Владимир Хазан - Неизвестный Андрей Соболь

• Название: Неизвестный Андрей Соболь
• Автор: Владимир Хазан
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012

Жизнь и творчество Андрея Соболя, одного из первых, если не первого, переводчика Шолом-Алейхема на русский язык, писателя с широко и разнообразно представленной еврейской тематикой, еврейскими персонажами и еврейскими заботами и переживаниями, практически не изучены. Трудно понять, почему при столь обостренном и вроде бы непоказном интересе, который вызывают сегодня русско-еврейская литература и русско-еврейские писатели куда меньшего калибра и масштаба, затонувшая литературная Атлантида Соболя до нынешнего дня не встретила подобающего исследовательского и издательского внимания и сочувствия.

---

А год спустя, 7 января 1913 года, Рутенберг обратился к находившемуся тогда же в Италии Б. В. Савинкову и просил помочь найти адвоката, дабы узнать у него, «что я должен сделать, чтобы расправославиться и быть по-прежнему записанным в документах евреем»[7]. Очень похоже, что адвокат, рекомендованный Савинковым, был не кто иной, как будущий защитник упомянутого выше Бейлиса (суд над которым произойдет осенью того же 1913 года) Оскар Осипович Грузенберг, — по крайней мере, в своих воспоминаниях последний пишет о встрече с Рутенбергом в Италии[8].

Когда писалась упомянутая выше книга о Рутенберге, где прослежен его путь от российского революционера-террориста до главы электрической компании в Эрец-Исраэль, о его контактах с Соболем в Италии мне было известно крайне мало (в рутенберговском дневнике имеется фраза, записанная, по всей видимости, позднее и носящая «мемуарный» характер: «Тогда в Италии встретил Андрея Соболя. Позже роман „Пыль“[9]. Все его мысли были тогда о России»). Не имея на руках никаких других свидетельств этого знакомства и встречи (встреч?), я, невольно «микшируя» их значение, писал: «Сам А. Соболь о встрече с Рутенбергом, насколько нам известно, нигде не упоминал — скорей всего, она ему не запомнилась или не показалась важной или интересной»[10]. Обнаруженное недавно в израильском архиве Рутенберга недатированное письмо к нему автора рассказа «Встань и иди» не только дополняет их отношения новой информацией, но и, в порядке опровержения приведенного высказывания, отбрасывает важный отсвет на раннее творчество писателя.

Это любопытное во многих отношениях полустраничное письмецо завершается приветом, который Соболь шлет «милому ослику» Рутенберга, интересуясь при том, «как он там поживает» и помнит ли «персонально» его, Соболя? В известных мне источниках об итальянском периоде жизни Рутенберга, включая донесения загранотдела российской охранки, которая вела пристальное наблюдение за вчерашним «возмутителем порядка», никаких упоминаний об ослике вроде бы нет. Не склонный к украшению жизни бессмысленными безделицами и безделушками, суровый Рутенберг в качестве хозяина столь экзотического животного выглядит по крайней мере странно, и единственным объяснением, что он таковым обзавелся, служила, по-видимому, практическая надобность в «перевозочном транспорте» (как было сказано выше, в Италии бывший террорист и убийца Гапона вернулся к инженерному труду и приобрел имя как талантливый и изобретательный гидростроитель).

Следует полагать, Соболь был осведомлен о произошедшей в жизни Рутенберга семейной драме и о планах «раскаявшегося отступника» вернуться в еврейство. Именно этот реальный сюжет, как представляется, послужил импульсом для сочиненного им рассказа, в котором ненадуманные события, в полном соответствии с требованиями изящной словесности, укутаны вымыслом: так, рабочий ослик Рутенберга оказался обвешан разноцветными веселыми лентами бродяги Александра Гомельского.

2

Вызывающая прилив адреналина поэтика секретного и конспиративного имеет свойство приковывать общественное внимание. Нет поэтому ничего удивительного в том, что один из величайших провокаторов всех времен Евно Азеф превратился в аттрактивнейшую фигуру российской политической и социальной жизни. Кажется, пути-дороги Азефа и Соболя никогда не пересекались и пересекаться не могли. В России революционный агитатор Соболь был для главного заправилы отечественного террора мелкой сошкой. За границей он оказался в конце 1908 года, когда Азеф был уже разоблачен, бежал из Парижа в Берлин и до смерти в 1918 году прожил там, затаившись и полностью сойдя с общественной сцены. Вместе с тем Соболь был близко знаком со многими ведущими участниками российского революционно-кровавого спектакля, а с известной террористкой Ксенией Ксенофонтовной Памфиловой, женой выданного охранке Азефом и затем казненного в 1907 году боевика Льва Ивановича Зильберберга, состоял, живя в эмиграции, в интимных отношениях. Соболь попал в Европу, когда политэмигранты бурлили от еще не пережитого шока, испытанного в связи с разоблачением Азефа. Понять и переварить это казалось невозможным: «великий провокатор» одной рукой управлял Боевой организацией, державшей в страхе всю пирамиду российской власти — от Николая II, министров и членов Государственного совета до губернаторов и градоначальников, и далее вниз по сословной и служебной лестнице — вплоть до полицмейстеров и жандармских чинов, а другой направлял в Департамент полиции донесения на тех самых боевиков, которых посылал или намеревался послать совершать «возмездные акты». В случае с Азефом правая рука хорошо знала, что делает левая.

