Николай Князев - Легендарный барон: неизвестные страницы гражданской войны

• Название: Легендарный барон: неизвестные страницы гражданской войны
• Автор: Николай Князев
• Издательство: Товарищество научных изданий KМK
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2004

Впервые в России публикуются мемуары двух белых офицеров, воевавших в гражданскую войну в России и Монголии под командованием барона Р.Ф. фон Сарыл-гун-хурэа:

Н.Н. Князев. Легендарный барон;

М.Г. Торновский. События в Монголии-Халхе в 1920–1921 годах: военно-исторический очерк (воспоминания).

Книга первого из них была опубликована в Харбине в 1942 г. и почти неизвестна, а мемуары второго публикуются впервые. Оба автора живым и ярким языком описывают события, очевидцами которых были. Их воспоминания контрастируют с некоторыми домыслами, существующими вокруг жизни и деятельности барона Унгерна. Вводится в оборот ряд фотографий, имеющих отношение к данной теме. — Книга адресована гуманитариям, в первую очередь историкам, востоковедам, этнографам, политологам, культурологам, а также широкому кругу читателей, интересующихся историей.

С.Л.Кузьмин (сост.)

---

В конце мая 1921 г. барон послал в Улясутай председателя Совета министров Джалханцза-хутухту и военного министра Хатан-Батор — вана Максаржава[33]. Последнего барон не без основания считал своим ставленником и расценивал как лично ему обязанного и поэтому преданного человека. Большевистские эмиссары проникли в Кобдосский округ из Сибири, пожалуй, даже раньше, чем они появились в хошунах, тяготеющих к Троицкосавску. Из Кобдо красно — партизанское движение перекинулось в Улясутайский район.

Джалханцза-хутухта прожил в Улясутае не долго. Он возвратился в Ургу до выступления самого барона в поход на Троицкосавск и сделал ему доклад, вероятно, вполне соответствовавший планам барона. Максаржав же остался в Улясутае. Он быстро связался с главарями нового монголо — большевистского политического течения и при первом удобном случае, воспользовавшись уходом отряда Казанцева из города, поднял восстание против того правительства, в которое он сам входил, как военный министр. Улясутайское восстание сразу же получило общегосударственное значение, потому что предпринято было с ведома членов правительства, да, вероятно, не составляло тайны и от самого “непротивленца” Богдо-хутухты. Военный министр удачно забежал вперед перед новой властью, идущей на смену уже, по существу, павшему барону Унгерну.

Обстановка момента постепенно выявлялась перед бароном. Он скоро почувствовал, что хошунные власти повсюду смотрят на него, как на политически конченого человека и ищут путей для сближения с новой, более сильной стороной. Чтобы закончить повествование о городе Урге, которая, начиная с этого времени, не будет играть никакой роли в судьбах Азиатской конной дивизии, можно добавить, что барон поручил защиту подступов к нему со стороны Троицкосавска хорунжему Немчинову.

Барон дал Немчинову тибетский дивизион и несколько пулеметов. Регулярная советская конница и монгольские партизаны выступили из Кяхты на юг по тракту 26 июня. На следующий день Немчинов имел бой на р. Иро, в котором со стороны красных участвовал один полк 5–й Кубанской казачьей дивизии и монголы. Вторую попытку задержать противника Немчинов сделал на перевале у Манхотая (150 верст к северу от Урги). Здесь он был разбит и бежал одиночным порядком. Из Урги Немчинов выехал вместе с советником барона Жамболон-ваном и несколькими спутниками по направлению к озеру Буир-нур. Жамболон в пути отстал от группы Нечинова, потому что ему жалко было бросить медленно идущий караван из семи верблюдов, груженых благоприобретенным в Урге имуществом. Вместе со своими верблюдами Жамболон — ван попал в руки красных монголов, был опознан и вскоре расстрелян где-то возле Урги.

Бегство Немчинова произвело в Урге эффект разорвавшейся бомбы. Комендант города Сипайлов, как известно, скрылся в первую голову. Но все же он нашел минутку, чтобы с помощью какого-то ловкого маневра удушить донесшего на него барону начальника военного училища, войскового старшину Лихачева, единственного человека, который смог бы организовать эвакуацию раненых из города. Благодаря предательскому образу действий Сипайлова, в Урге погибли 200 раненых, а также офицерские семьи. Никем не обороняемая Урга занята была советскими войсками 9 июля.

Еще так недавно, всего лишь пять месяцев тому назад, барон вошел в Ургу с триумфом, как желанный освободитель. Но, увы, не прочны были симпатии монголов… В чем нужно искать объяснений быстрой перемены их настроений? По некоторым данным, монголы ждали от барона могучей военной и финансовой поддержки, при условии полного невмешательства в их внутренние дела. Если это так, то, конечно, они должны были получить быстрое разочарование. Когда барон вошел в Ургу, монголы убедились в том, что слухи о его “несметных” силах являются лишь простым преувеличением, свойственным номадам: с ним пришла горсточка в 500–600 русских. Этих сил было явно недостаточно для того, чтобы создать в Урге впечатление о военном могуществе барона.

