Кларисе Лиспектор - Осажденный город

• Название: Осажденный город
• Автор: Кларисе Лиспектор
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-8301-0108-4

В романе Кларисе Лиспектор «Осажденный город» история города рисуется как история любви — любви истинной, с враждебностью, ненавистью, изменой, и в «палитре» писательницы — романтизм и философия, миф и фольклор, тонкий психологический анализ и изыски модернистского стиля. Судьба города — главного героя романа — переплетается с судьбой наивной деревенской девушки Лукресии.

---

— Пойдем отсюда, — произнесла она мягко, потому еще, что уже начинала обманывать его.

В парадной дома, где жила девушка, он сказал, что подождет, пока она подымется.

«Нет, — отвечала она, так доверительно хитря, — это я подожду, пока ты не уйдешь, понял…» — она говорила очень нежно, махая всем своим существом одновременно со шляпой, но смотрела ему в глаза с тревогой: не хотелось доставлять себе труд подыматься по лестнице, чтоб снова спуститься.

Но он засмеялся, крайне польщенный:

— Тогда прощай!

— Привет, — сказала она, задыхаясь от смеха.

Юноша покраснел.

— Привет, — сказал он, не глядя на нее.

И удалился медленно, стараясь ступать легко под взглядом Лукресии, но заметно было, что он изменил своей привычной походке. Девушка наблюдала, как он махал ей, успокоенный, сворачивая в первую улицу. Она тоже помахала, вытянув руку над своей шляпой. И сразу перестала улыбаться, сделалась хмурой, замкнутой. Подождала минуту.

Повернулась, чтоб посмотреть на часы на башне. Постояла в задумчивости — трудно собираться еще раз. Наконец, взглянув в одну сторону, потом в другую, вышла.

Движенье на улицах поутихло и предвечерний свет был пронзителен и бесцветен. Карета на углу казалась из сказки… колеса и оглобли в россыпи света. Лицо девушки плыло вперед, легкое, внимательное. Она уже различала каменную площадь, полную лошадей на привязи. Возле башни с часами она остановилась подождать. С мыслью слепой и спокойной под особым этим светом.

Люди издалека были уже черны. И между плитами полоски земли потемнели. Лукресия Невес ждала, воздушная, умиротворенная. Поправляла, не глядя, банты на платье. Площадь. Какой вид! Это порог. Она не перейдет его. В холодеющем воздухе руки становились белее, и девушке было это, казалось, приятно: она взглядывала на них время от времени, строго. Над витринами дрожало то же несмелое и неповторимое выражение, что и на лице Персея, — девушка узнала его: это было лицо города Сан-Жералдо в предвечерье. Она ждала.

Так же и предместье, в этот час, подошло к концу своего ученичества. Уже невозможно было бы заметить вот этот столб, вон ту дверь. Или конную статую на площади. Или кого-то из безликих прохожих, что ступали, не касаясь земли. Прерывистое дыханье лошадей создавало зачарованную жизнь вокруг… Неподвижное стояние на месте, казалось, мешало равновесию, и девушка переступала время от времени ногами: она тоже, с ее внешней чувствительностью, какая, через секунду углубления, становилась недосягаемой; порой она дотрагивалась до своих волос и вздрагивала, пугаясь себя самой… недвижные лошади били копытами о бесцветный камень. Лицо девушки не выражало ничего. Тонкие губы плотно сжаты. Был конец дня.

Но вот показался Фелипе, в форме, с красным лицом. Чем больше выходил он на ясный свет, тем невозможнее становилось на него смотреть. Пока, подойдя к ней вплотную и став для нее невидимым, не превратился в воина. Она сжала его руку с робостью, какую вызывало расстояние между их встречами. Но лейтенант сразу же разрушил смиренную необщительность девушки, взяв ее под руку, невидимый, так мало она уже видела, почти безгласный, так мало она уже слышала:

— Моя красавица в голубом, пойдем скорее на воду, потому что я должен сегодня рано лечь, завтра день тренирозок. И к тому же еще этот чертов конь все время оступается.

Это речь мужчины!.. И Лукресия улыбнулась, досадливо и слегка побледнев, уже завороженная светом над предместьем. Позволила провести себя снова и скучно через Городские Борота к узенькой речке, как он говорил, «на воду», за железной дорогой. Там они присядут на камень, да так и останутся. Фелипе говорил что-то и спрашивал что-то, невидимый, девушка угадывала, что он поворачивал к ней время от времени голову движеньем, придававшим ему большую красоту и сверхчеловеческую свободу; это у него была новая привычка с тех пор, как был принят наконец в кавалерию, и она со вниманием старалась подражать ему, поворачивая голову, как поворачивают лошади. С тех пор, как поменял род войск, все, что смущало, легко устранялось, и лейтенант Фелипе виделся теперь всегда на коне. Так удалял он девушку от людей — оба верхом на том же боевом коне, сквозь толпу, все более и более невидимую.

Существо близкое и далекое, чужеземец, меткий в стрельбе, воин, настоящий воин! — девушка была словно в приятном сне рядом со своим военным. Если б он захотел, Лукресия Невес привязалась бы к нему если не из любви, то уж по крайней мере из безграничного восхищения — на какое была способна, еще более углубив свойственные ей мягкость и восприимчивость, — ибо такова была ее натура. Но лейтенант Фелипе не хотел, он был свободен. И поскольку девушка так ни разу по-настоящему на него и не взглянула, то и он почти не смотрел на нее, потому что не знал ее; позднее как один, так и другой забудут ненужные черты своего спутника.

— Проклятые! — сказал Фелипе, кривя губы и поддавая ногой камень, о который споткнулся.

И она вдруг обрадовалась, испуганная. Нос у Фелипе побелел от гнева. Все, что девушка любила в своем лейтенанте, — это ярый гнев, в какой он умел впадать. «Проклятые!» — сказал он еще раз. И, вернувшись к прежней любезности: «пойдем на воду, красавица моя!», но она все еще смотрела восторженно в сторону Паственного Холма, где только поздно вечером животные взмахнут гривами со ржаньем: проклятые!.. Они пошли дальше в широком бледнеющем свете — и вот уже показалась вода.

Мертвые вещи прислонились к скалистому берегу. Они постояли, поглядели. Фелипе курил. Но любая досягаемая вещь была далекой для девушки, она была вся — одни глаза. Она сама была недосягаема.

Таков был и город об эту пору.

Земля, обнимавшая воду, была жирна, плодородна, в испарине — Лукресия Невес вдыхала ее сырость бессильно и осторожно. Она так пристально вглядывалась в поток, что лицо ее зацепилось за один из камней, уплывая и вытягиваясь вдоль по течению, и эта единственная точка болела, тем сильней болела, чем дальше уносилась и мечталась в воде. Вскоре она уж и не знала, она ли следила за этим образом или образ этот следил за нею, потому что всегда так было устроено, и кто скажет: город ли создан был для людей или люди созданы были для города, — она смотрела, смотрела…

Легкое движенье Фелипе заставило ее вздрогнуть и вспомнить о его присутствии по левую сторону… она быстро вздернула левое плечо к самому уху, отстраняясь от своего лейтенанта мягко и уязвленно. И подумала, полупроснувшись и вся обратившись в слух, подумала, что чужеземец скажет: «Какая тут грязь!» Почти услышала подобное святотатство и совсем прижала плечо к уху, растерянная, горбатая. Полна свободной злобы…

А река была из металла, и какая-то птица пролетела над грязной водой!.. Терлась плечом об ухо… или крыло?., о поля шляпы, сбившейся набок, а ветер дул над свинцовым городом. Но Фелипе завязывал шнурок на ботинке, посвистывая на свету, и ничего не говорил. И то, о чем он молчал, потонуло под конец в огромных голубоватых сумерках. Тогда девушка стала слушать мелодический свист своего спутника.

Пока еще один оттенок не лег на темнеющий вечер. Все виделось теперь в профиль, края крыш резко вырезались в пустоте… Она высвободила плечо, прервав сразу же это нежное состояние, какому свист придавал такую теплоту. И вся вытянулась: но не слышно было вокруг никаких шумов, только бледный свет зажегся в воздухе.

И вскоре, словно они задремали и не заметили времени, сделалось очень поздно и все преобразилось.

Вещи выросли выше в глубоком покое. Город Сан-Жералдо проявлялся. И она стояла, выпрямившись, пред этим ясным миром. Фелипе говорил что-то, и слова были глухим шумом… Даже шумы предместья доходили тусклые, в бледной овации далей. Девушка слушала стоя, с постоянством, с жизненным терпением охотничьего сокола. Все было несравнимо. Город объявлял о себе открыто. И на ясной грани ночи мир города был вселенной. На пороге ночи миг немоты был тишиною, виденье было привиденьем, город — крепостью, жертва случая — жертвой на алтаре. И мир города был вселенной.

И посреди этого нового мироздания, неподалеку от бездны, валялся на земле небольшой винт.

Лукресия Невес смотрела с высоты своего роста на ужас этого предмета.

Вещи страшные и хрупкие лежали на земле. Винт с тончайшей нарезкой.

Девушка вдыхала свинцовый запах ясной ночи. И, повернувшись, увидела: там раскинулся город Сан-Жералдо, объемный, неизъяснимый, стоящий крепко, как на гигантской стопе. Каждый предмет — гиперпластика. Знак чего-то. Девушка тихонько переступила с ноги на ногу.

Еще один оттенок лег на землю. Теперь, в полутемном цвете воздуха, каждая башня, каждая труба на крыше внезапно вытянулись… Настал, видно, момент высадиться на берег и самой дотронуться в конце концов до каждой вещи. А город позволит ощупывать с дрожью его камни? Или сомкнется над дерзкой своею жертвой, подняв свои стены еще на одно домовище…