В Нарежный - Турецкий суд

• Название: Турецкий суд
• Автор: В Нарежный
• Жанр: Русская классическая проза

---

(По прочтении катешсрифа он с обрядами, какие делал пред чтением, возвращает прежнему чиновнику. Ассан спокойно осматривает всех, наполняющих площадь.)

Ибрагим (величественно). Да исполнится воля великого пророка и его державного наместника на земле. - Приблизтесь сюда, главные из обвиняющих, - ты, муфтий Каира, ты, глава сантонов, и ты, санджак Али, представитель воинства и народа. Начните no-ряду ваши жалобы, не забывая, что слова ваши слышны будут великому пророку и Ибрагиму-паше, в руке коего и масличная ветвь и грозный меч. Муфтий! ты начнешь первый, произнеся клятву в справедливости слов твоих.

Муфтий. Если хотя одно слово, которое произнесу я пред лицом твоего великолепия, будет ложно, да обратятся на главу мою все бедствия мира сего; да отпадет седая брадя моя от подбородка, и длинные усы поднимутся вверх как у рыси; да померкнет зрение мое и не узрит более храма Меккского; да онемеет язык мой и не произнесет никогда святого имени Аллы; да оглушится слух мой и не услышит более ни одного слова из Алькорана; а что всего злее, да сойду я в могилу и предстану пред Магомета с неостриженными ногтями? Да...

Ибрагим. Довольно! приступим к делу.

Муфтий. Говорю, сказываю, утверждаю, чго Ассан-паша есть великий еретик и безбожник, есть джиаур [Неверный - ругательное слоьо. (Примеч. Нарежного.)] заклятый.

Ассан. О Алла!

Ибрагим. Почему?

Муфтий. В пятигодичное его египетскою областью правление он не дал ни одного цехина на украшение этой мечети, в коей я состою первосвященником; ни одного апроса - на содержание кротких имамов.

Ибрагим (к Ассану). Правда?

Ассан. Совершенная истина! Но я видел, как и все вы видеть можете, что здешняя главная мечеть от щедрот величества и посильного приношения правоверных граждан великолепием своим едва ли уступает храму Меккскому.

Что же касается до имамов, то они по состоянию своему несравненно богаче меня. Как имамы, они всегда имеют даже излишнее, между тем как я, Ассан, паша Египта, Сирин и Палестины, нередко нуждаюсь по сану своему в необходимом.

Ибрагим (к стоящему позади его). Писец! запиши слова того и другого; а ты, Лссан, ответствуй муфтию.

Муфтий. Я докажу свидетелями, что ты иногда с друзьями своими пьешь проклятый напиток, вином называемый.

Ассан. Для поправления своего здоровья, часто изнемогающего под бременем трудов и забот; между тем, святый муфтий, ты, совсем никаких не зная, весьма часто имеешь нужду в нескольких имамах для воспрепятствования тебе свалиться с лошака своего. Толико-то сей проклятой напиток строптив против тебя!

Муфтий и имамы. Злоязычие! клевета!

Ибрагим. Тише!

Муфтий. Ты умышленный противник великого пророка!

Не ясно ли повелевает он, - что все, не исключая и меня, исполняют беспрекословно, - чтобы всякий из правоверных имел четырех жен? А ты всегда имел одну, и не прежде женивался на другой, как по смерти первой или по выдаче ее в замужество за кого-либо из приближеннейших твоих услужников.

Ассан. Жалею, что я великому муфтию Каира должен объяснять смысл закона пророкова! Не он ли сказал ясно:

"Правоверные! всякий из вас да имеет четырех жен, если пристойно содержать их может!" А как я на свое состояние не надеялся, ю всегда доволен был одною.

Муфтий. Что мы слышим? О верх лицемерия! кто только поверит, чтобы паша Египта, богатейший и могущественнейший всех пашей высокой порты Оттоманской, не в состоянии был содержать более одной жены, когда он содержит огромный придворный штат и целую армию?

Ассан. Ты, муфтий, все еще меня не понимаешь. Содержать двор и армию благопристойно совсем другое, чем содержать благопристойно жену. Впрочем, это ни до кого не относится. Святый пророк позволяет иметь четырех жен, а не принуждает к тому. Короче: я хочу иметь одну, и - этого довольно.

Муфтий. Вот что значит путешествовать по землям христианским; вот что значит напитаться учением проклятых джиауров!

Ибрагим. Муфтий! не имеешь ли ты сказать что-нибудь подельнее?

Муфтий. О Алла! Муфтий - первенствующий в целом Египте - говорит не дельное? Ибрагим! неужели и ты...

Ибрагим. Все ли ты кончил?

