Гор Видал - 1876

• Название: 1876
• Автор: Гор Видал
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Проза
• Год: 1876

«1876» — третий роман исторической хроники США американского писателя Гора Видала (род. в 1925 г.), с которым знакомятся советские читатели. Первые два — «Вице-президент Бэрр» и «Вашингтон, округ Колумбия» (рус. пер. 1977 и 1968) рассказывали о рождении Соединенных Штатов и 30—50-х гг. нашего века.

В романе «1876» запечатлены политические нравы США в год 100-летнего юбилея и самые грязные в истории страны президентские выборы. Почти все герои книги — реальные лица; драматический сюжет документален. Как и предыдущие романы серии, «1876» отличает остросовременное звучание.

Рекомендуется широкому кругу читателей.

---

— Извини.

— Я думаю, что Дениз бы нас простила. Она любила нас обоих. Уильяма и меня. И тебя тоже, папа. Если бы ты был там, с нами, ты бы лучше понял мой шаг.

— Неважно. — Я заговорил по-английски. — Что ж, примите мои поздравления, Сэнфорд.

Мой зять вскочил на ноги.

— Слава… — кажется, закричал он, — всевышнему! — и бросился пожимать мою руку.

Я поцеловал Эмму. Она разрыдалась. Итак, в этот прелестный апрельский день мы наконец похоронили знаменитую княгиню д’Агрижентскую и присутствовали при accouchement миссис Сэнфорд-второй, которая на следующей неделе отбывает во Францию со своим супругом на борту его яхты.

Я остаюсь в доме — писать книгу и купаться в неслыханной роскоши. Впервые за много лет я свободен. Я чувствую себя как узник, приговоренный к пожизненному заключению, с которого неожиданно и необъяснимо спали тяжкие оковы.

3

Мы расстались сегодня утром. Мой зять крепко пожал мою руку и очень удивился, что мы с Эммой не обнялись. Эмма пристально на меня посмотрела, начала было что-то говорить, но замолчала. Села в поджидавший их экипаж. Для сэнфордских чемоданов потребовалось два фургона.

— Вы ведь скоро к нам приедете. Все договорено? — Счастье еще, что он не называет меня «папа».

— Да, я скоро приеду. Как только кончу книгу.

— Слава всевышнему.

Они уехали, а мы с дворецким стояли в серых, утренних сумерках; день обещал быть дождливым.

По натуре я не любопытен; я не читаю чужих писем, не подслушиваю. Так как я с легкостью умею представить худшее, мне не нужно о нем знать. Я избегаю признаний и ненавижу секреты. Я полагаю, что даже в жизни тех, кого любишь, есть некая темная сторона, и я не из тех, кто требует во что бы то ни стало выставлять ее на всеобщее обозрение.

Чем выше подъем, тем ниже падение. Да. Любая банальность — правдива; любая правда банальна. К несчастью, чтобы это понять, требуется целая жизнь; понимание приходит в конце.

Вчерашний вечер я провел с Джейми по его настоянию.

— Мне нужно общество, Чарли. Я ненавижу всех.

— Это нормально.

— Не дождусь, когда я уеду из этого города. Мне не повезло.

Мы обедали в крошечном французском ресторанчике позади «Стейнвэй-холла». Джейми не появляется там, где его могут узнать. Я втайне надеялся, что он позовет меня в китайскую пагоду; но, как большинство мизантропов, он отчаянно нуждается в обществе.

Он перестал бывать у Дельмонико, предпочитает заглядывать в неприметные заведения, где веселятся люди, и если ему суждено встретить там кого-то из нью-йоркской знати, то лишь только таких, как он, падших. Он представляется себе Люцифером: и все из-за школярской потасовки с юным мистером Мэем.

Мое перо медлит… останавливается. Зачем об этом писать? Зачем эта летопись? Отвечу: привычка. Превращать жизнь в слова — значит приручать эту жизнь, обращаться с нею по своему усмотрению, а не наоборот. Слова преобразуют и меняют грубую жизнь, позволяют вынести невыносимое. Итак, в конце, как и в начале, только Слово. Кажется, я начинаю писать максимы.

Джейми повел меня к мадам Рестел; в ее богатом уютном салоне, как обычно, были очаровательные женщины и энергичные мужчины.

Джейми тотчас же скрылся в карточной комнате, оставив меня с хозяйкой; мадам Рестел как будто была рада меня видеть. Уговорила взять с подноса у лакея рюмку коньяка, хотя он плохо действует мне на сердце.

— Мы теперь соседи, — усмехнулась мадам; ее лучистые всезнающие глаза похожи на прожорливых хищных птичек, занятых вечными поисками корма.

— Все-то вы знаете…

— Я вижу, как вы входите в дом Сэнфорда и выходите оттуда. Но, — она нахмурилась, — я знаю отнюдь не все. Например, про очаровательную миссис Сэнфорд. Она очень мне нравилась.

— Чего же вы не знаете?

— Ну… она ведь умерла.

— Увы. Это ужасно.

— Но почему она умерла?

— Это могли бы рассказать вы, — холодно ответил я. — Вы это знаете, я — нет. Я знаю, что Дениз хотела ребенка и что вы сказали ей, что она сможет родить, если будет скрупулезно следовать предписанному вами режиму. Она следовала ему — и умерла.

