Максим Немцов - И не пытайтесь... [о Чарлзе Буковски]

• Название: И не пытайтесь... [о Чарлзе Буковски]
• Автор: Максим Немцов
• Жанр: Публицистика

---

В конце концов, пара перебралась в Нэшвилл, Теннесси, где Джипси Лу планировала продолжить свою карьеру певицы. Джон Эдгар Уэбб умер в 1971 году. После его смерти нью-орлеанский литератор Бен Толедано сказал о нем: «Этот человек ближе всего подошел к нашему представлению о настоящей литературной фигуре Нью-Орлеана за последние 20 лет. Он — один из немногих, кто был у нас и действительно оказывался в основном потоке литературы.»

Уэбб сам состоялся как писатель — причем, не только как журналист, но и как романист («Четыре Шага к Стене»), — но отказался от собственного творчества ради неблагодарного ремесла независимого издателя без сожалений. Он писал: «Мы работаем из непреодолимого влечения, и точно так же я писал всегда. Здесь передается любовь, только и всего. Все равно, как если умирает кто-то любимый, умирает и сама мысль писать.»

Многие годы Уэббов преследовало нездоровье и финансовые тяготы. На вопрос, не хотелось ли им когда-нибудь сдаться и все бросить, Джипси Лу твердо отвечала «нет». Они прожили вместе 32 года, создав несколько выдающихся книг и переплетя свою необычную жизнь с судьбами нескольких великих писателей этого века. Только и всего? Как написал однажды Джон Уэбб: «Всё хорошее, чем мы занимаемся тут, — просто случайность.»

Но те из нас, кто любит книгу и читал своего Фрейда, знают, что случайностей не бывает. Джон Эдгар Уэбб и Джипси Лу просто были правильными людьми, оказавшимися в правильном месте в нужное время — как раз во время, чтобы помочь таким, как Чарлз Буковски, «засветиться» на литературной сцене.

Только на один вопрос Джипси Лу не смогла ответить — что влекло ее в Нью-Орлеан все эти годы? «В точности я никогда этого не знала. Может, потому, что я любила и ненавидела этот город одновременно. Наверное, дело было в свободе. Я говорю, конечно, о том времени, а не о нынешнем…»

Но даже в то время просвещенному издателю побить экономику было не просто. Неоперившийся издатель Джон Мартин днем управлял компанией конторского оборудования и припасов, чтобы прессы его издательства не останавливались по вечерам. В настоящее время, с портфелем из 23 названий Буковски, «Черный Воробей» — одно из самых уважаемых литературных издательств в стране. Доходы от книг Хэнка до сих пор составляют около трети более чем 800-тысячного годового объема продаж. «Он помог мне построить мой издательский бизнес, я помог ему стать преуспевающим писателем и зажиточным человеком,» — говорит Джон Мартин. Это так — умер Хэнк по-прежнему бичом, но бичом не бедным.

За двадцать лет своего существования «Черный Воробей» использовал эти прибыли для того, чтобы запустить не одну литературную карьеру. Как говорит 65-летний издатель: «Я издаю тех людей, у которых в Соединенных Штатах найдется, быть может, всего тысяча читателей, но десять лет назад их аудитория могла быть 35–45 тысяч.» В списках издательства — такие поэты современного авангарда, как Роберт Крили, Дениз Левертов, Диана Ваковски. Кроме этого, Мартин оживил давно и незаслуженно забытые работы «пролетарского» новеллиста 20-30-х годов Джона Фанте.

До сего времени издательство остается одним из подлинно независимых книгопроизводителей в стране, где подобного рода независимостью трудно кого-либо удивить. В то время. как большинство мелких издательств по-прежнему выживает за счет полученных наследств, правительственных стипендий и грантов или богатых бизнесменов, Джон Мартин создал начальный капитал своего предприятия, продав собственную коллекцию первых изданий. Чтобы покрыть первоначальные убытки, потребовалось четыре года. Сейчас в штате — шесть человек, включая художника и автора всех обложек издательства Барбару Мартин, на которой Джон женат уже больше тридцати лет. За вычетом заработной платы, гонораров и налогов ежегодная прибыль издательства составляет 3 %.

Джон Мартин — пурист и издатель старой школы. Он едва ли тратит время на маркетинг своих публикаций, старается избегать книжных ярмарок и литературных междусобойчиков, неохотно идет на контакты с «внешним миром», предпочитая бездействовать через своих хорошо проверенных и законспирированных агентов. В отличие от прочих своих коллег, он отказывается наращивать прибыли за счет издания поваренных книг и календарей. «Я никогда не уйду в коммерцию,» — говорит он. — «Теперь я могу печатать любую книгу, которую пожелаю, так, как захочу, и продавать достаточные тиражи, чтобы выжить. Чего ради мне ввязываться в какие-то корпорации?»

