Мишель Ловрик - Книга из человеческой кожи [HL]

• Название: Книга из человеческой кожи [HL]
• Автор: Мишель Ловрик
• Издательство: Книжный клуб Клуб семейного досуга
• Жанр: Триллер
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-9910-1656-8, 978-966-14-1391-6, 978-1-408-80588-6

Кожа, на которой написана человеческая жизнь!

Марчелла с рождения обречена на страдания. Ее одержимый жаждой богатства брат Мингуилло не остановится ни перед чем, чтобы стать единственным наследником. Он преследует девушку и однажды решает… подстрелить ее. Молодой врач Санто, будучи не в силах отвести глаз от ее излучающей чистоту кожи, влюбляется в Марчеллу. Одного его нежного взгляда в ее сторону было для Мингуилло достаточно, чтобы упрятать сестру в отдаленный монастырь, а самому полностью отдаться своей чудовищной страсти — коллекционированию книг из человеческой кожи…

До меня дошли слухи о книге, переплетенной в человеческую кожу, которая уцелела во время кораблекрушения в Арике. Говорили, что она сделана из кожи Тупака Амару II, последнего вождя повстанцев-инков. Его казнили и четвертовали лет двадцать пять тому назад…

---

— Ты оскверняешь духовное начало Господа нашего, — упрекнула я его. — Наш Небесный Отец одинаково любит все свои создания, даже самые невзрачные.

— Монахини могут отнестись к тебе недружелюбно, — откровенно заявил отец. — Твое лицо нелегко полюбить, Исабель.

На что я ответила:

— Вполне возможно, что они будут завидовать мне, потому что Господь оставил отметку на моем лице. В Священном Писании сказано, что самые чистые души всегда страдали от нападок дьявола, проявлявшихся в виде зависти. Но те, кто подвергаются преследованиям, пользуются особой любовью и поддержкой Отца нашего и становятся Его любимцами.

Мои родители испытывали сильные душевные муки, поскольку не хотели терять своего ребенка. Другого у них не было. Меня тоже мучила совесть, ведь я желала, чтобы вся боль досталась мне одной.

Однажды мать вновь заговорила со мной, на этот раз вкрадчиво-льстивым тоном:

— Разве тебе не хочется выйти замуж, Исабель? И иметь детей, которые будут любить тебя?

На что я ответила:

— Для меня замужество означает мучения, которым тираны древности подвергали святых, привязывая их к разлагающимся трупам, пока ужас, гниение и кошмарный запах не заставляли их умереть медленной и мучительной смертью.

Я отказалась изучать такие греховные предметы, как французский язык и арифметика, и читала лишь Библию и «Житие святой Розы». Я заявила, что каждый день буду ходить на исповедь, во время которой безжалостно перечисляла все свои проступки и прегрешения. Я испытывала необыкновенную радость от наказания за каждый свой проступок. Я настолько прониклась послушанием, что если бы мой духовник приказал мне: «Сунь руки в огонь!», я бы не задумываясь сделала это и держала бы их там до тех пор, пока последние хлопья пепла не осыпались бы с обугленных культей моих запястий. По правде говоря, я даже жалела, что мой духовный наставник налагает на меня столь незначительные наказания.

Я сняла с кровати матрас и спала на голых досках. Из еды я позволяла себе лишь две причастные облатки в день. Мне казалось отвратительным отказываться от молитвы ради приема плотской пищи. Я ела, только подчиняясь настояниям своего духовника, но даже и тогда весьма неохотно выполняла его приказы. Люди на улицах с удивлением всматривались в мое исхудавшее лицо, на котором торчали скулы, сознавая при этом, очевидно, что видят перед собой самую святую девственницу в Куско, если не во всем Перу. Приступы голода звучали для меня в животе церковным перезвоном колоколов: я радовалась им и тому, что они не имеют надо мной власти.

Я чувствовала себя отделенной от прочих живых существ, как если бы уже вознеслась на новую, недосягаемую для них высоту. Когда люди заговаривали со мной, я видела, как изо рта у них вылетают клубы белого пара, похожие на хлопок. Я плохо слышала их, если только они не заговаривали со мной о Господе. Я продолжала истязать себя и проводила многие часы в состоянии восторженного полузабытья.

Но тут девчонка-служанка обнаружила мою окровавленную простыню и показала ее родителям.

На следующий день духовник заявил мне:

— Не следует чрезмерно усердствовать в своем великом рвении.

Он распорядился, чтобы я принесла ему свои хлысты и цепи. Когда я подчинилась, он был поражен тем, сколь много их оказалось у меня и сколь груба была их конструкция. Он сказал, что я не должна более истязать свою плоть, не получив на то его разрешения. Но в ответ я заявила ему истинную правду:

— В умах невежественных людей гнездится предубеждение против столь истовой страсти, но я не ожидала встретить его у священника.

Он запер мои хлысты и цепи в своем шкафу и отправил меня домой. После этого родители заговорили со мной суровым тоном, упрекая меня, и я поняла, что духовник действует с ними заодно.

Некоторое время после подобного предательства я пребывала в печали. На мою долю выпали такие невзгоды и страдания, что я даже не могла записать их все. И тогда я вдруг с необыкновенной ясностью поняла, что люди, менее религиозные и чистые помыслами, чем я, просто завидуют моим особым дарованиям.