Финансово — экономическая сторона вопроса также была не блестяща. Правда барон ввез в Монголию звонкую монету и раздавал ее преимущественно монголам. Но разве возможно было наполнить страну полноценными денежными знаками при тех слабых ресурсах, которыми располагал барон? Неудивительно также, что реквизиции, производимые — не скажу для русских, но даже для собственно монгольских частей — в глазах народа превратились в простое расхищение их скудного достояния. У самого Богдо-хагана и у правящих кругов имелись особые основания к неудовольствию. Вместо ожидаемого невмешательства, они убедились в том, что барон вторгается во все главнейшие политические вопросы и ведет неусыпное наблюдение за деятельностью правительства через своего особо уполномоченного Жамболона. На печальном опыте монгольские князья узнали, что с бароном нужно очень и очень считаться, во избежании длительного знакомства с его ташуром. Известно, что у самого восьмого перевоплощенца Джэбцзундамбы, царя — повелителя всей Монголии, появлялась лихорадка, когда ему докладывали о визите барона. Не по душе пришлось Ургинскому правительству также и то обстоятельство, что барон вступил в переписку с некоторыми китайскими генералами.

Таким образом, катастрофа наступила, в сущности, раньше, чем барон вышел в поход на Троицкосавск.

В разгар кипучих приготовлений к походу до слуха барона дошли разговоры об ургинской легенде, связанной с “местным” (то есть стоящим в иконостасе церкви) образом Ургинской Божией Матери. Пожертвовавший икону старец — епископ якобы предсказал, что “Лютые испытания постигнут нашу родину. Когда пробьет час, то в Ургу явится полководец, который призван спасти Россию. Он пойдет на север, и успех будет сопутствовать ему при условии, что он возьмет с собой этот образ”. Несмотря на незамысловатое содержание, это поверье как нельзя лучше гармонировало со своеобразной мистической настроенностью барона.

Для перевозки иконы сооружен был кивот, установленный на специальную троечную повозку, которая должна следовать при артиллерийском дивизионе. Образ Ургинской Божией Матери оставлен был вместе с пушками на позиции под Троицкосавском.

Разочарование в этой легенде, созданной, как, вероятно, думалось барону, “попами”, рикошетом отразилось на судьбе того скромного иеромонаха, который скрасил русским воинам пасхальные дни в бригаде Резухина. Этот простец — инок был в достаточной мере самоотверженным священником, и в первую очередь повел решительную борьбу с чудовищным сквернословием, вошедшим в повседневный обиход. Под влиянием, отчасти, раздражения, направленного оптом против всего православного духовенства, якобы создавшего лживую ургинскую легенду, отчасти в связи с его проповеднической деятельностью, барон тотчас удалил священника, как только соединился на Селенге с бригадой Резухина. “Поезжайте куда-нибудь в другое место преподавать хороший тон, а у меня Вам делать нечего”, — сказал барон. В “жесте” барона заключалось много скрытой суровости, потому что одинокому путнику трудно было выбраться из враждебной уже тогда для белых страны, и изгнание ставило священника в опасное положение, несмотря на то, что барон снабдил его значительной суммой денег в серебряных китайских долларах.

ГЛАВА XXII

Барон прибыл к Ергину 11 июля. Здесь, у моста через Селенгу, произошло в тот же день соединение бригады барона с полками генерала Резухина. Ровно неделю имела дивизия для подготовки к продолжению начатой уже борьбы с Советской властью в Забайкалье. Лагерная жизнь кипела ключом. Шли тактические занятия, производилась подготовка к длительным походам и тяжелым боям. Самый лагерь, разбитый в правильном порядке вдоль берега реки, тщательно охранялся от нападений воздушного врага, с помощью орудий и пулеметов на самодельных зенитных установках. После того, как один из аэропланов сделал вынужденную посадку, летчики в дальнейшем ограничивались поспешным сбрасыванием нескольких бомб с большой высоты, а затем удалялись на северо-восток.

Из событий, относившихся к тому периоду времени, припоминается уход сотника Нечаева. Этот офицер убедил барона отпустить его с дивизионом казаков, уроженцев причикойских станиц, назад на родину, в помощь Тубанову и для партизанской работы в тылу красных. Осенью того же года Нечаев и его казаки были переловлены и расстреляны. Гибель Нечаева и всех вообще казаков из приграничных станиц, служивших в Азиатской конной дивизии и в отряде полковника Казагранди, объясняется тем, что они мнили себя неуловимыми партизанами, которые годами могут скрываться от красных в родной тайге, сохраняя одновременно связь со своими семьями.

Вспоминается также печальный конец одного из наших врачей, павшего жертвой доноса (трудная для подчиненных и опасная черта в характере барона была эта его податливость на доносы!). Не везло Унгерну с врачами. Старшего врача дивизии он “эвакуировал” с р. Иро, другого достаточно неэстетично “кончил” на Селенге, а третий из них, доктор Рябухин, сыграл существенную роль в антиунгерновском заговоре.