Муфтий. Нет! самое важное злодейство открываю теперь пред всеми и уверен, что вы затрепещете. Внемлите и ужасайтесь! - Около полугода назад посетил меня сын друга моего, одного из набабов [Этим именем называются мелкие владельцы индейские, подобные бывшим нашим удельным князьям. (Примеч. Нарежного.)] индейских. Он путешествовал не под своим именем, и потому имел при себе двух служителей и молодую любовницу в мужеском платье. Правда, юная индиянка была прелестна, но мне какая до того нужда? однако ж, слушая внушения сердечного, я восхотел поклонницу идолов приобщить к сонму православных. На сей конец я нашел случай начать с нею о том беседу, но едва хотел распространиться в таинственных переговорах, как она подняла ужасный вопль. Молодой набаб мгновенно явился и был столь строптив, что грозил заколоть меня, если тотчас не отпущу его с Наиною и служителями. Я склонился; он взял свою язычницу за руку и вышел из комнаты, а там и со двора; служители с пожитками за ними последовали. Ревность моя к распространению веры пророка от того не охладела. Как скоро узнал я место их пребывания, то набаб и оба его служителя умерли достойною смертию в гостинице под знаком Золотых ушей, в чем вспомоществовал мне содержатель гостиницы, смиренномудрый Гадир.

Узнав о сем происшествии, я поспешил достигнуть его жилища и приказал служителям своим полумертвую индиянку отнесть в сераль мой, а трупы нечестивых язычников повергнуть в Нил на съедение крокодилам или кто захочет ими полакомиться, ибо пророк именно сказал: "Правоверные! не щадите ни живых, ни мертвых идолопоклонников!" - Когда Наина, после приложенных трудов, время ot времени более и более успокаивалась, я с своей стороны более и более распалялся желанием сделать ее правоверною.

Сначала она была очень несговорчива, но после сделалась смирнее и склоннее принять Магометово исповедание, а потому получила более и свободы. В один достопамятный вечер, когда я, стоя на коленях пред священным налоем, читал молитвы и размышлял о божественности Алькорана, один из слуг моих повестил, что Ассан-паша имеет крайнюю надобность со мною видеться, почему и прислал нарочного чауша с несколькими мамелюками для моего препровождения. Я склонился на приглашение паши и прибыл во дворец его. Когда он ввел меня в потаенный свой покой, где столь часто рассуждали мы об аде и рае, о небе и земле, и где я доказывал ему неоспоримыми доводами о возможности всей тнердн, землею называемой, стоять неподвижно на спине, соразмерной ростом лягушки, вдруг введены были Нанда и Гадир. Я взирал на пашу, как взирают на пашей все муфтии целого мира, го есть со смирением и величием, приличным их высокому сану. Ассан прервал молчание сими словами, изъявляющими его кощунство: "Скажи, муфтий, чистосердечно, как прилично толкователю Алькорана, по какому обстоятельству знакомы тебе эти люди?" - "Одна гостила в моем доме, отвечал я, - а другой..." - "Хорошо, - прервал Ассан со злобою, довольно; дело очень ясно!" - Он дал знак, и все удалились. "Муфтий! -сказал Ассан с большею злобою и свирепством, - прилично ли человеку твоего сана и твоих лет употреблять насилия и убийства? Ты оскверняешь святость нашего закона и злодейством своим привлекаешь других повергнуться в бездну злополучия!" - Я воспылал гневом, от коего в подобном случае и сам пророк наш не мог бы воздержаться, и отвечал ему с достоинством моего сана: "Ассан-паша! не забывай, с кем говоришь ты! Я то же в духовенстве, что ты в гражданстве. Ты заставляешь исполнять законы султана, а я законы Магомета. Так! говорю тебе, и отнюдь не сочти сего признанием, ибо я, муфтий, говорю тебе, что единая ревность к вере была причиною, что исчезли на земле три нечестивых идолопоклонника. Да и сам великий пророк не предавал ли их огню и мечу целыми тысячами? Дела его достойны подражания. Пока живы были бы те три проклятые язычника, я не мог бы надеяться довести Наину до своего благочестивого предприятия!" - Ассан, помолчав несколько, захлопал в ладоши, и - о ужас! один из его телохранителей предел ал с блюдом, на коем лежала голова Гадира, только что отрубленная. Веки еще двигались, судороги сжимали щеки, и пар вился вверх от горячей крови. Я содрогнулся; по бесчеловечный паша, с совершенным спокойствием указав на голову пальцем, спросил: "Узнал ли старого знакомца?" - "Да будут прокляты убийцы несчастного Гадира", - отвечал я с праведным гневом.

"Муфтий! - сказал Ассан, - клянусь тебе вездесущим и праведным богом, если ты хотя мало воспротивишься моим повелениям, с тобою так же поступлено будет". - Я окаменел; но зная нрав бесчеловечного сего чудовища, отвечал:

"Чего ты от меня требуешь?" - "Дай мне свой перстень на несколько времени и сиди спокойно". - Когда я исполнил насильственное его желание, он перстнем запечатал какуюто бумагу и, позвав чауша, пошептал ему нечто на ухо и, отдав письмо и мой перстень, отпустил; а потом велел подать себе трубку, расселся на диване, и сколько я ни увещевал его оставить свой замысел, ибо я ничего доброго не предчувствовал, но он молчал, не отвечая мне ни слова. Я почел бы его за истукана, если б не видел, что он страшно поводит глазами и время от времени прихлебывает кофе. С час прошло времени, как мой казнохранитель появился с письмом и моим перстнем. Немало подивился я сему явлению, а еще более, когда услышал от него следующую речь: