Юрий Щеглов - Победоносцев: Вернопреданный

• Название: Победоносцев: Вернопреданный
• Автор: Юрий Щеглов
• Издательство: Астрель: АСТ
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-17-022237-8, 5-271-08107-9

Новая книга известного современного писателя Юрия Щеглова посвящена одному из самых неоднозначных и противоречивых деятелей российской истории XIX в. — обер-прокурору Святейшего синода К. П. Победоносцеву (1827–1907).

---

Рядом с Бутковым — Буцковский, рядом с Буцковским — Вилленбахов, рядом с Вилленбаховым — Стояновский, рядом со Стояновским — Зарудный, а за ним и Константин Петрович…

Плавский, Даневский, Шубин… Элита русской юриспруденции. История права в России. История Великой реформы. Есть от чего прийти в замешательство и волнение. И чем-то трудноуловимым он обязан именно «Русскому вестнику» и Михаилу Никифоровичу, разглядевшему в нем приметного и многообещающего автора. Увлеченность Константина Петровича бросилась в глаза Каткову. И она, увлеченность, действительно была необычайной. Достаточно упомянуть, что ему мало показалось знакомства с английской и немецкой литературой по специальности. Он принялся за итальянскую, несмотря на то, что не знал языка и никогда не пытался прочесть на нем ни одной книги, хотя бы с помощью словаря. Он заинтересовался двумя серьезными специальными работами — Pisanelli «Sulla competenza» и «Istituzione del qiurati». Здесь очевидно влияние Сергея Ивановича Зарудного, который переводил впоследствии Данте и Беккария. Константин Петрович читал и «Ад», и «Чистилище», и «Рай» в прозаическом переложении, но Зарудный уже тогда испытывал на себе сильное влияние итальянской культуры. Словом, несколько неожиданно для себя Константин Петрович очутился среди тех, кто не просто подготовил судебную реформу как документ, а — и это главное — пришел к выводу, что страна способна воспринять предложенные изменения, сделав огромный гуманитарный и социальный скачок в будущее.

Катков, прочитав статьи Константина Петровича, поделился с ним первым впечатлением:

— Больше остального я оценил вашу осторожность. Осторожность судейского — признак государственного мышления. Отрыв юриспруденции от практики повседневной жизни чреват опасностью разрушения административной машины. Я согласен с вашим подходом.

На что Константин Петрович, искренне и с благодарностью пожимая руку, протянутую над замызганным редакционным столом, ответил:

— Существующее положение сложилось недаром. Оно результат целого ряда событий. Старые порядки легко осудить, но нельзя не учитывать процесс их возникновения. К нему надо присмотреться. Надо понять, что сегодня мы еще в прошлом, а прошлое тесно связано со свойствами почвы, людей и сообразно с другими частями нашей жизни, ростом и условиями быта.

Каткову не хотелось прощаться. Он вышел вместе с Константином Петровичем на Страстной бульвар и отправился провожать его к Тверской. Они остановились как раз напротив теперешних ворот в захламленный двор «Нового мира». Им и в голову не приходило, что они стоят в центре будущей русской литературы.

— Ваши рассуждения мне очень близки. Отметая прежнее, надо все-таки знать причины его появления. И это отнюдь не исторический интерес. Корни всегда остаются в земле. Вы ведь на первое место поместили почву. Рабство в России пало, но если не знать, почему оно расцвело и превратилось в основу мощного хозяйства, позволившего противостоять окружающему враждебному миру, то оно, рабство, возвратится и окажется братской могилой для миллионов.

— Эй, поберегись! — услышали они крик извозчика, сворачивавшего на Тверскую. — Зашибу!

Из оконца выглянула усатая — довольно мерзкая и ожиревшая — физиономия, охваченная бобровым воротником. Завидев Каткова, физиономия отшатнулась.

— Область и, если хотите, пространство всего законодательства, подлежащее реформе, быть может, не так и дурны. В действии законов есть много недостатков, но надобно различать, что относится к самому закону, что к людям и что к влияющим условиям. Вдруг их переменить невозможно. Но прогресс истории не должен останавливаться на семнадцатом веке. Его двигает настоящая элита. Она уже сформировалась в России, и ей суждено необычайное будущее.

Они распрощались дружелюбнее, чем когда-либо, вполне довольные друг другом. Каткова ждал редакционный стол в кабинетике напротив будущего журнала «Новый мир», а Константин Петрович отправился в Санкт-Петербург, чтобы воспарить к новой жизни. «Основные положения» обсуждались на общем собрании Государственного совета, и государь их утвердил 29 сентября 1862 года. За это время Константин Петрович попал в поле зрения помощника генерал-адъютанта графа Николая Васильевича Зиновьева — генерала со знаменитой на Руси фамилией Гоголь. Услышав ее впервые, Константин Петрович перекрестился.