Я просыпалась среди ночи и щипала и скручивала свою кожу так сильно, как только могла, чтобы не выдать себя криком или стоном, — ибо отныне в комнате со мной спала маленькая служанка, которой дали наказ немедленно поднять тревогу, если я вновь начну истязать себя. Девчонка наябедничала моим родителям, будто я трогаю себя под одеялом. И тогда они распорядились, чтобы на ночь меня привязывали, как жареного цыпленка, за руки и за ноги к столбикам кровати, совсем как Тупака Амару — к лошадям. «Житие святой Розы» у меня тоже отобрали.

Но я удовольствовалась святой Каталиной. Она знала, что замужем за Христом, поскольку ей было видение, в котором она вместо обручального кольца надела на палец святую крайнюю плоть, отсеченную от Его тела. Будучи совсем еще маленькой, она бросилась в кипящую воду горячего источника близ своего дома, намереваясь сжечь кожу на лице и теле, чтобы оградить себя от мирских женихов. Она почти ничего не ела и спала очень мало. Но эта девственница, в отличие от меня, пользовалась огромным уважением и закончила тем, что стала отдавать распоряжения самим римским папам.

Когда у меня забрали и книгу о святой Каталине, душа моя восстала в оковах тела. Я натерла лицо щелоком и перцем, которые втайне хранила в выдвижном ящике своего бюро. С горящей головой я вбежала на кухню и окунула лицо в caldera[10] с кипящей водой, одновременно воткнув себе в правое ухо длинную заколку. Я лишилась чувств раньше, чем успела увидеть, что наделала.

Очевидно, раны оказались столь значительными, что даже моя мать не могла более заставить себя посмотреть в мою сторону. Господь отметил меня своей печатью, но душа моей матери оказалась слишком слаба, чтобы постигнуть такое чудо. Родители согласились с моими желаниями. Меня увезли из Куско и, под присмотром надежного arriero,[11] отправили в женский монастырь Святой Каталины, в легендарный белый город Арекипу.

Мингуилло Фазан

Надеюсь, палец моего читателя, которым он переворачивает страницу, еще сохранил достаточную гибкость и подвижность? И его корыстолюбивая душа все еще чувствует себя вознагражденной чистой стоимостью бумаги, заключенной в кожаную обложку этой книги? Превосходно. Каждая хорошая собака заслужила сахарную косточку.

Я обнаружил, что плебейское большинство читателей обожает всякие подробности о происхождении, родословной, воспитании, памятных событиях детства и юности и прочих утомительных деталях и прозаических мелочах. Именно в расчете на это плебейское большинство я пишу следующие строки, хотя и против своего желания.

Я родился в palazzo[12] на Гранд-канале. То есть в нашем palazzo, в нашей Венеции, за несколько лет до кончины сей почтенной дамы. Ее палач — Наполеон; его подхалимы и прихлебатели — сами венецианцы; ее судьи — мой собственный любезный читатель (с наилучшими пожеланиями к нему от меня!) и все его потомки.

Люди называли его Палаццо Эспаньол, или Испанский Дворец. Венецианцы из «Золотой книги»,[13] мы связали себя узами брака с испанским серебром еще в те времена, когда испанцы только начинали грабить Новый Свет. Сколотив огромные состояния на серебряных рудниках, мои предки подрядили Тьеполо[14] написать портрет самой старой и бесполезной святой Нового Света — Розы из Лимы — для иезуитской церкви Джезуати[15] на бульваре Заттере. Наша семья занималась серебром, серебро текло в наших жилах, и мы говорили по-испански так же свободно, как дома — на венецианском диалекте. До тех пор, пока к нам не пожаловал Бони[16] — имейте терпение, умоляю! — наша испанскость, если можно так выразиться, составляла предмет гордости нашей семьи и выделяла нас среди прочих.

Но смотрите, повитуха и хирург уже спешат в мою спальню!

Моя мать, Доната Фазан, в судорогах исторгла меня из своего лона 13 мая 1784 года. Она чуть не умерла при родах, как мне потом рассказывали. Часы едва успели пробить полдень, когда мое маленькое личико, перевернутое и задыхающееся, увидело свет. Мать отчаянно вскрикнула и лишилась чувств от боли. Читателю следует обратить внимание на то, что даже в этот решающий момент, когда зародилась наша история, слабость моей матери запросто могла погубить и меня, и будущее повествование. Однако же, как бы там ни было, оказавшийся рядом врач вытащил меня на свет из красной утробы в этот серый и унылый мир. Ну вот, наше приключение начинается.

Бывают моменты, когда литературные выверты представляются совершенно неуместными. Поскольку голая правда заключается в том, что в ту самую минуту мир содрогнулся самым натуральным образом. По ту сторону океана, в полдень того же самого дня, тринадцатого мая, землетрясение разрушило до основания десять городов в Перу. Только вообразите себе: горы проваливаются внутрь, земля спазматически ухмыляется во весь рот, проглатывая маленькие черные апострофы человечков! Дорогой читатель, давайте еще раз отметим, ко всеобщему удовлетворению, что кожа земли, равно как и моей матери, раскололась и покрылась трещинами в тот день, когда я появился на свет, и обе будут вечно носить шрамы в память об этом событии.