Марина Аромштан - Жена декабриста

• Название: Жена декабриста
• Автор: Марина Аромштан
• Издательство: КомпасГид
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-904561-40-6

Что мы знаем о "временах застоя"? "Все! Это было совсем недавно" - скажут те, чья юность пришлось на те годы. "Ну, это было... Это было довольно давно. Тогда еще существовал Советский Союз", - скажут те, кто родился на излете восьмидесятых, накануне исчезновения этого самого Союза. Но и для тех, и для других книга Марины Аромштам "Жена декабриста" может оказаться откровением. Это попытка осмыслить себя и свое поколение (то, что впоследствии участвовало в перестройке и событиях 90-х), глядя в зеркало женской реальности.

"Декабристы хотели убить царя. Народовольцы хотели убить царя. Брат Ленина хотел убить царя. Обычно подвиги совершали мужчины. Но были и женщины. Софья Перовская. Первая в русской истории женщина-цареубийца. Первая повешенная женщина. Символ яростного феминизма, исполнения желаний о равенстве прав.

Но потом Перовская почему-то мне разонравилась. Точнее, мне не хотелось подражать ее смертельному феминизму. Я думала, бывают женские подвиги. Специальные женские подвиги - как подвиг жен декабристов.

Моя бабушка предала дедушку. Моя мама отказалась уехать с отцом на Север. Но со мной все будет иначе. Я рассчитаюсь за них с Судьбой".

---

Я не выдерживаю напряжения:

— И что мы теперь будем делать? Играть в манекен?

— Хо-очешь п-потанцевать? Т-ты ведь умеешь т-танцевать в-вальс?

Я-то умею, а ты?

Он всегда мечтал научиться. Но тик ему сильно мешал. А потом, когда тик прошел, та женщина, из библиотеки, показала, как нужно двигаться.

Но он давно не тренировался.

— А почему на Новый год…

— Я не мог тебя п-пригласить: я же б-был Д-дедом М-морозом. И мой к-костюм, он д-для этого не п-подходил.

Да здравствует эстетика! Потом окажется, что он не сделал чего-то важного, потому что не успел вымыть руки или забыл носовой платок. Просто детский сад.

— Ты уверен, что мы тут ничего не снесем?

— П-постараемся. Б-будем к-крутиться вп-полсилы.

Он ставит пластинку. Нужная лежит сверху. Значит, он все придумал заранее. Сидел и придумывал— эго платье и вальс.

Он церемонно кланяется. Я делаю реверанс — раз мы решили играть в бал — и подаю руку. Вторая его рука ложится чуть ниже лопатки — как положено. Я с удовольствием отмечаю: он знает танцевальную поддержку. Сколько раз еще мне придется гадать, откуда он что-то умеет?

— На счет «три»?

Все-таки я слегка опасаюсь: вдруг у него не получится? Вдруг выйдет как-то нелепо? И платью будет обидно.

Но он ведет уверенно, даже ловко, хотя мы и кружимся на маленьком пятачке. Забавно все-таки: Сережка танцует со мной вальс. Тот самый заика, которому я когда-то позволила прочитать со сцены две строчки. Потом он прошел Кольский. И вывел меня из болота. И собирал со мною крапиву. И был почти всегда рядом. Пока я не вышла замуж — за человека, с которым он сам меня познакомил и которого боготворил.

Он не намного выше. Но сейчас, когда мы танцуем — так близко, лицом друг к другу, — он может смотреть сверху вниз.

— Сережка, да ты молодец! Ты даже не наступаешь мне на ноги!

Ну, смутись же! И улыбнись. Улыбнись, как раньше.

Нет — только смотрит, все так же — темными глазами.

Музыка меняется: мы танцуем медленный танец.

Мы были с ним рядом бесчисленное количество раз, но он обнимает меня впервые. А раньше бы не осмелился. А раньше бы побоялся.

Он чуть наклоняется, чтобы коснуться губами — шеи, щеки, плеча — так мягко и осторожно, будто кожа сродни паутине и можно ее порвать.

— Я люблю т-тебя, Ася!

Теперь я знаю нежность на ощупь — ее растворяющую теплоту и музыкальную ласку. Только бы это не прекращалось. Только б не прекращалось!

Но усыпляющая нега вдруг улетучивается: он расстегнул на платье молнию. Лиф, как скорлупка ореха, распадается на половинки — и я успеваю лишь ахнуть, инстинктивно хватаясь за ускользающий край. Мы больше не танцуем — замерли друг против друга.

— Н-не надо з-закрываться. Я хочу п-посмот- реть. — И отрывает от груди мои руки.

— Сережка, я не картина. — Кажется, я уже так говорила, когда-то.

Но раньше он соглашался, а теперь — нет. Поэтому я стою перед ним, не смея прикрыться. Не смея шелохнуться и отвести взгляд от его лица. А кажется, что бегу: дышу слишком громко, и сердце бьется у самого горла.

Надо защититься, и я пытаюсь шутить:

— Гожусь в натурщицы для царицы Тамары? — Но севший голос подводит.

— Т-ты очень к-красивая.

Соски, лишившись укрытия, начинают твердеть.

Все, больше не могу. Пытаюсь вернуть лиф на место. Но он удерживает мою руку и, едва касаясь, проводит пальцами по груди — медленно, от подмышки, чуть вниз, и до темного пятна, — желая повторить удивившую линию.

Такая изощренная пытка — сдержанностью чужого желания.

— Я отнесу т-тебя на к-кровать.

— А вдруг я тяжелее штанги? — Кусочки сознания мобилизуются из последних сил — чтобы не сгинуть совсем.

