Алан Холлингхёрст - Линия красоты

• Название: Линия красоты
• Автор: Алан Холлингхёрст
• Издательство: Росмэн-пресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-353-02125-8

Ник Гест, молодой человек из небогатой семьи, по приглашению своего университетского приятеля поселяется в его роскошном лондонском доме, в семье члена британского парламента. В Англии царят золотые 80-е, когда наркотики и продажный секс еще не связываются в сознании юных прожигателей жизни с проблемой СПИДа. Ник — ценитель музыки, живописи, словесности, — будучи человеком нетрадиционной сексуальной ориентации, погружается в водоворот опасных любовных приключений. Аристократический блеск и лицемерие, интеллектуальный снобизм и ханжество, нежные чувства и суровые правила социальной игры… Этот роман — о недосягаемости мечты, о хрупкости красоты в мире, где правит успех.

В Великобритании литературные критики ценят Алана Холлингхерста (р. 1954) как мастера тонкой, изысканной прозы. Еще в 1994 году его роман «Неверная звезда» вошел в шорт-лист Букеровской премии. А 10 лет спустя эту премию получила «Линия красоты».

---

— Что-то вроде Трафальгарского дня, — заключил Тиммс.

Его жена, игравшая в семейном дуэте вариации на темы мужа, тут же подхватила:

— А почему бы не возродить сам Трафальгарский день? В самом деле, обязательно нужно его возродить! Наши дети уже не помнят о войне с французами…

Джон Тиммс с победной улыбкой обвел взглядом комнату, словно говоря, что гордится женой, однако сам так далеко заходить не рискует. Взгляд его уперся в Ника (который Тиммсу представлен не был), и он громогласно поинтересовался:

— Вот вы — скажите, вам бы хотелось, чтобы фолклендская война была увековечена для потомства в мемориале?

— М-м… Мне кажется… — начал Ник, сам удивляясь тому, до какой степени лишен какого бы то ни было мнения по этому поводу.

И снова ему представилось, что рядом стоит Лео — уж он-то, наверное, нашел бы что сказать!

Рядом появилась Кэтрин — она обходила все группки гостей.

— Мы говорим о Фолклендах, — объяснил ей Ник.

— Не сомневаюсь, премьер-министр одобрит идею ежегодного парада и мемориального комплекса, — сообщил Тиммс. — Ведь, говоря откровенно, честь этой победы принадлежит ей.

— И конечно, нашим войскам, — густо зардевшись, порывисто добавила Грета Тиммс. — Нашим храбрым воинам!

— Не просто храбрым, милая, — уточнил Джон Тиммс. — Неустрашимым!

Кэтрин, растянув губы в улыбке, театрально зажала уши:

— Как вы можете спокойно произносить такие словечки? «Неустрашимый», «непобедимый», «непоколебимый»… По-моему, звучит кошмарно!

— О… — откликнулась Грета Тиммс. — А мне всегда казалось, что это очень красиво…

— Ладно, я пошла! — Обернувшись к центру комнаты, Кэтрин озарила гостей широкой улыбкой — той самой, что делала ее лицо совсем юным и каким-то удивительно беззащитным.

В ответ послышался недружный хор: «До свиданья!», перебиваемый вопросами вполголоса: «А что, она уже уходит?» Кэтрин улыбалась гостям, глядя на них с добродушным превосходством — словно взрослый, отправляющий ребенка в постель.

— Пока, бабуля! — объявила она и громко чмокнула леди Партридж в щеку. — Папа, до завтра! — И, подхватив сумочку, зацокала каблучками к дверям.

Леди Партридж покосилась на Мордена Липскомба, следя за его реакцией: если смелый наряд Кэтрин ему понравился, возможно, и у нее, как у бабушки этой бесстрашной девицы, есть кое-какие шансы на его внимание. Но Морден хмуро смотрел на Джеральда.

Однако именно Морден Липскомб повел ее к столу. Собственно, церемония «ведения к столу» у Федденов не соблюдалась. Но, когда все двинулись из гостиной вниз по лестнице в освещенную свечами столовую, Липскомб с тяжеловесной американской галантностью предложил руку старейшей даме, и мать Джеральда, после двух джинов с тоником заметно повеселевшая, охотно прижалась к нему. В столовой, пока все рассаживались, Липскомб с осторожным любопытством оглядывался кругом.

— Великолепная комната, не правда ли? — проворковала леди Партридж.

— А это, на стенах, ваши предки, леди Партридж? — поинтересовался Липскомб.

— Да… да… — мечтательно откликнулась она.

— Нет, это не ваши предки, — негромко, но твердо возразила Рэйчел. — Это мой дедушка и двоюродная бабушка.

Нику досталось место посреди стола, между Пенни Кент и Дженни Грум — место очень неудачное, но он не жаловался, ибо сейчас ему вполне хватало собственного общества.

— А вы как сюда попали? — поинтересовалась Дженни Грум с таким видом, словно была готова к любым неприятным сюрпризам.

— Просто зашел на огонек, — улыбнулся Ник и, почувствовав, что ей это не понравилось, добавил: — Нет, на самом деле я старый друг Тоби.

— A-а, вы имеете в виду сына Джеральда… Я слышала, что он работает в «Гардиан»!

Стажировка Тоби в оппозиционной газете для нее, как видно, имела скандальный привкус.

— Спросите его самого. Вон он сидит, — посоветовал Ник достаточно громко, чтобы сам Тоби, сидящий рядом с Гретой Тиммс, его услышал.

