Алексей Крученых - Чорная тайна Есенина

• Название: Чорная тайна Есенина
• Автор: Алексей Крученых
• Издательство: Издание автора
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1926

Замечено, что к каждому более или менее значительному писателю прицепляется обычно какое-нибудь ходячее меткое определение сущности его творчества, каковое определение в литературном «паспорте» писателя является как бы его званием. К Чехову быстро прилепилось: «певец сумерек». А вот относительно Есенина до сих пор решить не могут, что он собственно такое: «певец деревни», «поэт Москвы Кабацкой», то ли — «певец Руси уходящей», и сколько еще этикеток приклеивают к Есенину. И все это в некоторой мере верно, но — верно не до конца. Кажется, только одно определение полно и непререкаемо останется за ним: Есенин — поэт безнадежности и самоубийства.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Все это мечты о закате последнем, о смерти. И самую жизнь хочет поэт сделать похожей на смерть:

Будь же холоден ты, живущий,
Как осеннее болото лип.

Не последнее ли отречение от жизни звучит в этом совете живому: «будь холоден, как мертвые осенние листья»?… Недаром же в конце книги «Березовый ситец» целый отдел носит заглавие «Мреть» (мрак, морок, мерцание). Первое стихотворение в этом отделе «Песнь о хлебе», в котором летние полевые работы (жатва) изображены, как настоящая «мрет»: здесь «убийство», «желтые трупы», «катафалки», словом — «погребальный чип» (цитату см. выше). Дальше — стихотворение о том, как «бродит чорная жуть по холмам» (о нем также сказано выше) и наконец, знаменитые заключительные строки последнего в этом отделе стихотворения:

Будь же ты во век благословенно,
Что пришло процвесть и умереть.

Те же «смертельные» покойницкие образы и настроения мы в изобилии встречаем в небольшой книжке Есенина «Избранные стихи».

…И не обмытого меня
Под лай собачий похоронят…
…Догорит золотистым пламенем
Из телесного воска свеча
И луны часы деревянные
Прохрипят мой двенадцатый час.

Как будто дьячек вздумал стихи писать!

Панихидный справлялся пляс…

Замечательно, что не только собственное будущее поэта представляется ему похоронно-мрачным, но и будущее всего окружающего.

Почти в одних и тех же выражениях он пишет и о себе:

И меня по ветряному свею
По тому ль песку
Поведут с веревкою на шее
Полюбить тоску.

И про старую, обреченную на смерть корову:

Скоро на гречневом свее
С той же сыновней судьбой
Свяжут ей петлю на шее
И поведут на убой.

И все животные у Есенина, в соответствии с его настроением, — жалостные, нездоровые, слезливые и умирающие (и корова, и лисица, и собака). Так Есенин, не сумевши найти жизненной радости внутри себя, не сумел увидеть ее и во внешнем мире. И так неприветливо, мрачно и страшно вокруг, что другого объяснения всему атому не придумаешь, кроме:

Запутала нас сила нечистая,
Что ни прорубь — везде колдуны…

А под конец жизни Есенина «нечистая сила» окончательно осмелела, вылезла ив проруби, воплотилась в образе Горного человека и в этом виде «запугала» поэта, в буквальном смысле слова, — до смерти. Но еще раньше везде чудилась эта смерть поэту:

В роще чудились запахи ладана
В ветре бластились (?) стуки костей.

И сам Есенин чувствует, что он попал в замкнутый круг самоубийственной безнадежности:

Я знаю.
Не вылечить души…
Какой скандал!
Какой большой скандал!
Я очутился в узком промежутке.
Ведь я мог дать не то, что дал…

Во всяком случае Есенин дал в своей поэзии не то, что следовало дать современному читателю. Это иногда понимал сам Есенин, понимала это и критика. Вот что пишет о Есенине, например, П. С. Коган в книге «Литература этих лет».

— «Нет поэта, более далекого тому, чем наполнен воздух современности… Он (Есенин) знает, что ему не уйти от этого (старого) мира».

Впрочем, Коган объясняет мрачность образов Есенинской поэзии исключительно тем, что Есенин, мол, в своих стихах изображает старую деревню, гибнущую в борьбе с городом. Отчасти это, пожалуй, верно, но лишь отчасти. Дело в том, что мрачность поэзии Есенина обгоняется не только этим. Есенин носил «Черный призрак» внутри себя. Психика поэта была окрашена мрачностью и болезненной безнадежностью. Поэтому деревня ли, город ли, борьба ли, примирение ли — ему, в сущности, все равно: везде смертная тоска, увядание, гибель; и в полдень, среди жатвы, он видит катафалки.

Бродит черная жуть по холмам.

