Дарья Вильке - Грибной дождь для героя

• Название: Грибной дождь для героя
• Автор: Дарья Вильке
• Издательство: Самокат
• Жанр: Детская проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-91759-076-9

В первую книгу Дарьи Вильке вошли повесть «Тысяча лиц тишины» и восемь рассказов. Их все объединяет общее место и время действия: дача, летние каникулы. Время свободы, когда каждый день проживается от первой и до последней минуты как маленькая жизнь.

В героях многие читатели — и дети, и взрослые, — узнают самих себя. Приключения, выдумки, игры, опыты. Первые симпатии и первый стыд за невольную жестокость. Осознание собственной и чужой ранимости. Дарье Вильке удалось передать хрупкость и нежность этого короткого, но очень важного возраста — окончания детства.

---

Бабтоня поднимается с шезлонга, берет пустую глиняную чашку.

— Утомилася я сидеть, хорош, пойдем малину собирать.

— Хитренькая какая, бабушка. Ты сначала скажи, зачем?

— На мусс. Хочешь мусс?

— Ой, да.

— Вон сколько сорняков. А ты хотела прополоть, вчера еще обещалась. Забыла?

— Баб, я завтра.

— «Завтра-завтра, не сегодня» — так лентяи говорят… Смотри-ка, как строчка малинная от дождя распалась, каждый кустик надо подвязывать.

— Я тоже хочу помогать.

— Тогда принеси из дома веревочки, а я пока колышки топориком в землю вобью.

— Столько? Смотри, сколько веревочек.

— Молодец, давай сюда. Сейчас мы сначала колышки — один за другим, вот так… Так.

— Бабушка, что это?

— Ничего страшного, деточка. Просто кровь. Просто… просто я поранилась… Помоги мне дойти до дома — сама не смогу.

Можно было бы сразу бежать к сторожу-председателю Тимофею Игнатьевичу, чтобы он вызвал скорую помощь из ближайшего городка. Или по соседям — искать кого-нибудь с телефоном. Но как оставить Бабтоню одну? Ринке казалось, что если уйти, оставить ее хоть на секунду без присмотра, точно случится что-нибудь плохое. Еще хуже раны от дачного топора на ноге… Ринка вообще-то всегда боялась крови. Когда ей брали кровь из пальца, отворачивалась, чтобы не видеть, как на подушечке выступит брусничная капля. «Я никогда не смогу стать врачом, — думала она. — Это ведь каждый день одна только кровь». От крови внутри все сжималось и становилось вдруг холодно — до мурашек по спине.

Теперь вдруг — когда Бабтоня стала лицом желто-бледная, будто с каждой капелькой крови, падающей на пол, не останавливаясь, она становилась худее и слабее, — Ринка крови бояться перестала. Наверное, оттого что кроме нее некому было поддерживать сбоку Бабтоню, укладывать ее на терраске на диванчик — ногой вверх, искать в холодильнике перекись водорода и стараться унять кровь. Бабтоня почти не могла ей помочь — она лежала, как будто уйдя в себя глубоко-глубоко. И Ринка то и дело брала ее руку в свою, чтобы удостовериться, что она шевелится, — рука была теплая и пахла черным перцем, полынью и немножко ванильным сахаром.

Ринка сбегала наверх, отыскала в шкафу поясок — чтобы наложить жгут. Но и этого как будто было мало — Бабтонина нога совсем не подчинялась, никому.

Подорожник — вспомнила Ринка. Чудодейственный подорожник. Она набрала в саду больших прохладных листов, промыла и обложила ногу Бабтони — так густо, что ноги почти не стало видно.

Кажется, лучше.

Только теперь она заметила, как запачкан — по темной бурой дорожке можно было понять, где они с Бабтоней прошли: вот тут они остановились, потоптались, тут качнулись вправо, тут присели. В первый раз Ринка принялась мыть пол сама по себе.

Мама все время говорила: «Рин, уберись». Бабтоня просила: «Рина, помоги мне, помой пол». И тогда Ринка знала, что нужно помыть пол или убраться. Она никогда не задумывалась — когда нужно мыть пол, когда он еще совсем чистый, а когда — совсем испачкался.

А теперь вот сразу поняла. Она набрала в старый серый пластмассовый таз воды, взяла чистую тряпку и принялась замывать пол. Когда она отжимала тряпку, в воде распускались красно-бурые цветы, которые тут же превращались в облака: сначала грозовые, плотные, потом невесомые, перистые. Вода становилась ржавой и пахла вырванным зубом.

И только теперь у нее задрожали руки и захотелось отвернуться — как тогда, когда у тебя берут из пальца кровь в школе или поликлинике.

За окнами террасы темнело.

Ринка вышла на крыльцо — вылить из таза грязную воду.

Тишина сегодня была совсем пустой, почти молчаливой. Птицы уже угомонились, нигде не стучали молотки, которые Ринка нет-нет да и слышала сквозь вату тишины обычно, далекой дробью, не визжала нигде пила, никто не рубил дрова для вечернего костра. Дома вокруг стояли сонные и темные.

Поселок как вымер — будто Ринка оказалась на далекой-далекой планете, одна, с Бабтоней на руках. На этой планете не было ни Рудика, ни Женьки, ни даже Старухи Ватаулихи.

