Леонид Сотник - Экзамен

• Название: Экзамен
• Автор: Леонид Сотник
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1980

Историческая повесть о походе интернационального отряда отряда Алиби Джангильдина, посланного по указанию В И. Ленина на выручку Оренбургскому фронту.

Эта книга — не детектив, а, скорее, историческая хроника, но чрезвычайная сложность и пестрота обстановки, сложившейся в Средней Азии в первые послереволюционные годы, позволил» автору создать приключенческий, волнующий рассказ о рыцарях революции — бойцах и командирах Красной Армии, чекистах, коммунистах и комсомольцах первых лет Советской власти.

Вместе с героем, книги Мишей Рябининым читатель совершит опасный переход через пустыни Казахстана. Это интернациональный отряд под командованием чрезвычайного комиссара Алиби Джангильдина по заданию В. И. Ленина везёт осаждённому Туркестану оружие.

Большое место в книге уделено подавлению контрреволюционного мятежа в Ташкенте в 1919 году, положению в Бухарском эмирате. Полки драматических событий страницы, рассказывающие о борьбе советских чекистов против происков агентуры империалистических разведок.

Для среднего и старшего возраста.

---

— Не знаешь, что ли? Сидишь тут, дурачка из себя корчишь. А ты не корчь. Небось дожидаешься? Все буржуи дожидаются…

Колька сыпал нервной скороговоркой, и Миша почувствовал, что он чем-то взвинчен, озлоблен, а может быть, даже напуган.

— Не тарахти, скажи толком: кто бьёт?

— Известно кто, Маркевич.

— Какой ещё Маркевич?

— Известно какой, генерал.

— А зачем он это… У него что, снаряды лишние?

— Известно зачем. И снаряды у него не лишние. Это он Совет хочет порушить.

— А ты почём знаешь?

— Уж знаю. Батя с порта прибег, при винтовке опять— таки. Щей похлебал наскоро и мамке: «Ты меня, старая, не жди к ночи. Тут дело такое: Маркевич попёр». Мамка, конечно, в слёзы, а он ей: «Не реви. Зачнём реветь, так и мятеж не удушим. А ежели не удушим, тогда и Советской власти, и нам, рабочим, крышка». А Маркевич — царский генерал, дружок атамана Дутова. Бают, он офицерья к городу со всей Астраханской губернии постаскивал. Но ничего, — заключил Колька, — мы всё равно отобьёмся.

— От генерала?

— А что? От генерала. Он хочь и генерал, а тятька сказывал, что в Питере рабочие ещё и не таким генералам чёсу давали. Царь ведь — он поважнее генерала был? А где он, твой царь?

— Ну, знаешь, Колька, — обиделся Рябинин, — ты мне царя в родственники не суй. Мой папа всегда говорил, что мы из приличной семьи.

— Маркевич тоже из приличной, а вот листки его людишки по городу разбросали, так там написано, что он всех совдепщиков на столбах перевешает. Тебе-то, конечно, всё это без интересу: вас, буржуев, не тронут.

— Нашёл буржуев! — фыркнул Рябинин. — Ты знаешь, кто мы с папой? То-то же. Мы с папой — пролетарии умственного труда.

— Гы-гы, — развеселился Колька, — в пролетарии его потянуло. Да ты на себя погляди. Рубашка-то на тебе белая, штаны-то на тебе чучунчовые, а шляпа хоть и из соломы, а всё равно буржуйского форсу. А теперь гляди на меня. — Колька спрыгнул с баркаса, чтобы Мише было удобнее его разглядывать. — Так вот: штаны на мне когда-то были полотняные, а теперь, как говорит мамка, сам леший не разберёт, из чего они пошиты. К тому же одной штанины от колена не хватает. Рубаха у меня — во. Одни дырья. А шляпы да штиблетов и вовсе нету. Теперь понял, каким должен быть настоящий пролетарий?

— А отец у тебя не настоящий? — сощурился Миша. — Ведь в коже весь ходит, а кожа тоже денег стоит.

Колька засмущался, но сдаваться не хотел:

— Так кожу ему революция выдала. Склад у купца Сиротина кофинс… кофиисковали, одним словом, вот отцу и отвалили малость.

— Эх, Коля, пролетарское дитя, — Рябинин покровительственно похлопал мальчишку по плечу. — Ничего-то ты ни в генералах, ни в пролетариях не понимаешь.

— Уж я — то понимаю, — нахмурился Колька, — тебе бы понять пора. И папане твоему тоже. Мой тятька так говорит: мир сейчас надвое раскололся. Одни за буржуев стоят, другие — за рабочих, а кто против рабочих — тот контра.

— Он у тебя что, большевик?

— Большевик.

— А мы в партии не записывались. Но мы тоже за рабочих.

И тут Миша поймал себя на мысли, что ему изменил покровительственный тон, что в неуклюжих словах Кольки есть какая-то правда, которую ему, Мише, постичь пока не удалось. И он сказал уже совсем миролюбиво:

— Ты не ершись напрасно, Колька. Ты же знаешь, что моему папе буржуи бойкот объявили. В училище денег не платят, и жить нам не на что…

— Тогда Даниил Аркадьевич пусть в Красную гвардию идёт, — дёрнул плечом Колька, — как мой тятька. Или в Совет. Тятька сказывал, что там сейчас шибко грамотные люди нужны.

— Не знаю, может быть, и пойдёт, — сказал Миша в раздумье. — А нам с тобой по домам пора. Завтра на речку двинем?