Осуществленное В. Л. Бурцевым, с которым Соболь был близко знаком, разоблачение Азефа как полицейского агента достигло кульминации 26 декабря 1908 года, когда главный партийный орган эсеров «Знамя труда» поместил на своих страницах следующее сообщение:

Центральный комитет п<артии> с.-р. доводит до сведения партийных товарищей, что инженер Евгений Филиппович Азев <так!>, 38 лет (партийн<ые> клички: «Толстый», «Иван Николаевич», «Валентин Кузьмич»), состоявший членом партии с.-р. с самого основания, неоднократно избиравшийся в центральные учреждения партии, состоявший членом БО и ЦК, уличен в сношениях с русской политической полицией и объявляется провокатором. Скрывшись до окончания следствия над ним, Азев, ввиду своих личных качеств, является человеком крайне опасным и вредным для партии. Подробные сведения о провокаторской деятельности Азева и ее разоблачении будут напечатаны в ближайшем времени.

Это было официальное признание не просто произошедшей политической катастрофы или фактически несмываемого нравственного позора, но некое деяние, которому трудно подыскать прецеденты как в российской, так и в мировой истории. В литературе такая тема оказалась бы по плечу разве что Достоевскому.

Азеф, по-видимому, заинтересовал Соболя именно с этой, литературной, стороны — как своего рода «минус-герой» большой исторической драмы. В том же самом письме-записке, о котором шла речь в первой заметке, он сообщает Рутенбергу о задуманном им романе об Азефе. Свой замысел молодой писатель передавал в предельно сжатой форме, богатой в то же время достаточно глубокими потенциальными смыслами. Обращаясь к Рутенбергу, он, как думается, искал одобрения своим мыслям у одного из тех, кто Азефа, к своему великому несчастью, очень хорошо знал лично:

Но самое ужасное в случае с Азефом, — писал Соболь Рутенбергу, — это то, что полиция и правительство хорошо знали, кто есть Азеф на самом деле, и все-таки позволяли ему продолжать эту игру. Все всё знали и делали вид, что не знают. Вы согласны со мной, Петр Моисеевич? Это же ведь была игра с заранее разученными ролями, и каждая сторона имела в ней свою выгоду. И Азеф знал, конечно, что они знают, и продолжал играть «двойную» роль. Но тогда в том-то вся и суть этой печальной и трагической истории. Вот бы удалось написать роман о том, как все это случилось.

Роман об Азефе Соболь не написал. Вероятнее всего, это был один из тех случайных и летучих литературных замыслов, которые так же быстро оставляют писателя, как и овладевают им. Не исключено, однако, что замысел об Азефе предшествовал и в какой-то мере стимулировал роман «Пыль», над которым Соболь, судя по всему, начинает работать именно в это время. В нем отразилась жизнь революционеров-террористов с довольно неожиданной стороны: антисемитизм захватывает не только семейную сферу, но проникает в лагерь политических единомышленников и разводит по разные стороны бывших «товарищей по оружию». Впрочем, в рассказе «Встань и иди» данный смысловой оттенок тоже присутствует: неспроста ослик Гомельского окрещен «товарищем Михаилом» — по имени брата жены героя, его вчерашнего партийного соратника. Интересно, если это когда-нибудь окажется возможным, выяснить, как звали рутенберговского ослика и не воспользовался ли Соболь и здесь каким-то не измышленным, а вполне реальным источником сюжетостроения.

Примечания

1

ГА РФ. Ф. 533. Оп. 3. Ед. хр. 2762. Л. 2.

2

См.: Хетени Жужа. Андрей Соболь, русско-еврейский писатель // Русско-еврейская культура. М., 2006. С. 75; то же: Hete`nyi Zsuzsa. In a Maelstrom: The History of Russian-Jewish Prose (1860–1940). Budapest; New York, 2008. Р. 197, 198.

3

Соболь Андрей. Встань и иди // Сборники «Сафрут». Кн. 1. М., 1918. С. 47.

4

Там же.

5

Хетени Жужа. Андрей Соболь, русско-еврейский писатель. C. 77.

6

Хазан Владимир. Пинхас Рутенберг: От террориста к сионисту. Опыт идентификации человека, который делал историю: В 2-х томах. Т. 1. Иерусалим; М. <2008>. C. 289.