Пётр Капица - Правила весны

• Название: Правила весны
• Автор: Пётр Капица
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы "Кузница"
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1931

---

Выпуклые глаза Самохина выплыли из орбит, точно они хотят выскочить и закатиться куда-нибудь в темный угол, чтоб не видеть свершающегося. Рот перекосился, стучат зубы…

— А, цыца поперла!

Толька подымает сундучок над головой и с силой швыряет на пол.

Звон… треск…

Вывалилось барахло… прыгают к катятся пуговицы… Рассыпались папиросы, мыло, тряпки, напильники, сверла, линейки…

— Вор!

Самохин, как от удара, закрывает лицо, потом падает на пол.

Под нашими ногами, на коленях, пресмыкающееся жалкое животное, он ползает, собирает рассыпанное барахло.

— Вы не смеете… я все накопил… два года собирал… Все мое собственное… сволочи___…

Самохин начинает визжать, ругаться.

Толька сгребает его за шиворот, ставит на ноги и ударяет в лицо.

— Ах… О-о-о…

Самохин вскидывает руки. Сквозь пальцы вырывается тонкая струйка крови и маленькими клюквинками капает на пол.

— Я купил от вас… Отнять хотите… Жрите… давитесь..

Он бросается на Юрку, бьет и пачкает кровью. Тот кулаком отталкивает его на Чеби, Чеби на меня… Самохин попал в круг кулаков и ног. Он мечется, рычит от ярости, раздирает пальцами рот и плачет.

«Гарбузию» заполняют любопытные. «Ярунки» удерживают взбесившегося Самохина и тащат охлаждать под кран.

Толька выгоняет всех из комнаты. Собирают со Шмотом все в сундучок и выбрасывают его за дверь.

Шмот напуган.

— Попадет, ребята… Может он и вправду накопил.

— Накопил!

Раздраженно кричит Толька:

— В «гарбузии» «накопил» — хуже, чем украл!

Он бросается на постель и закрывает лицо руками.

Вещи Самохина «ярунки» унесли к себе. В «гарбузию»

Самохин не вернулся.

* * *

Газета «Война бурсе» заняла всю стену.

Цеха обскакал слух:

— Продернутых прямо списки. Так и хлещут.

В обед в красном уголке «ходынка».

— Ты что затемняешь!.. Для одного что ли повешена?.

— Батька твой не стекольщик? А ну в сторону!

У газеты толкотня, ругань. Ребята лезут друг на друга.

Сотков, прочитав о себе, летит к Жоржке:

— Почему моя статья не помещена?

— Спроси редколлегию.

— Я знаю, кто это подстраивает. Знаю, кто против меня кляузы разводит… Я ставлю вопрос на бюро. Ты знаешь, что гарбузовцы хотели обокрасть Самохина? Еле ребята спасли. А ты допустил их до стенгазеты.

— Что же ты раньше молчал?.. Придется собрать бюро.

* * *

В цехах разговоры.

— А ловко вас хватанули!

— Смеется тот, кто смеется последним.

— Захотел до последнего. Ты сейчас после кипяточка по-гыгарчи.

— На своих кляузничают, выслуживаются.

— Ребята, легашей били всегда- Нужно узнать, кто писал — и рожу в клюкву.

— Там, брат, такие, что сам с «электрификацией» пойдешь. А клюквы на тарелку киселя набьют.

Сотков бегает по цехам, сколачивает группки озлобленных.

Вхожу в литейку. Разговоры сразу обрываются. Мастер ворчит и возится у волчка, гремя заслонками.

— Что мне формовать?

Он молча подает замысловатую модель клапана и уходит.

— Почему в цехе такая тишина?

С моделью иду к Тюляляю.

— Ты как ее формовал, в двух опоках или в трех?

Молчание.

— Брось трепаться, скажи. Я ее ни разу не формовал, И мастер не говорит.

Тюляляй точно не меня видит, смотрит в окно и насвистывая, уходит в сушилку.

Иду к Ходырю.

— Как ты ее формовал?

Ни звука. Ходырь смотрит в потолок.

В лабиринт мозга заползают подозрения.

— Неужели… Нет, надо еще раз проверить у Хрупова.

Хрупов тоскливо смотрит и показывает руками, что у него нет языка.

Значит, бойкот.

Лоб и спина покрываются липким потом.

Формую по-своему. За спиной тихие разговоры. Ребята нарочно подходят друг к другу, — показывают, растолковывают.

Меня не видят. Точно Грома нет и не было в этом цеху.

Бойкот — истрепанное на митингах, измельчавшее слово, потерявшее свою силу, здесь становится страшным и грозным.

Зашел в литейку Сотков, о чем-то шепчется с Ходырем и Тюляляем.

* * *

Держись, редколлегия!

После работы собираемся обсудить создавшееся положение.