Эта «чорная жуть» не из внешнего мира вошла в стихи Есенина. Наоборот, он ее, как и свое настроение, привносит во все изображения внешнего мира. Этого, обыкновенно, критика не заметает или старается не замечать. А жаль: только таким путем, какой мы наметили в настоящей работе, можно объяснить темные стороны творчества Есенина; только приняв во внимание бредовую технику поэта и разобравшись в ней, можно понять, как он под конец жизни пришел к «Чорному человеку» и к самоубийству.

А это стремление у Есенина неистребимо. Сначала оно проявляется только в стихах. Впоследствии факт литературный становится фактом реальным. Иначе и быть, пожалуй, не могло: в стихах проявляются скрытые пружины психики поэта; рано пли поздно эта тенденция должна была прорваться в действительность.

— «Число людей, у которых действует с известной силой тенденция к самоуничтожению, гораздо больше того числа, у которых она одерживает верх…. и там, где дело доходит до самоубийства, там… склонность к этому имеется задолго раньше, но сказывается с меньшей силой или в виде бессознательной и подавленной тенденция» — вот что пишет по интересующему нас вопросу проф. З. Фрейд в книге «Психопатология обыденной жизни».

Есенин, к несчастью, оказался ив тех людей, у которых тенденция к самоубийству в конце концов одержала верх. Но предварительно она укреплялась и росла в сфере бессознательного, прорываясь в темах и образах стихотворений Есенина.

Таким образом, ничего случайного нет в том, что поэт оказался пророком, предсказывая себе самоубийство.

Стихотворные (и литературные вообще) образы всегда являются как бы исполнением скрытых, вытесненных желаний автора. В большинстве случаев, — другого, реального исполнения, эти желания уже не требуют: поэт от вытесненного стремления «отделывается стихами», по выражению Пушкина. Однако, в — тех случаях, когда стремление это очень сильно, «отделаться стихами» нельзя: стихи не уничтожают, но усиливают его. Образ, созданный в порядке литературного творчества, начинает как бы жить самостоятельной жизнью и стремится воплотиться, стать подлинной действительностью. При большой направленности сознания (или бессознательного) в данную сторону, поэт нередко осуществляет в жизни то, о чем ему прежде довелось написать в стихах; стихотворный образ вылетает ив книги и облекает плотью и кровью. Когда сопоставляешь «висельные, конченные безнадежные стихи»[3] Есенина с фактом его смерти, невольно напрашивается вопрос: не является ли в конце концов самоубийство Есенина — воплощением образа, им самим созданного? По всей вероятности, на этот вопрос правильнее всего дать положительный ответ. Но с полной и окончательной уверенностью может разгадать эту тайну психоаналитик или психиатр, а не литературный критик. Мы поставили этот вопрос и надеемся, что в настоящей статье будущий исследователь найдет некоторый материал для ответа. В наши же задачи входит проследить развитие в плоскости литературной тех образов, которые впоследствии так или иначе были повторены действительностью. Отчасти это уже сделано в начале статьи. Обратимся теперь к самому показательному в этом смысле произведению Есенина. Мы говорим о поэме «Чорный Человек», помещенной в первой книге журнала «Новый Мир» за 1926 год.

«Чорный Человек» — поэма о бреде, галлюцинациях — словом, о душевной болезни и, если хотите, — поэма о бедой горячке.

Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь
Осыпает мозги алкоголь.

Так, уже с первых строк начинается бред. В самом деле разве не бредовой образ — «мозги, осыпающиеся от алкоголя, как сентябрьская роща»? Образ в достаточной мере сложен и в тоже время он как-то ужасающе прост: с одной стороны — сравнение по очень отдаленному, в конце концов, даже примышляемому, сходству; с другой стороны — почти видимость, почти ощутимость дряблого, как лист осенний, сыплющегося в бездну мозга.

Может быть именно благодаря всему этому, с первых же строк поэмы читатель уверен: это не просто литература, это — что-то неимоверно близкое к жизни самого поэта, это, может быть — дневник.

Вся буйная и безумная жизнь Есенина ярко рисуется в строках поэмы:

В книге (речь идет о книге жизни поэта)
  много прекраснейших
Мыслей и планов.

Но эти «мысли и планы» не осуществляются, высокая и прекрасная жизнь остается только в области мечтаний, а на самом деле

Был человек тот — авантюрист

И тут же — попытки какого-то печального самооправдания:

Но самой высокой
И лучшей марки.

«Авантюрист» — так характеризует поэт самого себя. В этой характеристике звучит большая горечь: ему так хотелось бы, вместо циничной холодности авантюриста, найти в себе силы на искреннее, непосредственное чувство. Он пытается искать «спасения» в любви. Некоторое время ему кажется, что спасенье найдено; в «Москве Кабацкой» еще проблескивало: