Гор Видал - Сотворение мира

• Название: Сотворение мира
• Автор: Гор Видал
• Издательство: Амфора
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-94278-913-4

Роман современного классика Гора Видала — увлекательное, динамичное и крайне поучительное эпическое повествование о жизни Кира Спитамы, посла Дария Великого, очевидца многих событий классической истории.

---

Демокрит считает, что эту честь следует отдать лично Аспазии. Он говорит, что другие афинянки не то что уступают ей, а их вечеринки становятся просто тупыми пьянками. Демокрит знает. Благодаря царственному позволению отца, он может сколько угодно пропадать в домах гетер. Он также сумел не попасть в лапы мужчин. Можешь благодарить судьбу за такую доброту — пока. Неудивительно, что ты так часто смеешься.

Я спросил у Аспазии про Анаксагора.

— Он в Коринфе.

— Вернется?

— Не знаю. Надеюсь.

— Я уверен, вернется. Я слышал, как Перикл защищал его.

Весь закутавшись, я ходил на собрание. Фукидид нападал на Анаксагора и его теории. Перикл защищал своего друга и не касался теорий. Не скажу, что на меня произвел впечатление тот или другой оратор. Перикл красноречив и может, если захочет, выводить прямо-таки фригийские страстные ноты. Я привожу музыкальный термин, потому что стратег пользуется своим голосом, как музыкальным инструментом. Но на суде, где обвиняли Анаксагора, лира Перикла молчала. Оба оратора были слишком расстроены недавними событиями — вторжением спартанцев, потерей Беотии, переворотом в Эвбее. В некотором смысле Перикл оказался на суде, когда афиняне в нем больше всего нуждались. В конце концов, когда собрание решило, что Анаксагор не мидофил и не атеист, этим оно просто выказало свое доверие Периклу. Фукидид тяжело воспринял свое поражение. Он обещает повторить свое нападение в другой раз. Уверен, так и будет. После суда Анаксагор тактично покинул Афины. Должен признаться, я скучаю по нему не меньше Перикла.

Я похвалил Аспазию за вино, музыку, надушенный воздух. Она рассмеялась — приятный звук.

— Мой дом покажется очень бедным в сравнении с гаремом Великого Царя.

— Откуда вы знаете, что мне известно, как там?

— Вы были наперсником старой царицы и в милости у нынешней царицы-матери. О, я о вас все знаю!

И она в самом деле знала. Очевидно, греческие женщины в персидском гареме как-то умудрились наладить связь со своими товарками в греческих городах. Я удивился осведомленности Аспазии о придворной жизни.

— Но ведь мой отец служил Великому Царю — как каждый день напоминают нам консерваторы.

— Великий Царь очень любил Милет, — проворковал я.

В действительности Милет доставил Персии больше бед, чем все остальные малоазийские города, вместе взятые. Ксеркс хотел срыть его до основания.

Перикл присоединился к нам так тихо, что я не замечал его присутствия, пока не ощутил на плече руку и не услышал знаменитый глуховатый голос:

— Рад вас видеть, Кир Спитама!

— Стратег!

Я попытался встать, но рука на плече усадила меня обратно.

— Не беспокойтесь, досточтимый посол. Я сяду рядом.

Аспазия удалилась за вином для стратега. Я заметил, что вечеринка продолжается как ни в чем не бывало, словно правителя и не было, хотя не заметить того, кто сидел рядом со мной на кушетке, было невозможно даже в темноте, — так он был заметен. Я не знал, что Перикл настолько выше меня.

— Мы не оказали вам должного внимания, — сказал он. — Но просто не было возможности.

— Я понимаю, стратег.

— Вы знаете, что это я послал Каллия в Сузы заключить мир?

— Да, мы знали это еще тогда.

— Надеюсь, вы знаете, как я противился Египетскому походу. Прежде всего, это было грубым нарушением нашего соглашения. Но поскольку я не смог должным образом огласить его перед собранием, то и не смог собрание уговорить. Все равно, оглашенный или нет, договор остается в силе, пока это касается нынешнего правительства.

— Великий Царь сказал бы так же.

— Долго же мы продержались! — Перикл хлопнул в ладоши — от радости? Я не мог определить только по голосу, не видя его. — Вы знали Фемистокла.

Это было утверждение, а не вопрос.

— Да, я переводил его слова, когда он приехал в Сузы.

Перикл встал и подал мне руку, мускулистую руку воина. Я кое-как поднялся на ноги.

— Я бы хотел поговорить с вами, — сказал он. — Наедине.

Стратег провел меня через зал. Хотя он задерживался перекинуться словом то с одним, то с другим из приглашенных, ни к кому из женщин, кроме Аспазии, он не обращался. Перикл отвел меня в маленькую душную комнатку, где пахло оливковым маслом.

— Здесь я работаю.

Он усадил меня на табурет.

