Вячеслав Сухнев - В Москве полночь

• Название: В Москве полночь
• Автор: Вячеслав Сухнев
• Издательство: Отечество
• Жанр: Крутой детектив
• Год: 1994
• ISBN: 5-85808-137-1

Новое произведение московского прозаика Вячеслава Сухнева «В Москве полночь» — это крутой роман о деятельности секретных спецслужб в тяжелое для нашей страны Смутное Время.

---

— В Москве полночь. Передаем последние известия. Сегодня в Сурханабаде и окрестностях отмечались интенсивные перестрелки между формированиями оппозиции и частями, верными свергнутому президенту республики. В Караул-Тюбинской области оппозиция использует для штурма опорных баз сторонников президента российские танки Т-72. Командующий российской группой войск заявил, что броневые машины были захвачены в одной из российских частей. Он уже отдал приказ…

В ванной тихо шумела вода. Моется, подумал Толмачев. Чистюля… А где же сестра? Не слышно. Спит, наверное. Держа пистолет наготове, обошел квартиру. В большой комнате горела настольная лампа, освещая сваленную в кучу одежду. В кухне на плите исходил паром закипевший чайник. Толмачев бездумно выключил конфорку.

В маленькой чистой комнате никого не было. Все-таки послушал Самарин добрый совет, отослал куда-то сестру. Приоткрыл шкафчик для одежды — так и есть, пусто. Значит, Самарин пришел домой, включил чайник и отправился мыться. Пока раздевался — слушал приемник. А раз человек один в доме, то и запираться в ванной не станет. Голый всегда беспомощнее…

Усмехнувшись, Толмачев подкрался к ванной, рванул на себя дверь:

— Привет, Пашунчик!

Самарин лежал, уронив на грудь, заросшую редкими светлыми волосами, белое ситечко душа. Вода из ситечка вытекала обычная, бесцветная, а в сливную дыру скатывалась чуть розоватой. Под левым соском Самарина темнела небольшая ранка. Сразу и не заметишь…

Не успел, подумал Толмачев и сцепил зубы. Он осторожно взял Самарина за руку. Она еще гнулась и была теплой, но пульс не прощупывался. Какой пульс, выругал себя Толмачев, если в сердце… Только теперь ему по-настоящему стало страшно. Даже кожа на затылке словно озябла. На деревянных ногах вернулся в прихожую.

Понимал, что надо немедленно уходить, и не мог сделать ни шагу. А если они еще в квартире? Где? Минуту или две стоял, застыв, и до звона в ушах вслушивался в тишину. Тоненько журчала вода за спиной, бормотал радиоприемник. И все. Потом его словно толкнули. Схватил половую тряпку у порога, намочил, стараясь не глядеть на Самарина, и пошел по квартире, замывая собственные следы, вытирая дверные ручки. И про флажок конфорки не забыл. Через куртку потянул за собой ручку входной двери и, совершенно измочаленный, побрел вниз по лестнице. Из подъезда вышел мокрым, как будто под душем сам полежал, а не Самарин. Вспомнил про намерение выбить из Пашунчика информацию и визгливо засмеялся — сдали нервы…

Только успел убраться со двора и свернул за угол, как увидел летящую на всех парах милицейскую машину с мигалкой. За ней поспешала «скорая помощь». Не сбавляя скорости, машины въехали во двор. Значит, кто-то успел вызвать. И если бы Толмачев задержался в квартире еще на две-три минуты… А скорей всего, если бы милиция была порасторопнее! Так. Никакой мистики, никаких совпадений. Они знали, что к Самарину собрались гости. Увлекшись слежкой за Пашунчиком, Толмачев потерял осторожность. Оказывается, и на охотника может охотиться крупный зверь! По времени выходило, что та самая пьяная компания из такси… Вот именно!

Юрик сидел в жигуле неподалеку от метростанции, а в стекло машины долбились два мордатых пьяненьких молодца:

— Не повезешь — резину проколем!

— Что такое? — спросил Толмачев.

— Да вот, — пискнул Юрик, — вези, говорят!

— Ты, мужик, гуляй, — посоветовали Толмачеву. — Мы первые взяли тачку…

И вдруг советчик осекся. И начал медленно отступать от машины. Отойдя на несколько шагов, он скакнул в сторону и резво побежал к домам, сжавшись и петляя.

Второй тоже как-то усох.

— Мужики! Вы чего, в натуре… Если некогда, то не возражаю. Не возражаю!

И тоже быстренько, боком, не теряя из виду Толмачева, убрался прочь.

Юрик завертел головой, включая зажигание.

— Перегрелся? — сумрачно спросил Толмачев, захлопывая за собой дверцу. — Голова отвалится…

— Уж больно ты грозен, блин! — Юрик выжал сцепление. — Сейчас пушку достал, или так с ней и канал?

Толмачев обнаружил, что сжимает в руке пистолет. Почувствовал, как затекли пальцы. А машинка-то… Чужая, подумал он отстраненно. Как ни крути — улика.