Несколько минут мадам Рестел молчала. За ее плечом мне была видна комната для карточной игры. Красивые женщины стояли за спинами сосредоточенных картежников, без сомнения, подавая сигналы своим партнерам.

Наконец мадам Рестел сказала:

— В последний раз я видела миссис Сэнфорд год назад, когда она пришла ко мне и спросила, сможет ли она когда-нибудь иметь детей, и я объяснила ей, что это невозможно. Я была откровеннее, чем обычно себе позволяю, потому что она мне нравилась.

Комната начала расплываться и сжиматься перед моими глазами. Я подумал, что сейчас потеряю сознание или, еще лучше, умру.

— Однако прошлым летом, когда вас навестила моя дочь, вы ей сказали…

— Я никогда не видела вашу дочь, мистер Скайлер.

Здесь мне следовало остановиться, потому что я увидел в этих старых лучистых птичьих глазах отблеск правды, которую никто не должен знать. Но я не мог остановиться:

— А специальная сиделка? Ее ведь послали вы?

— Я не посылала никакой сиделки. И я не имею никакого отношения к тому, что произошло.

Не помню, как я дошел до дома.

Я направился прямо в комнату Эммы. Она читала в постели. Она улыбнулась; была очаровательна.

— Я от мадам Рестел.

Эмма отложила книгу. Она посмотрела на меня; выражение ее лица не изменилось.

Я сел на стул, потому что ноги больше меня не держали. Я посмотрел на Эмму; увидел ее, какой она была в тот филадельфийский вечер, за столом в сэнфордском салон-вагоне. Увидел сплетенные фигуры в летней беседке. И понял все. Я знал, что сделала Эмма. Или так мне казалось.

Однако Эмма не ушла от ответа.

— Мадам Рестел не любит неудач, папа. Они плохо отражаются на бизнесе.

— Она мне солгала?

Эмма вздохнула, заложила гребнем страницу.

— Если бы только тебе, я бы это пережила. Ты знаешь правду. Ты знаешь, что я была предана Дениз и что, если бы мне дано было выбирать между ней и Сэнфордом… — Эмма замолчала, вынула гребень из книги и заложила страницу пальцем. — Чтобы оградить свою профессиональную репутацию, мадам Рестел готова растрезвонить на весь Нью-Йорк свою ужасную версию. Вот почему мы уезжаем во Францию.

— Так что же произошло?

— Ничего, кроме того, что ты уже знаешь. Мадам Рестел полагала, что при надлежащей осторожности Дениз имела шанс остаться в живых.

— Всего лишь шанс?

— Да. По настоянию Дениз мы сделали вид, будто нет никакого риска. Но риск был. Вот почему я умоляла ее не… Но она не послушалась.

— Мадам Рестел говорит, что она никогда никого не посылала к Дениз.

— Для женщины, которой не существует, эта сиделка от мадам Рестел потребовала слишком много денег. Ее можно было бы разыскать… хотя я не хотела бы увидеть ее еще раз.

— Мадам Рестел говорит, что она никогда с тобой не встречалась.

Эмма улыбнулась.

— Никогда не встречаться с людьми — это обычная форма такта мадам Рестел. Может быть, мне следует описать ужасы ее гостиной?

— Нет. Мне стало легче. — Я встал. Эмма послала мне воздушный поцелуй, и тут я увидел, как между нами в короткий, похожий на галлюцинацию миг, медленно кружась, точно легкая снежинка, опускался крохотный белый лепесток.

— Bonne nuit, cher Papa.

— Спи спокойно, — сказал я искренне. Эмма раскрыла книгу и возобновила чтение. Я вернулся в свою комнату. И только что принял двойную порцию лауданума.

4

Я переехал в приятный номер отеля «Букингем» (семнадцать долларов в день, включая отличную еду) напротив собора св. Патрика. Окна моей комнаты смотрят на громадный сад очень красивой фермы, раскинувшейся к западу от Пятой авеню.

Я тружусь над книгой. Биглоу мне помогает. Время от времени пишу в «Пост». Каждый вечер меня куда-нибудь приглашают обедать, но я чудесным образом сбавляю, а не прибавляю в весе и иногда чувствую себя почти молодым. Разумеется, избавление от избыточного веса способствует полноте и восторгу моих сигарных интерлюдий.

Боюсь, что Брайант протянет недолго, но ведь ему — восемьдесят два? Да нет, уже восемьдесят три. Меня беспокоит, что станет со мной, когда его не будет, потому что «Геральд» для меня больше не существует: Джейми, превратившись в Кориолана, удалился в изгнание, а молодые редакторы «Пост» со мной не знакомы.

Брайант попросил меня написать статью о нашем друге Фицгрин Халлеке.

— У меня самого нет на это времени. Кроме того, я уже воздал ему должное на вечере в Нью-йоркском историческом обществе.

1 Спокойной ночи, папочка (фр.).

Сегодня, утром прекрасного майского дня, я был одновременно и журналистом и мемуаристом, потому что меня пригласили сказать несколько слов на открытии памятника Халлеку в Центральном парке.