Мы сидели так близко друг к другу, что я ощущал запах его пота, напоминающий раскаленную медь.

— Когда Фемистоклу устроили остракизм, мне было двадцать восемь, — сказал Перикл. — Я думал, это величайший человек из всех, что породил наш город.

— Но теперь…

Я начал было придворный ответ, но стратег перебил меня. Он не был падок до лести, то есть лести в персидском смысле. Как грек, он жаждал аттического разнообразия.

— С тех пор я изменил свое мнение. Это был алчный человек. Он брал деньги со всех, принимал их в том числе и от родосского тирана, что непростительно. Хуже того, взяв от тирана деньги, он ничего для него не сделал.

— Возможно, так Фемистокл доказывал, что он истинный демократ. — Я не удержался от колкости по адресу его партии. Шутка прошла незамеченной.

— Фемистокл доказал, что его слово ничего не значит. Но в свое время он был величайшим полководцем. Более того — или, возможно, к тому же, — он понимал мир лучше всех, кого я знал.

— Даже лучше Анаксагора?

— Анаксагор понял многие тайны мироздания. Конечно, это очень важные и глубокие знания. Но я говорю о политике. Фемистокл понимал, как поступят люди, раньше их самих. Он умел предвидеть будущее. Он мог сказать, какие грядут события, и не думаю, что этот дар достался ему от Аполлона. Нет. Думаю, он умел предсказывать будущее, потому что ясно понимал настоящее. Вот почему я хочу знать…

Перикл запнулся. У меня было чувство, что он смотрит на меня.

— Что вы хотите знать, стратег?

— Я хочу знать, что говорил Фемистокл об Афинах, о Спарте, о Персии. Естественно, если вы не захотите говорить, я это пойму.

— Я расскажу вам, что могу. — Я был честен. — То есть что смогу вспомнить, а моя память о недавнем прошлом не слишком хороша. Я могу рассказать слово в слово, что говорил мне Великий Царь Дарий тридцать лет назад, но уже забыл большую часть из того, что говорил мне Фукидид зимой в Одеоне.

— Счастливец! Хотел бы я его забыть. Да он не дает. Вы знаете, он борец, и борец плохой. Из тех, кто жмется, жмется к тебе, а потом исподтишка кусает. Афины тесны для нас двоих. Рано или поздно один должен уйти. Потому что…

Перикл снова запнулся. У него была склонность жалеть себя, принимавшая форму притворного непонимания противника. На последнем собрании он вел себя явно по-детски. Перикла критиковали за трату слишком больших государственных средств на строительство новых зданий. Вместо того чтобы объяснить, что без этих расходов половина населения лишится работы, он сказал:

— Прекрасно. На завершение строительства я потрачу собственные деньги. Но тогда честь постройки будет принадлежать мне, а не городу.

Поскольку хор «Нет!» был отрепетирован заранее, стратег получил ассигнования — и сберег свои средства.

Перикл воспринимал политические дела слишком лично. Впрочем, Афины — небольшой городишко, лидеры слишком хорошо знают друг друга, и поэтому их взаимные нападки всегда имеют личный характер и рассчитаны не только ранить, но и растравить рану.

Как бы то ни было, по настоянию Перикла я постарался припомнить свою единственную личную беседу с Фемистоклом. Она состоялась в Магнезии за год-два до его смерти. Не помню, почему я оказался в этой части мира. Но помню: когда вдоль тракта разнеслась весть, что едет царский друг, Фемистокл выслал навстречу мне гонца. Не соизволю ли я остановиться гостем в доме наместника? Как персу, естественно, мне было приятно, что он меня помнит. Как грек, естественно, я понял, что ему от меня что-то нужно.

Помню, что день клонился к вечеру. Кажется, стояло лето. Мы с Фемистоклом сидели на прекрасной лоджии с видом на сады его обширного поместья. За годы Фемистокл скопил огромное состояние и умудрился каким-то образом вывезти его из Афин до того, как лишился власти.

— Между мной и сатрапом в Сардах возникло недоразумение. — Он собственноручно налил мне и себе вина. — Дело пустяковое, однако… — По греческому обычаю, он выплеснул немного вина на пол. — Несколько лет назад я установил в Афинах статую, названную «Водоносом» — в память о тех временах, когда я был надзирателем за водой, — между прочим, непростая работа, но я тем не менее справлялся с ней неплохо. Статуя бронзовая — старомодно, конечно, но всем она понравилась. Как бы то ни было, после падения Афин персы забрали статую и установили в храме Геры в Сардах.

Да, Демокрит, он сказал «после падения Афин».

— И я спросил сатрапа, не могу ли я выкупить статую у храма и послать обратно в Афины, — понимаете, в знак примирения между персами и греками, и все такое прочее. Сатрап пришел в ярость. И теперь обвиняет меня в оскорблении Великого Царя, в измене, в…