Ричард Бротиган - Чтобы ветер не унес это прочь

• Название: Чтобы ветер не унес это прочь
• Автор: Ричард Бротиган
• Жанр: Контркультура

Сбивчивая хронология одной смертельной ошибки. Как часто мы упрекаем себя, переигрываем в голове ситуацию, "а вот если бы я сделал то, а не это, все бы было иначе". Вся жизнь главного героя сводится к фразе "если бы я купил гамбургер" - она крутится у него в мыслях на протяжении 30 лет, днем и ночью, без перерыва на обед.

 Странный мальчик, с детства помещенный в условия наблюдения за смертью, после роковой, ненароком допущенной оплошности будет обвинять во всем себя. Дикая тяга к подсматриванию за похоронами из-под отдернутой занавески, болезненная дружба с дочкой похоронщика - девочкой с холодными руками и отчаянные рассуждения о том, что если он будет делать вид, что не боится ее пальцев, то она придет к нему на похороны и он не будет одинок - все это лишь точка отсчета для финального кадра, после которого время остановится.

 Бротиган пишет ласково, будто гладя по голове всех своих неординарных персонажей, опустившихся на дно. А этот мальчик, сидящий в дешевой забегаловке и обливающийся слезами - выросший, но исчезнувший после того пресловутого несъеденного гамбургера так и останется сиротой и отвергнутым.

Примечание: перевод взят из "Лавки языков", может отличаться от окончательной редакции.

---

Вполне возможно, что и для воскресного утра у них имелись специальные комбинезоны и кеды; они надевали их в церковь и не обращали внимания на то, что другие прихожане стараются сесть от них подальше.

И еще: чем бы эти люди ни занимались в жизни, это не сделало их богачами; свидетельство тому — изрядно потертая мебель в кузове грузовика, которая и с самого начала была не из дорогих. Обычная старая мебель — подобной рухлядью набиты дешевые меблированные квартиры.

Эта мебель была точной копией обстановки, среди которой я прожил все свои двенадцать лет. У новой мебели обычно нет характера, зато у старой есть прошлое. Новая мебель всегда молчит, старая — всегда разговаривает. Прислушавшись, можно узнать много интересного о славных или тяжелых временах, которые ей довелось пережить. Есть, кажется, даже кантри–вестерн–песня о говорящей мебели, только я забыл название.

Послав мне беглый привет, мужчина и женщина принялись выгружать из кузова диван. Они работали настолько умело и слаженно, что диван выскочил из грузовика, как банан из кожуры. Они поставили его у самой воды так, чтобы можно было сидя ловить рыбу, но при этом оставалась узкая полоска земли, не дававшая промокнуть кедам.

Затем они вернулись к грузовику и стащили оттуда кресло. С диваном цвета египетской мумии оно сочеталось плохо. Обивка кресла была цвета засохшей крови.

Женщина сама вытащила из кузова кресло, мужчина в это время стоял рядом и ждал, когда она отойдет, чтобы достать что–нибудь другое. Кресло переместилось к пруду, заняв свое место неподалеку от дивана, а мужчина вытащил из кузова два журнальных столика и поставил их с разных его боков. Женщина за это время вернулась к грузовику и принесла оттуда кресло–качалку.

Затем они установили на берегу небольшую дровяную плиту и стали сооружать в углу гостиной маленькую кухню.

Солнце садилось, и пруд был абсолютно тих. На противоположном берегу у лодочного причала стоял старик и смотрел в нашу сторону. За все то время, что люди выгружали свою мебель, он ни разу не пошевелился. Берег прятался в тени, и старик тоже казался тенью, почти неразличимой среди других теней.

Мужчина и женщина выгрузили из кузова коробку с продуктами, утварь и маленький кухонный столик. Мужчина разжег в плите огонь. Они привезли с собой даже дрова. Он очень ловко управился с плитой: та моментально разогрелась и можно было начинать готовить.

Краснокрылые дрозды расселись на верхушках камышей и обзванивали теперь других птиц, сообщая, что сейчас уже поздно, и они продолжат разговор на рассвете.

Чиркнул первый сверчок.

Звук получился таким громким и чистым, словно сверчок был кинозвездой из фильма Уолта Диснея. На месте Диснея я послал бы к этому сверчку агента подписывать контракт.

Мужчина жарил гамбургеры.

Они вкусно пахли, но я не обращал внимания — еще не наступил февраль и вслед за ним много долгих месяцев, когда после того выстрела я не мог думать ни о чем, кроме гамбургеров. Сейчас я совершенно спокойно вдыхал аромат жареного мяса.

Женщина достала из машины три когда–то электрических, а теперь керосиновых лампы. Керосин отлично справлялся со своим делом, хотя, питаясь электричеством, лампы наверняка горели бы ярче.

У них была еще одна интересная особенность. Эти люди не позаботились отрезать провода, оставив их просто болтаться по земле. Нельзя сказать, чтобы провода выглядели нелепо, но и уместными их назвать тоже трудно. Интересно, почему они их не отрезали?

Женщина поставила рядом с диваном высокий торшер и зажгла фитиль. Свет теперь падал на журнальный столик.

Затем она принесла картонную коробку, и достала оттуда две фотографии в высоких резных рамках. Судя по всему, на одной фотографии были изображены ее родители, на другой — его. Очень старые снимки, тонированные в стиле начала века. Женщина поставила их на один из столиков.