Был только сумеречный, ставший в сумерках совсем синим, как дымчатый бок черники, сад — а в саду, вдруг увидела Ринка, стоит лось. Он вышел откуда из-за яблони и застыл, глядя прямо на Ринку. Она всегда — с самого первого дня в ничейном курятнике — ужасно хотела увидеть хоть одного лося, бегала вечерами, когда все купающиеся расходились по домам, на озеро чтобы подглядеть, как лоси с детенышами приходят на водопой.

Теперь лось пришел к ней сам — и в наступающей темноте он выглядел невзаправдашним, нарисованным легкой кисточкой, темно-васильковым. Вечер запутался в будто поросших мхом широких рогах, догорающее где-то, уже совсем не видимое солнце обозначило контурами изящные, как у балерины, ноги.

Ринке чудилось, что лось улыбается ей — глазами под тяжелыми веками, почти лошадиной мордой с мягким носом, который хотелось погладить. И казалось, это сама тишина, примолкнув, превратилась в словно нарисованного кем-то всемогущим прямо посередине Ринкиного сада лося.

Тут она вспомнила. Как Бабтоня рассказывала про какой-то народ, который верил, что женщины, умирая, превращаются в ланей — чтобы уйти от живых в другую, неведомую страну. Вспомнила — и очнулась, побежала со всех ног в дом, спотыкаясь, забыв на крылечке пластмассовый таз с водой, задевая плечом притолоки и стены и совсем не чувствуя боли. Проверить, тут ли еще Бабтоня — или и вправду превратилась в сумеречного лося с акварельными рогами.

Бабтоня не шевелилась. Дышит она или нет — Ринка тоже не могла расслышать, никак не могла, хотя больше всего на свете ей сейчас хотелось слышать. Дыхание Бабтони. Ринка присмотрелась — рука, безвольно лежащая на одеяле, мерно поднималась вверх и вниз. Бабтоня спала — просто спала.

Двадцать восьмое июля.

Пусть Бабтоня не умрет.

Глава седьмая Часовой тишины

Кто друг, кто враг, кто умный, кто дурак.
Кто друг, кто враг…

Если бы Ринка могла хорошо слышать, то она бы услыхала, как громко тикают часы. Ток-ток-ток.

Старуха Ватаулиха когда-то жаловалась, что не может заснуть, а Ринка удивлялась. Как это не заснуть? Да как только голова касается подушки, то тут же и засыпаешь. А теперь поняла.

«Сна ни в одном глазу», — говорила про такое Бабтоня. Когда была еще здорова.

Спать нельзя — нужно сторожить Бабтоню, чтоб с ней ничего не случилось. Раньше Ринке казалось, что Бабтоня будет всегда — как солнце, как луна, как папа и мама. Теперь вдруг оказывалось, что не знаешь, будет ли она завтра.

— Ведь будет же, да? — спрашивала Ринка рыжеволосую куклу с пыльным лицом и голубыми глазами, рассохшегося зубастого Щелкунчика и даже покрытую паутиной швейную машинку, притулившуюся под чердачной балкой, потому что спросить больше было некого.

Кукла молчала — и только дышала пыльной тишиной. «Справочник фельдшера» лежал, раскрытый на главе «Раны»: «…Главная опасность для жизни — сильное кровотечение…»

Кто друг — кто враг…

В столице, в городской квартире, у Бабтони стоял ночник-нимфа. Его купил Ринкин прапрадедушка — лысый красавец-джентльмен со старой фотографии, который ездил до революции в Париж и привез оттуда для прапрабабушки антрацитово-черные страусиные перья и корсет из китового уса с витиеватой французской надписью на пожелтевшей от времени ткани — теперь этот корсет лежал в большом шкафу на верхней полке.

Нимфа была полураздетая. Болотно-зеленая туника струилась вокруг тонкой талии, пухлой коленки, босой ножки, отставленной вбок. Нимфа склонила кудрявую головку с тяжелым узлом волос на затылке, а в вытянутой руке держала фонарь, словно высматривая что-то в водах невидимого ручья, пробегающего под ее ногами, под гипсовым постаментом. Издали нимфа была похожа на очень стройный тростниковый вопросительный знак. Оба мизинца у нимфы сломались и вместо них торчали черные железяки.

Сначала она казалась Ринке великаном — только очень изящным великаном, — освещающим зимние столичные сумерки резным фонарем. Потом Ринка выросла, сравнялась с нимфой ростом — и оказалось, что та очень худенькая. А теперь Ринка выше нее, а хрупкая нимфа все равно побеждает ночную мглу — каждый раз, когда Ринка ночует у Бабтони.

Когда тебе плохо, то нужно, очень нужно, — чтобы кто-нибудь просто, тихо стоя рядом, ничего не спрашивая и ничего не говоря, включал тебе ночник.

Когда-то Бабтоня зажигала ночник для Ринки, а теперь Ринка зажгла его для Бабтони.

Вдруг та ночью проснется и ей станет страшно, как бывало страшно Ринке?

Обычно, конечно, бабушки заботятся о своих внуках: внучек, не простудись, внучек, почему ты плохо ешь… А о них самих-то и позаботиться некому.