— Ну, договорился с клиентом? — спросил бармен.

— Да, — неохотно сказал Толмачев. — Быстро договорились. Можно, я у тебя переночую?

— Не жалко, — сказал Юрик. — Поехали. И учти — нажремся от души. Жена у тещи, соседи старенькие, давно спят, не помешают. Ух, нажремся! Я весь переволновался.

— Поддерживаю и одобряю, — сказал Толмачев. — Я тоже переволновался.

Когда подъехали к черному пространству поймы Чертановки, Толмачев попросил остановиться. Спустился по редкому кустарнику к топкому берегу речки, разобрал пистолет, тщательно вытер каждую часть носовым платком и забросил в спокойную мерцающую воду.

Юрик до самого дома на Малой Грузинской молол вздор, Толмачев односложно поддерживал разговор, не вникая в его содержание. А сам изредка непроизвольно тряс головой: отгонял видение голого Самарина в розовых струйках воды.

Как там подполковник говорил? Игра пошла в слишком быстром темпе… А ведь это уже и не игра. Серьезную пульку расписывают. Слишком серьезную. Знать бы еще, у кого козыри. Он был обескуражен. Выходит, его пасли и могли устранить в любое время. Но лишь подставили милиции. То есть, грубо, как в хоккее, отодвинули. Спасибо, голову клюшкой не проломили, гуманисты… Не гожусь я для таких дел, подумал Толмачев с сожалением. Прав был подполковник: надо залегать на дно и ждать.

29

С большим облегчением переступил Седлецкий порог квартиры. Словно сто лет не был в Москве… Будто из дикого леса, грозящего бедами на каждом шагу, вернулся в привычный обжитой мир. Ах, до чего же уютной, славной, милой показалась ему огромная безалаберная берлога с высоченными потолками и потемневшей лепниной, с длинным коридором, по которому можно было кататься на велосипеде, с трещащим паркетом, с подоконниками метровой ширины, прогнившими под ящиками с опунциями и гераньками… С книжными шкафами, закрывающими матовыми боками и толстыми стеклами облупленные стены в комнатах и в коридоре, с потемневшими картинами в рамах, на которых давно вышелушилась позолота, с тяжелыми лиловыми шторами, украшенными вязаными бонбонами, верными сборщиками пыли… После полутора часов самолетного рева постоянный шум московского центра, шум Остоженки, долетающий в распахнутое окно, казался легкой музыкой.

Первой на шее повисла дочь. И жена уже выглядывала из кухни, на ходу вытирая руки передником, и теща выползла из своей комнаты, сморщив и без того сморщенное личико, и персидская кошка Венерка, и борзая сука Мальвина закружились вокруг хозяина, отпихивая друг друга и огрызаясь. Женское население квартиры торжественно вышло встречать своего единственного мужчину поцелуями, радостными слезами, взвизгиваниями, мурлыканьем и лаем. Седлецкий всех обнял, погладил и почесал.

— Мыться! — сказал он в блаженной истоме, принюхиваясь к разнообразным запахам с кухни. — А потом — есть, есть, есть!

— Что привез? — спросила дочь.

Она с пеленок привыкла к тому, что отец привозит из командировок что-нибудь необычное — дыню ростом с поросенка, гранатовые четки, которые замечательно годятся на бусы, необыкновенной прозрачности виноград, индийскую ткань, похожую на желтое облако, расписное глиняное блюдо или вязкую халву с орехами в тонкой рисовой бумаге.

— Что привез?

Дочь давно выросла, закончила школу и готовилась этим летом поступать на филфак университета, но в темных, папочкиных, глазах до сих пор в такие вот моменты встречи оставалось детское ожидание чуда.

— Привез кое-что, котенок, конечно, привез! — легонько отстранил дочь Седлецкий. — Ветку горной сосны. С шишкой! К сожалению, программа семинара оказалась очень плотной. Даже по магазинам некогда было походить. Да и что там купишь на командировочные…

— А ты и в горах был? — мечтательно спросила жена.

— Нас разместили на горном курорте… Все равно пустует. Нарзан ведрами пили.

— Хорошо, хоть отдохнул немножко, — сказала теща. — А то все сидишь да глаза рвешь.

— Отпусти отца, — сказала жена. — А я тебе, Алеша, шампунь купила, с крапивой…

И Седлецкий, окруженный мощным полем любви и обожания, отправился в ванную, и Мальвина брякнулась в коридоре у двери, тоненько подвывая: воспитанно дожидалась хозяина. По всей квартире трещал паркет — искали любимое папочкино полотенце, папочкин махровый халат, папочкины домашние туфли… Из-за них, из-за женщин, не пожелавших бросать родовое гнездо, и припухал теперь Седлецкий в старой профессорской квартире, в разрушающемся доме, в переулке, на который наступали магазины, музеи и конторы.

Он почти разделся, путаясь в белье, а тут стукнула в дверь жена и сказала: