Артемий Ульянов - Останкино. Зона проклятых

• Название: Останкино. Зона проклятых
• Автор: Артемий Ульянов
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-271-37765-5, 978-5-4215-3534-8

Останкино. 16 век. В окрестностях лютует банда опричника Орна. Поджоги, грабежи, пытки… Неудавшееся жертвоприношение заканчивается для опричника таинственной и страшной гибелью на болотах.

Останкино. Наши дни… В районе начинают необъяснимым образом пропадать люди. С каждым днем их число увеличивается. В городе начинается паника. Детектив Кирилл Васютин пытается разобраться в происходящем, но все меняется, когда пропадают его жена и сын. Вот тут-то и начинается самое интересное.

---

Пороли пахаря Прохора. За то, что осмелился перечить барину, отказался выполнять его волю. И крестьяне, и дворовый люд никак не могли понять, откуда взялось столько дерзости у тихого, застенчивого Прошки. Парень он был молодой, белокурый, работящий, хоть и не здоровяк. И кроме того, молчаливый. Лишнего слова от него не дождешься! И вдруг — на тебе… Не стал пахать новое поле, недавно расчищенное под посадку пшеницы. И после того как староста Мартын избил его чем под руку попалось, тоже не стал. Да говорят, что и самому Алексею Алексеевичу в лицо сказал, что лучше умрет под кнутом, чем вспашет. Боярин, понятно дело, не на шутку осерчал. Пинком повалив холопа, стоящего перед ним на коленях, плюнул ему в лицо, сказав: «Ну что ж, мил человек, будь по-твоему. Умереть под кнутом надумал? На то твоя воля, я ее уважу». Да приказал Мартыну собрать обитателей Осташково, чтоб каждый воочию увидел, чем окончится непослушание для тех, кто на него отважится.

Кнут размеренно свистел, срывая со спины и боков пахаря плоть, данную ему Богом. Поначалу Прохор гулко ухал, встречая каждый новый удар резким выдохом. Но скоро лицо его сделалось серым, и он стал отрывисто вскрикивать, словно старался отогнать обжигающую боль, застилающую разум. Староста безмолвствовал. Деловито прохаживаясь поодаль от козел, чтобы кровь, щедро летящая от кнута, ненароком не изгадила кафтан, жалованный барином на Пасху, он победно вглядывался в толпу, упиваясь своим превосходством. Вот уже показались Прошкины ребра, а из спины торчали освежеванные позвонки, с которых кнут слизывал частички опальной человечины. Крики пахаря стали сильнее и пронзительнее, предвещая ему скорый конец. Всем, кто находился в тот момент на скотном дворе, было ясно, что сирота Прохор, чьи соломенные кудри были густо забрызганы кровью, ничего и никогда больше не вспашет, ибо время его сочтено.

И только старуха Пелагея знала, что для крепостного крестьянина эта порка не станет смертельной. Знала, хотя и не видела его, потому что была за полверсты от неструганых занозливых козел, на которые лил кровь Прошка. Но кто дал ей эту уверенность? Тот, Кто дал ей умение услышать тихий говор леса, скрытый от большинства людских взглядов. И Кто наградил ее высшим даром, светлым и мучительным одновременно. Во все времена люди страстно желали заполучить этот дар, надеясь, что он обезопасит их, подарив неуязвимость, богатство, власть, славу. И не ведают они, какая каждодневная пытка ждет того, кто награжден им.

Да, повивальная бабка Пелагея, маленькая, согнутая грузом долгих лет и того немалого горя, что пережила она за эти годы, с детства владела даром предвиденья. А потому рано ушла от людей в лес, чтобы не смотреть на них и не видеть их будущих бед. Это ноша стала для нее непосильной. И она выбрала одиночество, с которым делила маленькую землянку, спрятанную в густой чаще недалеко от болота. Родителей своих Пелагея не помнила — они умерли, когда дочь была совсем маленькой. Воспитывала ее тетка по матери. Да и той не стало среди живых, когда смышленой своенравной Пелагее исполнилось пятнадцать. Так что отговаривать от отшельничества ее было некому. А если бы и нашелся такой человек, он только зря потратил бы силы и время. Уж если Пелагея принимала решение, то исполняла его без промедлений, никому не доверяя и не позволяя вмешиваться в свою жизнь.

Люди были ей не нужны. Но нередко она была нужна им, а иногда — просто необходима. А после того как деревенская травница Агафья в канун Рождества Христова испустила дух, крепостные помещика Сатина, населявшие деревню Осташково, стали навещать Пелагею все чаще и чаще. То заболеет кто-нибудь из крестьян, то скотина хворает, то неурожай, то на молодку на выданье женихи не смотрят. Старуха не отказывала селянам. А те в благодарность несли ей кто чем богат.

Были среди них и такие, кто считал бабку ведьмой и боялся ее. Но только до той поры, пока не нагрянет лихо. А уж тогда… Ведьма ли, святая — все едино. Лишь бы помогла, а там… Бог ей судья.