— Это что-то да значит! — пробормотал он про себя.

В теории все прекрасно

Гоголь оказался симпатичным и сдержанным человеком, образцовым придворным, предупредительным и внимательным. Он представил Константина Петровича графу. От Зиновьева дорожка заворачивала к другому графу — Строганову, а уж затем следовал павильон между Эрмитажем и главным зданием Зимнего дворца, где жил Никса. За чтением лекций цесаревичу и работой в комиссии время пролетало незаметно. Константин Петрович был занят с утра до позднего вечера. Комиссию государь обязал на основании подписанных монархом и опубликованных положений выработать уставы о судоустройстве и судопроизводстве и представить их на утверждение в середине января 1863 года. Свою часть работы Константин Петрович услел перед путешествием с цесаревичем отправить Зарудному. Возвратившись в Петербург, он засел за разбор заметок, сделанных в дороге. Между тем дело в комиссии двигалось туго. То, что Катков принимал за йастойчивую осторожность у Константина Петровича, Бутков и Стояновский считали скептицизмом, который вел к колебаниям и даже отступлениям. Так, например, в одном из проектов письменная и словесная части судопроизводства представлялись равноправными, что не соответствовало идеям, заложенным в ганноверском образце.

Стояновский, выражавший крайне либеральную точку зрения в комиссии, с иронией и даже едкостью бросил через стол Константину Петровичу, впрочем, не стремясь нанести оскорбление:

— Еще совсем недавно вы придерживались противоположной точки зрения, чем и подкупили своих оппонентов по другим вопросам.

— Рад, что вы знакомы со всеми моими идеями и выводами, — ответил Константин Петрович. — Очень рад.

Дискуссии проходили почти на каждом заседании. Нет в мире людей, менее согласных между собой, чем юристы. Особые баталии вызывал суд присяжных. Это был один из самых жгучих вопросов, если не самый жгучий. — Здесь осторожность и желание уйти от крайностей проявились у Константина Петровича сильнее всего, тем паче что он считался почти непререкаемым авторитетом в этой области. В «Современной летописи» — приложении к «Русскому вестнику» — он опубликовал обширную статью, где сделал подробный обзор суда присяжных в Англии, Франции и даже Сардинии. Он пришел к выводу, что суд присяжных привился и успешно действует там, где существуют надлежащие исторические условия. Я прошу прощения у читателя за приведенные ниже извлечения, но они в какой-то степени объяснят, почему в России до сих пор отсутствует институт присяжных. И они объяснят точку зрения Константина Петровича на включение в профессиональный судебный процесс людей, далеких от юридической практики. Вот что он писал в начале шестидесятых, отнюдь не принижая великое открытие человечества в области демократической юриспруденции: «Вопрос о том, соответствует ли учреждение присяжных истинным целям правосудия и условиям для достижения истины в деле судебном, разрешается окончательно только путем практики».

В теории все прекрасно! И адвокатура прекрасна, и институт присяжных не менее прекрасен. Число сторонников этого нововведения с каждым годом увеличивается. Многие обвиняемые желают, чтобы их отдали под суд присяжных. Полемика разворачивается главным образом в тех странах, где учреждение присяжных отсутствует или не полностью утвердилось.

«Но вместе с тем возникает вопрос, в каком виде, в каких формах, с какими видоизменениями может действовать это учреждение в государстве, сообразно нравственным, умственным и политическим условиям народной жизни и общественного быта», — писал Константин Петрович, готовя нас к неторопливому и осторожному обсуждению животрепещущей темы.

Приведенные слова исторгнуты из глубины души с болью и горечью за свою землю, которую он любил не меньше, если не больше, чем его коллеги, а уж о заправских социалистах, прогрессистах и либералах и упоминать не стоит. У них на первом плане не практика, а демагогия, не результат, а победа в конфликте. «После победы сделаем, как положено», — прокламировали они. Да, эти слова Константина Петровича были написаны с болью за Россию, еще не способную к тому, чтобы ввести в состав процесса «великое и важное» учреждение. «А присяжные, — продолжал настоятельно Константин Петрович, — не такое учреждение, которое можно было бы вдвинуть в процесс разом и отдельно, без соображения с целым его механизмом». Если расшифровать мысль, похожую, на первый невнимательный взгляд, на слабодушную нерешительность, граничащую с реакционностью, то мы увидим, что именно здесь заложен вполне логичный призыв к изменению существующего положения, но в нерасторжимой и органичной связи с остальными необходимыми преобразованиями. Суд присяжных составляет часть целого, и только в сочетании с целым можно добиться успеха.