Тоби поднял голову, кивнул, давая понять, что слышит, и сказал Грете:

— Да-да, я с вами согласен.

И удовлетворенная Грета продолжила восхвалять добродетели королевской семьи.

— A-а, ну конечно. Он похож на отца, — нахмурившись, заметила Дженни. — А вы чем занимаетесь?

— Я сейчас в аспирантуре в университете, пишу диссертацию по… о Генри Джеймсе. — Он уже понял, что вопросов литературного стиля с этой женщиной лучше не касаться.

— А-а… — осторожно отозвалась Дженни. — Понятно. А я, знаете, до Генри Джеймса почему-то так и не добралась.

Ник пожал плечами: ему было совершенно все равно, читала она Джеймса или нет.

— Или подождите-ка, кажется, я что-то читала. Как же это… «Доктор Джонсон»?

— Нет, не думаю, это…

— Нет-нет, не «Доктор Джонсон», а…

— «Доктор Джонсон» — это Босуэлл.

— Там еще действие происходило в Африке… А, вспомнила: «Мистер Джонсон»!

— «Мистер Джонсон» — это роман Джойса Кэри.

— Нет-нет, я точно что-то его читала!

В это время внесли оленя и начали расставлять чистые тарелки.

— Не трогайте тарелки! Не трогайте! — вскричал Джеральд таким голосом, что немало гостей, отдернув руки от тарелок, воззрились на него с испугом. — Оленя традиционно подают на блюдах, раскаленных добела!

Правда состояла в том, что на не подогретых тарелках олений жир застывал неопрятными хлопьями.

— Да, у моего шурина есть олений парк, — объяснял Джеральд Мордену Липскомбу. — Редкое удовольствие в наши дни… Нет-нет, — продолжал он в своей обычной манере, отвечая на вопросы, которых никто ему не задавал, — самец, олень молодой, годовалый, самый лучший… — Налив себе бургундского, повернулся к Барри Груму: — Не сомневаюсь, вам понравится!

Барри закивал и начал старательно принюхиваться к оленю, словно говоря: «Вы не думайте, я не простой денежный мешок, у меня и вкус имеется!»

Ник и Рэйчел обменялись через стол мимолетными улыбками. Улыбались они не только по поводу Барри, но и по поводу Джеральда, и Ник почувствовал себя польщенным, словно ребенок, которого мать посвящает в свои секреты, скрытые от отца. На миг он задумался о том, случалось ли Джеральду и Рэйчел когда-нибудь ссориться. Если что-то такое и бывало, то, должно быть, в спальне, огражденной от чужих ушей тяжелыми двойными дверьми…

Мысль о спальне напомнила ему о Лео — и снова, стоило о нем вспомнить, в голове у Ника загремел мощный симфонический аккорд. Сегодня он смотрел, как Лео лежит на земле, на расстеленном плаще, рубашка и свитер задраны до лопаток, джинсы и трусы приспущены до колен, — и в первый раз услышал этот торжествующий аккорд, взятый всем оркестром разом. Он был сразу и высок, и низок, темная басовая медь сливалась в нем с пронзительным хором скрипок, от которого мурашки пробегали по коже; он поражал, словно удар в висок, и в то же время словно дарил крылья. Второй раз этот аккорд прозвучал, когда Лео поднялся, чтобы его поцеловать. И сейчас, пока Пенни Кент рассказывала, как увлекательно ей работается с Джеральдом, Ник вдруг услышал тот же победный гром в третий раз — и чуть не подпрыгнул, и заулыбался, смутив бедняжку Пенни, решившую, что он смеется над ней. Откуда этот аккорд? Может быть, Ник сам его придумал? Конечно, это не «Тристан и Изольда» — в «Тристане» звучит не торжество, а катастрофа. Явилась ужасная мысль: возможно, это Рихард Штраус, и изображает этот аккорд какую-нибудь мерзость, вроде обезглавливания или убийства топором. Но для Ника в нем заключалось лишь неописуемое — и от этого пугающее — счастье.

— Как тебе в аспирантуре? — мягко поинтересовалась Пенни, словно сочувствуя бывшему оксфордцу, которому приходится продолжать учебу в заведении рангом пониже.

В студенческие годы Ник и Пенни никогда не встречались, и слово «Оксфорд» обозначало для них разные вещи, однако сейчас Пенни обращалась к нему как к товарищу.

— О, отлично! — ответил Ник и тут же, из той же оксфордской солидарности, добавил: — Конечно, это совсем не Оксфорд. Ничего похожего. Само здание очень мрачное. Я недавно узнал, что факультет английской литературы расположен в помещении бывшей матрасной фабрики.

— Да что ты?! — воскликнула Пенни.

— Да, там довольно уныло. Неудивительно, что половина преподавателей пьют.

Пенни звонко рассмеялась, и Ник почувствовал себя предателем. На самом деле он питал глубокое уважение к профессору Эттрику, обнаружившему в его диссертационных тезисах такие глубины, которых сам Ник и не подозревал. Однако работа продвигалась туго: в библиотеке, над книгами, он в основном мечтал о Лео, и длинные сложные фразы Мередита и Джеймса замедлялись и распадались в его мозгу на бессвязные воспоминания о прошедших свиданиях. Ник чувствовал себя виноватым: ему хотелось оправдать доверие профессора, хотелось быть таким, каким тот его видит — глубокомысленным и преданным своему делу молодым ученым.