Шмотова «фитька» превратилась в помидор. Первогодники устроили «темную», накрыв макинтошем, дали буксовку.

— Кто дрейфит?

— Нет таких.

— Давайте тогда поторопимся и выпустим срочный номер. Дадим еще бой. О Соткове собирайте факты… Он уже напуган, надо добить.

Будет шум. Об этом говорят физиономии членов бюро и орда «сотковцев» — совещательные голоса.

Комната бюро захлебывается дымом и духотой.

— Перейдем заседать в местком.

У Жоржки хрипит горло:

— На повестке один вопрос — его все знают.

— Ладно, давай.

— Слово Соткову.

Никогда на бюро не хлопали, а сегодня «совещательные» ударили в ладоши.

Сотков с исступлением фанатика, придавая голосу особый ораторский акцент, начинает крошить редколлегию.

— Не зря сегодня собралось столько комсомолии. На нашем здоровом теле появился гнойный нарыв…

— На здоровом ли? — не удерживается Бахнина.

— … Группа расхулиганившихся дебоширов, имеющих комсомольские билеты, пролезла на активную работу. Захватила наш орган печати. Они начинают подрывать авторитет актива и бюро. Стараются разжечь вражду между фабзавучниками, мастерами и педагогами. Своими дебошами они разложили всю массу общежитийцев. Они не стеснялись даже грабить своих фабзавучников. Случай с Самохиным…

— Врешь— Зачем эта слизня врет! — срывается пришедший послушать Толька. Усаживаем его на место.

— Молчи, пусть ораторствует.

— Сегодня же надо ставить вопрос обо всей комнате 16, так называемой «гарбузии».

— Григорий Иванов — его выдвинули на поммастера. Думали, свой парень, а он напакостил ребятамююю Теперь подает заявление: мол, мне мешают работать — снимите, и это поддерживает редколлегия. Хулиганство Домбова… Если перечислять все безобразия, то не хватит сегодняшнего вечера. Это все переселилось в редколлегию. У меня есть конкретные предложения — первое — переизбрать немедля редколлегию, второе — так называемых гарбузовцев исключить из союза и поставить вопрос об их пребывании в фабзавуче. Других членов редколлегии снять с работы и дать строгий выговор за то, что не противостояли их действиям.

— Правильно! Голосуйте без прений — надрываются «сотковцы».

Толька демонстративно встает.

— В таком цирке нам делать нечего… Пошли, ребята…

Он уходит, хлопая дверью, за ним, гордо подняв голову, шагает Шмот.

— Скатертью дорога!

— Предлагаю сегодняшнее собрание объявить собранием актива. Здесь собрались лучшие ребята.

— Тут не весь актив…

Жоржка теряется, не зная, что делать, и вопросительно смотрит на кочегара Никандрова, прикрепленного от партячейки к бюро комсомола. Тот сидит в углу, подперев голову рукой в томительной позе полудремоты. В его опущенных веках усталость бессонных ночей у шипящих котлов пароотопления. В темных морщинах усталость лет. Редкие волосы перемешаны с тусклым серебром седины.

Сотков напирает:

— Как не все? Это будущий актив… Ребята работают. Товарищ Никандров, как вы на это смотрите?

Никандров набивает табаком трубку. Закуривает.

— Решайте как вам лучше. От названия делу ничего не прибавится.

— Я и говорю — раз собралось бюро и лучшие комсомольцы, надо и решать коллективно.

— Если этого хочет большинство членов бюро, тогда можно… только не дело это…

— Чего не дело, должно быть единство.

— К чему бюрократизм разводишь?

— Замолчите. Пусть по-вашему — собрание актива. Голосовать могут все. Слово Бахниной.

— Ребята меня возмущают… Вы сами понимаете… Ну, как не знать человека, который брешет. Соткова продернули в газете. Здесь стесняться нечего, нужно сказать правду. Сотков сам разложился… Это настоящий хамелеон, ловко меняющий цвета. «Гарбузию» я защищать не буду. У них много некомсомольских выходок, но ребята там крепкие, нужные нам… Они впервые взялись серьезно за стенгазету. Ведь все отлынивали от этой работы. Редколлегия вела необходимую для нашего фабзавуча работу. Я против предложения Соткова.

— Следующий Глазнов.

— Считаю, что Сотков прав. Раз ребята шпанят, нечего их ставить на руководящую работу. Если мы сегодня говорим о «гарбузии», то надо вытащить за ухо и Соткова. И попечь на нашем солнце. Он до бюро вел агитацию против гарбузовцев, чего не должен был делать. Ходит, нашептывает, собирает сочувствующих, факт, что парень чего-то боится. Я давно замечаю, что он только в такие моменты или перед выборами в бюро делается своим в доску, обнимается со всеми, здоровается с каждым, папиросы раздает, а так в стороне. Надо и его пощупать.