— Вряд ли в т-тебе с-сто к-килограммов. — Мне бесповоротно отказано в неоправданных притязаниях. — Я п-примерился — к-когда ты разбила б-бровь.

Ослабевшей одежде дан приказ не мешать, и она почти не упорствует, соскальзывая вниз. Неудивительно: они заключили союз — заговоренное платье и он.

***

Один ангел-птица случайно увидел, как Бог лепит первую женщину: дыханьем вплетает в волосы «люблю, люблю, люблю»; вышивает губами кожу, сочиняя сеточку жилок; пальцами формирует впадинки, выпуклости, потаенные уголочки — то касаясь легко, то глубоко и сильно.

Ангел-птица так изумился, что долго подглядывал. А потом полетел и всем рассказал — по секрету.

Ужасные сплетники, эти ангелы!..

***

Он решает выслать вперед разведчика — ласкового, любопытного, — чтобы нащупал дорогу и обнаружил дверь. Разведчик действует ловко, движется осторожно, не устает убеждать: смотри, это только игра!

Потом вдруг ныряет вглубь, и дыхание перехватывает. Казался таким добрым, а сам уколол! Но я не успеваю подумать о нем плохо: происходит подмена. Чужая сила подчиняет себе, вдавливает в кровать и, сокрушая затворы, прорывается внутрь.

Боль прожигает насквозь, заполняет собой все тело, лишает воздуха и, разрывая горло, вырывается на свободу.

— В-все, все! Все! — Он замирает, и я, почти расставшись с душой, делаю вдох и выдох.

И вдруг — сильный, жесткий толчок. Один, другой, третий. Глубже, глубже, глубже. Господи, там, наверное, нету дна! Или он хочет проткнуть мне сердце?

И плоть уже готова забыть, что ей нравилось жить, если б не эти губы: они утешают, и сушат слезы, и просят прощения, и даруют счастье:

— В-все, все, Ася. Т-теперь т-ты женщина.

Я найду в себе силы спросить, где он этому научился. И если услышу про женщину из библиотеки, стукну.

— Н-ну, я м-много читал, з-занимался с-само- усовершенствованием.

Он позволяет себе издеваться!

— Надеюсь, ты читал не «Кама сутру»?

— Ра-азнообразие н-нелегальной литературы открывало т-такую возможность. Но я б-был с-слишком с-скромным, чтобы п-продвинуться д-дальше п-первой лунной ночи. П-пришлось ограничиться с-сказками Ше-ехерезады.

Начинаю злиться:

— Покажешь потом страницу. Я выучу наизусть. Он приподнимается на локте:

— Я люблю т-тебя, Ася.

И целует в глаза, целует.

***

Совсем не трудно понять, как люди учились летать. Они касались друг друга нежными руками, и истончались телами, и поднимались в воздух. И это известно доподлинно: Шагал рисовал с натуры. А может быть, даже по памяти. И это еще важнее.

***

— Ты не сдал? Сережка, ты не сдал? Но ты говорил, что готовился?

Он улыбается — виноватой и счастливой улыбкой:

— Яне с-смог п-прочитать условие задачи. С-смотрю в б-билет и не в-вижу ни с-слов, ни чисел. А вижу т-только т-тебя. П-преподаватель с-сказал, чтобы я п-проваливал. И п-пусть я как с-следует высплюсь и п-приду через неделю. Я не д-думал, что б-будет та-ак т-трудно от т-тебя оторваться.

— Ты хочешь есть?

— Н-не знаю. Н-наверное.

— А потом? Что будем делать потом?

— Д-давай я б-буду носить т-тебя на руках и-из комнаты в к-кухню.

***

— Не надо с-сегодня т-там трогать. Т-тебе еще может быть б-больно.

— Пожалуйста, я прошу.

— Д-давай отложим д-до завтра.

— До завтрашнего утра.

— Но утром т-тебе на работу?

— Тогда до обеда.

— Я т-тебя встречу.

— А как же учеба?

— Уйду с п-последней лекции. Все равно бе-еспо- лезно. У меня что-то с-со слухом: ничего не с-слышу — т-только твой г-голос.

— Д-да, Анна Давыдовна! Обязательно п-передам. Д-до свидания. — Кладет трубку. Мне кажется, что его лицо сделалось напряженным? — Это т-твоя мама. П-просила п-передать, чтобы ты п-позвонила. К-когда я т-тебя увижу.

Надо же, какое наивное лицемерие! Разве не она послала его тогда к поликлинике? Могла бы просто позвать меня к телефону.

Кстати, когда это было? Сколько дней прошло? Четыре? Нет, пять. А кажется — целая жизнь.

Не буду я никому звонить.

***

И если ты сумеешь зажечь на небе звезду, я сразу ее узнаю — с первой же вспышкой в ночи. И свет лучей, достигших края моей земли, я спрячу у самого сердца, в тайной глубине.

***

— Ася, п-послушай меня! П-послушай!

«Не нужно говорить. Я знаю все без слов».

— П-послушай! В-взгляни на меня, п-пожалуйста. Это важно.

«И нет ничего важнее между мной и тобой».

— Где-то горит? Надо спасаться?

— Т-ты знаешь, мне кажется, я попал.

«И кровь моя — свидетель твой.

И сердце мое — свидетель твой.

И горький воск души моей,

И слезы мои, и счастье мое».

— Ты ходил на охоту? Или стрелял по мишеням?

— Не с-смейся. Т-ты п-понимаешь, что это значит?

«И если ты сумеешь зажечь на небе звезду…»

— М-может б-быть ре-ебенок. То есть он б-будет. Я знаю.

«То свет твоей звезды я спрячу в глубине…»

— Сережка, ты фантазер и придумщик. А прикидывался материалистом.