Надо сказать, что редкий дар не всегда подчинялся Пелагее. Иногда он вторгался в ее замкнутую жизнь не спросясь. Тогда она видела пророческие сны и видения, которые часто не могла растолковать. Но то откровение, что явилось несколько дней назад, когда она черпала воду из крохотного озерца, было пугающе ясным. В прозрачной тиши водной глади, висевшей над бархатным илистым дном в лучах утреннего солнца, что пробивалось сквозь густую листву чащи, картинки будущего без остановки замелькали перед ее старческими выцветшими глазами. И были они страшными, жестокими и неотвратимыми. Когда видение закончилось, Пелагея принялась истово молиться, стоя на коленях у кромки воды и сжимая в руках берестяной нательный крестик, что носила она на грубой пеньковой веревке. Роняя слезы в озеро, старуха просила Святую Троицу дать ей знак. Знак, который сказал бы ей, в силах ли она изменить предначертанное. И он был. Старуха увидела его. Не то в листве, не то услышала в шуме ветра, не то распознала в надвигающейся весенней грозе.

В тот же день Пелагея неожиданно появилась на краю поля, словно выросла из-под земли. На ней, как всегда, висела нехитрая одежа — бурый просторный балахон с капюшоном, загрубевший от времени. Время пропитало его землей и лесом. По полю навстречу ей двигался плуг, запряженный приземистым пегим быком. Прохор пахал уже не первый час, лишая девственного спокойствия землю, которой пришла пора родить урожай. Увидав старуху, пахарь гортанным окриком остановил быка. Да и сам замер, слегка испугавшись. «Боже святый! Неужто сама ведунья пожаловала? — удивленно подумал крепостной, чувствуя подступающую к горлу тревогу. — Упаси Господь мя грешного, коли ко мне», — тихонько пробормотал Прохор и размашисто перекрестился.

Словно в ответ на это смутное предчувствие ведунья поманила его рукой, как малое дитя. Опять перекрестившись, уже троекратно, парень нехотя двинулся к старухе. Близко подходить не стал, остановившись за три шага.

— Ты Прохором будешь? Селантия и Ефимии сын? Царствие им небесное, — ворчливо начала она дребезжащим голосом, строго глядя на него из-под капюшона.

— Я… Прохор, правда ваша, — робко сознался крестьянин, боязливо оглянувшись по сторонам.

— Как увидал меня, пошто крестился? От сглазу схорониться желаешь? — грозно спросила его Пелагея, тяжело опершись на посох.

— За чтоб я ни взялся, сперва крестным знамением себя осеняю. Так матушка моя, покойница, меня наставляла, — отведя глаза, соврал Прохор. Крестился он и вправду со страху перед старухой, ведь люди говорили разное.

— Меня не пужайся, бестолочь, — вдруг смягчившись, сказала она почти по-матерински. — Я, как и ты, и весь люд православный, в Господа нашего Христа и Пречистую Деву верую. От меня тебе никакая напасть не прибудет, будь покоен. А лучше внемли слову моему! Правда твоя, что беду подле себя чуешь. Али нет?

В ответ перепуганный Прохор робко, чуть заметно, кивнул.

— Да только беда та не твоя, истинно тебе говорю, — продолжала старуха. — Горе то оброком ляжет на весь род людской, что в здешних краях обретается. И многие лета над ним власть иметь станет, пока шестнадцатое колено на свет Божий не уродится.

— Свят, свят, свят, — трижды перекрестился побледневший пахарь.

— Но вижу путь к спасению. Остальные сгинут в геенне адовой, а ты свою душу бессмертную спасти должен. А чтоб спасти ее, о плоти своей позабудь, как завещал всем нам Спаситель, — проговорила старуха сдавленным шепотом. И сжав кулаки, прохрипела, потрясая воздетым к небу посохом: — Душу спасай!

А после, вплотную придвинувшись к онемевшему Прохору, принялась шептать свое страшное пророчество, намертво вцепившись в него старческими глазами и глядя на крестьянина из-под глубокой тьмы капюшона.

Прошка сразу поверил ей, отчего всю ночь прорыдал в душистом стогу прошлогоднего сена. Старуха оказалась права. Спустя ровно семь дней, как она и говорила, тугой вощеный кнут с разбойничьим свистом забирал у него жизнь удар за ударом. Сквозь немыслимую обжигающую боль Прохор слышал ее слова, отчаянно беснующиеся в голове. «Поле то, что под пшеницу отведено, не паши, кто б тебе ни велел! Хоть Сатин, хоть сам государь-батюшка. Испокон веку капище там стояло. Кровь и мольбы — вот что в земле той покоится. Тронешь его — сам ты и весь род твой прокляты будете! Обречены на вечную муку, коей и в аду не сыскать. Стращать тебя станут судом и расправой, а ты презрей плоть свою! Отдай им ее на бесчинное поругание, коли жизнь вечная для тебя краше. А Господь всемогущий дарует тебе бессмертие в твой час мученический, и пребудешь ты с ним в Царствие Его. Помяни мое слово! Не убоись муки смертной, и явится тебе чудо Божие!»

Когда Прошка в третий раз потерял сознание, да так, что не очнулся и после трех ведер ледяной колодезной воды, староста повелел порядком запыхавшемуся Ереме прекратить порку. Когда пахаря сняли с окровавленных козел, он, к удивлению многих, еще дышал.