На другой она водрузила часы, и над прудом теперь разносилось их тяжелое мрачное тиканье. Звук был таким, словно сама вечность, если бы даже захотела, не смогла обмануть эти часы. Рядом расположилась медная собачья фигурка. Эта, тоже очень старая собака вполне могла служить компаньоном или поводырем у слепых часов.

Я, кажется, забыл сказать, что перед тем, как поставить на столик часы и собаку, женщина постелила кружевную салфетку.

Да, забыл, значит говорю сейчас; такая же кружевная салфетка лежала на столике с фотографиями их родителей. Нужно добавить, что родители не носили комбинезоны с нагрудниками и кеды. Они были одеты в выходные костюмы, очевидно по моде 1890–х годов.

Еще одна керосиновая лампа освещала кухонный стол и плиту, где жарились гамбургеры, но эта лампа была вполне обыкновенной. Я хочу сказать, что она ничем не отличалась от простой керосиновой лампы.

В кастрюле закипала вода для «крафтов»[13] а на столе стояла банка с консервированными грушами.

Таким был сегодня вечером их ужин — 32 года назад.

Дым, выбираясь из плиты, сначала судорожно искал трубу, но не найдя, успокаивался и медленно полз по земле, как потерянный калека.

Гостиная готова — только об одной вещи я забыл упомянуть: о журналах «Нэшнл Джиогрэфик», разложенных на столиках у дивана. Иногда, если клев был слабым, они в ожидании рыб читали «Нэшнл Джиогрэфик».

Они варили кофе в огромном железном кофейнике, набирая в него воду из пруда. Готовый кофе разливался в железные кружки. Они сыпали туда огромное количество сахара. За один вечер у них уходил фунтовый пакет. По этому напитку, наверное, можно было ходить. Муравьи, если бы им достался глоток такого кофе, были бы на седьмом небе от счастья.

Сидя в траве, я молча наблюдал за тем, как эти люди устанавливают на берегу пруда свои ритуальные декорации жизни.

Они почти не разговаривали, а редкие фразы касались далеких каких–то далеких от них людей.

— Биллу бы здесь понравилось, правда Отец? — спросила она.

Они всегда называли друг друга Отец и Мать — в тех случаях, когда вообще хоть как–то друг друга называли. Они не тратили время на разговоры. Эти люди так долго прожили вместе, что им больше не о чем стало говорить.

— Да, Мать, он был бы доволен. Хороший пруд.

— Не знаю, зачем люди все время переезжают с места на место, правда, Отец?

— И я не знаю, Мать.

Он перевернул на сковородке гамбургер.

— Бетти Энн уехала в 30–м, — сказал он.

— Значит Билл или в 29–м, или в 31–м, я помню, между ними был год разницы, — сказала она.

— Не понимаю, зачем им понадобилось уезжать, — сказал он.

— Не забывай, мы ведь тоже уехали, — сказала она.

— Это совсем другое дело. Нам нужно было уехать, — сказал он. — А им нет. Вполне могли остаться. Если бы захотели, жили бы там до сих пор, — сказал он.

Она ничего ему на это не ответила.

Она бестолково засуетилась по гостиной, как обычно поступают женщины, когда хотят что–то обдумать.

К первому сверчку присоединились другие, но их голоса не имели отношения к кинозвездам. Самые обыкновенные сверчки. Голливудский агент не поехал бы в Орегон подписывать с ними контракт.

С трудом я еще мог рассмотреть на противоположном берегу старика, глядевшего на нас со своего причала, но он быстро растворялся в темноте. Начав свой путь, ночь не останавливается.

— Как сегодня «крафты»? — рассеянно спросила женщина.

Перьевой метелкой она смахивала с мебели пыль, севшую за время долгого пути по грязной развороченной дороге, которая и привела их к орегонскому пруду в июле 1947–го — второго года с тех пор, как небо перестало разрываться от грохота бомбардировщиков и истребителей, прежде валившегося людям на головы, словно запись хит–парада Второй Мировой войны из музыкального автомата, который включили на полную мощь и отправили к звездам.

Я был ужасно рад, что война кончилась.

Я таращился в тихое небо, раньше постоянно заполненное военными самолетами.

— Нормально. — сказал он. — Крафтовцы молодцы, что придумали эти ужины, их очень легко готовить. Хорошо бы такого побольше. Приятно и легко. Мой девиз: легко и приятно.

— Пожалуй, не стоит так часто вспоминать Билла и Бетти Энн, — ответила она на его рассуждения о крафтовских ужинах. — Вряд ли мы с ними еще увидимся. Помнишь ту открытку в 35–м году? Я так рада, что они поженились. И с тех пор ни слова. Наверное, в войну они работали на заводе. Где–то они сейчас живут, но, я думаю, здесь бы им понравилось.

Мужчина раскладывал по тарелкам крафтовские ужины и гамбургеры. Сейчас они поедят и начнут ловить рыбу. Они едят из дешевых тарелок, прямо на диване. Начав ужин, они не скажут друг другу ни слова до тех пор, пока тарелки не опустеют.

— Может, они уже и не ловят рыбу, — сказал мужчина, с тарелками в руках приближаясь к дивану, на котором уже сидела женщина. — Люди меняются. Забросили рыбалку. Сейчас многим нравится минигольф. Наверное, Билл и Бетти Энн больше не ездят на рыбалку.