Помимо крупных городов с основными книготорговыми сетями найти где-либо книги «Черного Воробья» в Америке непросто — хотя о них все книгопродавцы как бы знают. Отличить их от прочих всегда несложно: аскетичные шрифтовые композиции, отдающие чем-то вроде русского постконструктивизма и мягкие, рыхлые разноцветные макулатурные обложки. В этих книгах ощущается какая-то удивительная хрупкость, кажется, что они покрыты тончайшим восковым налетом. Очень быстро отпечатки пальцев читателей покрывают их неопровержимыми уликами. Единственный способ очистить эти книги — долго и тщательно тереть жесткой резинкой, но кому охота беспокоиться? Поэтому грязь впитывается в них, да так и остается навсегда. Ничего не поделаешь.

В 1983 году канадский кинодокументалист Рон Манн попытался воссоздать на целлулоиде «то время», а точнее — североамериканский ренессанс «поэтического представления», в своей ленте «Поэзия В Движении». На запоздалую нью-орлеанскую премьеру его я попал в «Кафе Бразил», самом живом месте новой джазовой тусовки Города Полумесяца на перекрестке Шартр и улицы Французов. Чарлз Буковски выступал в фильме неким анти-рассказчиком и «адвокатом дьявола», комментируя этот полуторачасовой киновзгляд на стили примерно двух дюжин поэтов-исполнителей, раз и навсегда решивших, что печатная страница для их искусства слишком плоска. Единственным аналогом этого действа в истории американской литературы могут служить только хайку Джека Керуака, записанные им в начале 50-х с саксофонистом Стивом Алленом. Но бит продолжает звучать и сейчас. Все эти поэты (а среди них в фильме представлены такие выдающиеся исполнители, как Аллен Гинзберг в сопровождении неистовой рок-группы, танцующая шимми Энн Уолдман, Гэри Снайдер, Роберт Крили, Амири Барака и Нтозаке Шэйндж, читающие под аккомпанемент джаза, Кенуорд Элмсли с магнитофоном в обнимку, Эд Сэндерс, напевающий оду Матиссу под записанную им самим электронную пульсацию, Уильям Берроуз, через 11 лет спевший свои тексты на пластинке Тома Уэйтса, и сам Том Уэйтс со своей гитарой) видят себя трубадурами сегодняшних дней. Они опровергают тезис о том, что "устное слово умерло", подкрепляя тем самым состоятельность самого Буковски, как большого писателя. Как говорил участник фильма Джон Джорно, «между вами и аудиторией происходят только стихи». У Хэнка между автором и читателем происходит жизнь, и страница любой его книги далеко не двумерна.

Зазубренный и брюзгливо циничный комментарий Хэнка, конечно, контрастирует с бурлящим жизнью поэтическим хэппенингом и тонально оттеняет его, но ведь, по его же собственным словам, вся современная поэзия «не показывает нам танца, не проявляет дерзости». Чего ж вы хотите?..

Из всех пытавшихся рассказать миру о Чарлзе Буковски, писателе и алкаше, более всего, наверное преуспел Нили Черковски: пять лет назад вышла его фундаментальная и в высшей степени занимательная биография «Хэнк: Жизнь Чарлза Буковски». Он сам в 1962 году жил в Сан-Бернардино и редактировал собственный поэтический журнал «Черный Кот» (The Black Cat Review) — и тут услышал об «Аутсайдере» и прочел две первые книги стихов Бука «Цветок, Кулак и Зверский Вой» (Flower, Fist and Bestial Wail,1960) и «Стихи на Длинную Дистанцию для Продувшихся Игроков» (Longshot Poems for Broke Players, 1962). Ему было всего 16 лет, когда он встретился со своим кумиром, оказавшим основное воздействие на все его мировоззрение. Черковски так вспоминает об этой встрече:

«Однажды зимой 1962 года Буковски приехал в Сан-Бернардино встретиться с поэтом Джори Шерманом, который в то время жил у нас в семье вот уже несколько месяцев. Когда прибыл мой герой, я притворился, что сплю. Я услышал медленный, отчетливый голос: "Ладно, маленький Римбод, вылезай на хуй из постели." Я поднял голову. "Буковски," — сказал я. "Здорово, пацан," — ответил он. Он оглядел фотографии Хемингуэя, Фолкнера и Паунда у меня на стенах и воскликнул: "Как? Буковски нет?" Я вышел вслед за ним в гостиную. В камине ревел огонь, беседа была хороша, и "Хэнк", как его называли друзья, стал рассказывать байки о тех годах, когда он бродяжил по всей стране. Пока он рисовался перед Шерманом и моим отцом, я прокрался к себе в комнату, сел за машинку и начал печатать стихотворение. Вернувшись, протянул сочинение Буковски. "Это еще что такое, к чертовой матери?" — завопил он. — "Ты написал про меня?" И швырнул стихотворение в огонь, не прочитав. Я кинулся к камину спасать его и обжег указательный палец на правой руке. "Господи, пацан, прости меня," — сказал он, когда я отряхнул пепел с полуобгоревшего листка. "Не надо было мне этого делать." Что ж, и стихотворение, и поэт — оба прошли сквозь огонь…»