнице в бреду можно было непроизвольно выдать их, навести на след. Чем меньше мы знали друг о друге, тем в большей безопасности находились».

Эти бабушкины слова позволяют достаточно ясно представить себе характер отношений того времени. Культ незнания и забвения среди определенной части людей имея, безусловно, далеко идущие последствия. Я не случайно останавливаюсь на столь незначительном на первый взгляд обстоятельстве. Несмотря на многократные просьбы, бабушка смогла сообщить мне лишь самые общие сведения о моем деде, тоже революционере-подпольщике. «Тогда было не принято иптересоваться личной жизнью друг друга», — объяснила она.