Колька укоризненно пожал плечами и дёрнул ремень сползающих штанов.

Солнце село. Орудийная стрельба утихла. Зато чаще стали греметь винтовочные выстрелы, а где-то там, возле кремля, захлёбываясь, скороговоркой частил пулемёт.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ Астрахань. Уроки персидского

— А у нас гость! — крикнул Даниил Аркадьевич из залы, едва Миша переступил порог.

Миша прошёлся любопытным взглядом по небогатому убранству передней и тут же заметил на вешалке полосатый стёганый халат и палку с набалдашником из слоновой кости, прислонённую к спинке стула.

— Абдурахман Салимович?

Отец вышел сыну навстречу, с улыбкой кивнул головой. Обняв Мишу за плечи, он слегка подтолкнул его к двери в гостиную:

— Иди, иди, он тебя с обеда ждёт.

За столом, накрытым огромной клетчатой скатертью с кистями, возле надраенного до блеска медного самовара с тремя медалями сидел перс Абдурахман Салимович. В белой чалме, большой и высокой, словно кочан промёрзшей капусты, в белом хлопчатобумажном халате и таких же белых широких штанах особого, «просторного» покроя, с орлиным, чуть крючковатым носом и чёрной от уха до уха окладистой бородой, он показался Мише сказочным персонажем, пришедшим в их маленький домик из «Тысячи и одной ночи».

С Абдурахманом Салимовичем, а точнее, с купцом из Ирана Абдурахманом ибн-Салимом аль-Мешхеди Рябинины были знакомы давно, уже лет семь или восемь, и всё же Миша никак не мог привыкнуть к его необычному виду, хотя на астраханских базарах фигура восточного купца считалась явлением довольно-таки обыденным. Бухарцы, хивинцы, самаркандцы, мешхедцы, кашгарцы держали в Астрахани свои лавки и караван-сараи, вели торговлю сушёным урюком и кишмишем, благовониями и парчовыми тканями, хлопком и хлопковым маслом. Были эти люди шумные и крикливые, не всегда чистые на руку, мелочные в делах торговых и жадные до всякой наживы. Большинство из них едва ли умело поставить на казённой бумаге, разрешающей торговлю, несколько арабских закорючек, изображающих имя купца. И чем больше наблюдал за ними Миша, тем скорее таяли в его душе покровы таинственности и очарования, в которые он облачал сказочно-книжный Восток. Но не таким был Абдурахман ибн-Салим. Он прекрасно владел русским и английским, остроумно рассуждал о прозе Киплинга, а уж что касается литературы на фарси, то тут, как считал Даниил Аркадьевич, равных ему не было не то что в Астрахани, но, пожалуй, даже в самом Иране.

По рассказам Абдурахмана Салимовича, родом он происходил из иранского города Мешхеда, где отец его держал мелочную торговлю, образование получил в одной из медресе Благородной Бухары, а странствуя по свету, приобрёл многие познания, может быть и не очень нужные купцу средней руки, но необходимые человеку образованному и стремящемуся к вершинам науки.

С Рябининым-старшим перс познакомился случайно в лавке букиниста. Даниил Аркадьевич собирал литературу иранских классиков и никогда не упускал возможности приобрести новую книгу. Узнав об этой страсти учителя, Абдурахман ибн-Салим, сам книголюб и знаток восточной поэзии, проникся к своему новому знакомому чувством уважения. Бывая по торговым делам в Иране, он привозил оттуда Даниилу Аркадьевичу старые и новые книги иранских авторов, иногда даже рукописные, а взамен просил не так уж много: статистические справочники по отдельным отраслям экономики и торговли Российской империи. Они, как утверждал перс, помогали ему разбираться в сложной конъюнктуре неустойчивого российского рынка и вести дело так, чтобы как можно меньше терпеть убытков.

Большую часть года перс проводил в разъездах. В своей лавке он появлялся редко — торговлю вели приказчики, но так получилось, что Рябинины постоянно ощущали в доме присутствие своего знакомого. Однажды, убывая в очередной вояж, купец попросил: «Если позволите, я у вас кое-что оставлю: бумаги, конторские книги. Приказчики у меня такие бестии, что доверять им не приходится». Даниил Аркадьевич согласился, а к ночи Абдурахман Салимович принёс в дом Рябининых тяжёлый кованый сундук с тремя встроенными замками. Сундук заперли в чулане. В семье Рябининых сундук ни разу не открывали, а Миша, склонный во всём, что связано с персом, видеть нечто таинственное, мучился любопытством: не верилось ему, что в таком великолепном старинном сундуке пылятся какие-то купеческие бумаги и конторские книги. Он даже рискнул однажды попросить Абдурахмана Салимовича открыть при нём крышку, но тот только улыбнулся своей обычной улыбкой и сказал загадочно: «Пока не время». Потом подумал и добавил ещё более загадочно: «Я надеюсь, что со временем этот сундук будет принадлежать тебе».

О персе в его отсутствие напоминал не только сундук, но и люди. Были это в основном азиаты, пропахшие потом и пылью дальних странствий. Появлялись они в доме учителя нежданно и негаданно, долго и низко кланялись, потом извлекали из пояса или складок халата записку со знакомой арабской вязью и молча вручали её учителю. Абдурахман Салимович слал приветы, поклоны и просил Даниила Аркадьевича разрешить его торговым представителям взять из сундука необходимые бумаги. У каждого посланца был свой ключ.