Павел Кренев - Сваня

• Название: Сваня
• Автор: Павел Кренев
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1990
• ISBN: 5—08—000255—7

Повести и рассказы молодого автора посвящены взаимоотношениям человека и природы, острым экологическим проблемам.

---

«Промысловик, так тебя! Открыл пальбу! Жрать нечего, что ли? По лебедям канонаду устроил!» — так ругал он себя, пока сидел и курил.

На середине озера лебеди сбились в кучу, плавали там и громко переговаривались. Наверно, обсуждали пережитый страх и ругали друг друга, что подпустили охотника так близко.

«Хорошо хоть не подстрелил никого», — подумал Герасим, когда уходил домой.

Ночью он спал плохо. Под утро ему приснился лебедь, почему-то серый, с темным хвостом и красными лапами. Лебедь открыл грудью дверь, тяжело шатаясь подошел к кровати и положил мокрую холодную голову ему на ухо. Герасим вскрикнул и проснулся. Сон был настолько отчетливым, что он приложил ладонь к уху. На нем и впрямь еще сохранился какой-то холодок. Будто действительно от прикосновения лебедя.

— Приснится же ерундовина, — ругнулся Герасим, но уснуть больше так и не смог.

2

Больше чем полгода тому назад, весной, от Герасима Балясникова ушла жена Зинаида. Она и раньше, за пятнадцатилетний срок совместного их проживания, уходила уже пару раз. Но то были просто ссоры, у кого их не бывает в семейной жизни. Тем более далеко идти не надо: Зинаидина мамаша, то бишь драгоценная теща его, жила через пять домов по деревенской улице — воду брали из одного колодца.

В те разы обошлось. Герасим подходил утром к тещиной калитке, покашливал и требовал:

— Зина, выдь!

Зинаида пару минут помалкивала, выдерживала паузу, мол, поклянчь подольше, поклянчь! Затем выглядывала с недовольным видом в окошко.

— Ну что, не обшалелась еще? — спрашивал ее Герасим.

Зинаида махала на него рукой, совсем уже незлобно ругалась и возвращалась.

На этот раз она не вернулась.

Получилось все до того обидно, что зазывать жену обратно ему и самому не захотелось.

Той весной Герасим построил самолет.

Он строил его долго, всю зиму. Таскал в сарай фанеру, алюминиевые трубки, гайки… разобрал мотоцикл. Якобы временно снял мотор, объяснил, что потом поставит на место, но Зинаида знала: все, нету больше у них мотоцикла, раскурочен.

— Да восстановлю я эту хламину, наездисся, не возникай ты, — заверял Герасим.

Но больше всего ее раздражали разговоры и возня супруга вокруг самого самолета. Каждый вечер после работы на кузнице Герасим часов до десяти-одиннадцати ковырялся в сарае. Доносились оттуда то скрежет, то визг дрели, то тюканье топора. Не говоря уж о выходных. Надо бы то, другое по хозяйству, а мужик все там, в сарае. Перед сном хлебнет ложку супа и нет, чтоб о чем деловом-семейном, так нет:

— Зина, скоро в Архангельск полетим! Полетим, а?

— Я вот как шарахну сейчас, ты и полетишь с кровати, змей, — злилась Зинаида. — Летчик тоже выискался!

Герасим держался миролюбиво, скандального тона не поддерживал.

Еще Зинаиду раздражало всеобщее внимание, все сильнее с каждым днем стискивающее их дом. Куда ни сунься — в магазин ли, на ферму ли, бабы лезут с вопросами: «Как там, летчик-то твой? Не улетел еш-шо? Гляди, Зинка, махнет крылами…».

Кличка Летчик крепко прилипла к Герасиму, как только деревня узнала, что он строит самолет. Его и в глаза так называли, а он и не обижался, ковырялся в сарае и никого туда не пускал, даже Зинаиду. Ее это бесило. А народ, в особенности мужики на рабочих перекурах да вечером в клубной биллиардной, схожей из-за табачного сумерку с крутой парилкой, терзали и мусолили один и тот же вопрос, хотя и по-разному поставленный: «Что же будет дальше?».

И сходились все тоже в одном: у Балясникова хоть и точно сидит гвоздь в одном месте, отчего ему самому и не сидится, отчего и прыгает он от одного дела к другому, но руки у него растут именно оттуда, откуда нужно, да и голова работает справно.

Дождались. В один мартовский вечер Герасим заглянул к своему старому дружку, трактористу Пашке Павловскому, и попросил подогнать на следующее утро трактор к его сараю, да чтоб с «пеной»-прицепом в виде листа железа. Как вышло — неведомо, но об этом сразу стало известно всей деревне, и на другое утро народ вывалил на морской берег. Туда трактор и привез Герасимов самолет.

Впрочем, назвать так это сооружение человеку, мало знакомому с авиацией, было бы сложно, самолет был необычен: продольные и поперечные алюминиевые трубки, непомерно широкие и размашистые фанерные крылья, внизу, за крыльями, висел мотор с выкованной Балясниковым лопастью. Кабины как таковой не было. Спереди, средь трубок, закреплено было фанерное сиденье, да руль, да ветровое стекло, снятые опять же с вышеупомянутого мотоцикла.

Утреннее солнце восходило над белым льдом, сковавшим море почти до самого горизонта. В воздухе летали и искрились острые хрустальные иглы. Морозец разбил, расшершавил снежную поверхность на миллиарды кристалликов, солнце отражалось в них множеством разноцветных лучиков, которые стреляли по лицам людей. Те щурились и глядели из-под ладоней на самолет и Герасима. Среди толпы была и Зинаида. Самолет и вся эта возня вокруг него были у нее как кость в горле, она и видеть его не хотела. Но по странной, никем не понятой и не объясненной пока женской логике все же пришла. Ей не хотелось, чтобы ее суматошный муж, ее Герка, куда-то взлетал, это было бы уже слишком… Ну а случись взлететь… кто знает, может, прощены бы ему были и расхристанный мотоцикл, и многое чего другое…

Он завел мотор, сел в «кабину» и взялся за штурвал. На толпу и не глянул, только прихлопнул правой рукой шапку и втянул голову в плечи. Мотор стучал какое-то время ровно, потом взревел, как остервеневший псина, отчего несколько оробевший передний ряд отпрянул назад, и самолет побежал по льду. Все скорее, скорее. Двадцать метров, пятьдесят, сто… Пора бы взлетать.

Но самолет не взлетел.

Он добежал до первого ропака и врезался в него левым крылом. Его резко развернуло, качнуло, крыло отломилось… Герасима отбросило метров на пять, и он зарылся в колючей снежной замети.

Толпа ахнула и ринулась к нему. Но Балясников встал сам, поднял со снега шапку и, нахлобучив на голову, ни на кого не глядя, побрел к дому. Там, не раздеваясь, бухнулся на кровать и молча слушал Зинаидины причитания и сборы. Она опять уходила.

Герасим не стал уговаривать ее, зная, что бесполезно. Но вечером предпринял попытку наладить отношения и потопал к тещиному дому. В дом заходить не стал, звякнул щеколдой на калитке.

— Зина, выдь, — попросил.

Жена на этот раз не заставила себя ждать, через полминуты уже была на крылечке: видно, знала, что разговор предстоит…

— Уйди, заразина, чтоб духу твоего… — крепко повысила она голос, и Герасим попытался сразу встрять, чтобы расслабить обстановку.

— Понимаешь ты, элероны у меня не сработали, да и угол у крыльев не так немного рассчитал, высоту не набрать было…

— Башка у тебя не сработала, а не эти, как их… — Зинаида мало разбиралась в авиационных терминах и поэтому перешла на более привычные, бытовые. Сделала скорбное лицо и закачала головой.

— Это я столько годиков с дуриком маюсь, а! Верно говорят, гвоздь у тебя в одном месте!.. Посмешище из меня сделал… Где мотоцикл, галюзина, где?

— Он же старый был, Зина, все равно…

— Лучше бы ты пропил его, змей, чем вот так кокнуть!

— Чем же лучше-то? — удивился такому повороту Герасим.

— Меньше бы люди смеялись.

Зинаида схватила пустое ведро, стоявшее тут же рядом, на крыльце (видно, припасенное), и кинула им в Герасима. Ведро не долетело, но забренчало на всю деревню.

— Уйди с глаз! — крикнула жена вслед.

Разговор не получился.

3

Считай всю неделю над деревней, вдоль морского берега, тянулись серые и белые клинья, шеренги, «нитки» птичьих стай. Герасим видел их всякий раз, когда шел на работу в свою кузню, когда возвращался обратно. Всякий раз он подолгу стоял и глядел на небо.

Пронзительно, словно горько обиженные маленькие дети, плакали, улетая к югу от моря, расставаясь с ним, полярные гагары.

«Ага-ага» — соглашались друг с другом, покидая родные, но остылые края, гуси-гуменники.

«Кырлы-ган» — потерянно-прощально горланили запоздалые журавли.

«Клин-клини» — звенели печалью колокола лебедей.

А на море густой черно-белой россыпью плавали казарки, ссорились там из-за корма и не торопились никуда улетать. Этим самым они обещали долгую осень.

В субботу Герасим опять пошел на капканы.

Тропинка юлила по неровному, бугристому берегу Середнего озера, то резко вскидывалась вверх, то ныряла в холодные мелкие ключи, густо изрезавшими своими прозрачными струями спуск к воде. Герасим не любил ходить по этой тропинке: поневоле прыгаешь на ней как козлик, вверх-вниз, с бугорка на бугорок. Обычно он обходил озеро по верхней тропе, идущей по вершине угора, растянувшегося вдоль всего берега.