Михаил Толкач - В Гремячей пропасти

• Название: В Гремячей пропасти
• Автор: Михаил Толкач
• Издательство: Издательство ЦК ВЛКСМ "Молодая гвардия"
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1960

---

Юрий шел весь в напряжении: горбовик вдавливал его в землю. Сгущались синеватые сумерки, нужно было не потерять провод. По расчетам Прохорова, до контрольного поста оставалось километра два. Но бежать теперь он был не в силах, да и попутчица не поспела бы за ним. Услышав отзыв старой о мужчинах, он стал внимательно следить за ее словами.

— Заметила, у всех троих совки новенькие, видать, не бывалые в работе доброй, — сипло, с перерывами толковала женщина, семеня рядом с Юрием. — Главное, ручки полые — жесть в трубочку скатанная. Незадачливый, думаю, человек мастерил: в рукоять-то надо деревяшку. Ягоды когда наскребешь, ручка равновесие придает. Рука устает меньше. Говорю это им по-хорошему. А они быстро так зыркнули друг на друга: мы, мол, сильные. И вправду, бычиные шеи...

Солдат с обостренным вниманием слушал попутчицу и не спускал глаз с провода. Линия все по-прежнему тянулась по деревьям, то ныряя под кручи, то выпрямляясь на пологих спусках.

— Под утро по нужде выползла из шалаша. Светать стало. Слышу, внутри вроде всполошились: «Где старая?» Думаю себе, заботливые попались. Вдруг зло так: «Выдь, без шуму чтоб!» «Варнаки беглые!» — ахнула я. Да к костру, сучьев смолевых набросала. И вроде мне треск в лесу примерещился. Только ют варнак выглянул из шалаша, я и скажи: «Идет кто-то! Слышь, валежник ломает?» И остальные заспешили в ягоды, а до того завтракать собирались. А тут — ты...

— Что же вы мне тогда не сказали? — упрекнул Юрий. «Так вести себя могли лишь опасные люди»,— подумал он.

— Их трое, ты один. Я не в счет. А может, мне и приснилось? Я баба. Жизнь-то мяла, терла, кидала по ухабам без жалости. Десять детей было, солдатик, десять, как пальцев. Семь сыновей и три дочери. Веришь, сердешный, сядут, бывало, за стол: тазик со щами на середку-, а мало — два! Черпают ложками: где же каждому тарелку? Все рабочие, все едоки. Семья большая, а пошла на распыл... Старшую дочь в Бичуре кулаки порешили, когда против нашей власти бунтовали в тридцатом году. Она, дочь-то, смело учила семейских казаков новым порядкам. Другую Байкал прибрал: рыбачкой ходила. В шальной баргузин замотало...

Старуха перекрестилась, догнала Юрия, тронула его за плечо:

— Давай, сынок, понесу. Тяжелый, поди, пуп трещит?

— Ладно. Поспевайте. У меня дело спешное, — хрипло отозвался Юрий, широко шагая по воде: ручей залил тропу во всю ширину.

— Помоги тебе бог! Так вот, сыновей у меня было семь, и один за другим на войну ушли. Получила шесть похоронных... А красавица Груня на японца отправилась в сорок пятом. В дальнем китайском городе сложила русую голову. Вот и остался один Сократ, кочегаром на паровозе.

— Сократ? Выдумают же! — Юрий даже приостановился от удивления.

— Мой это покойник все... Нравились ему непонятные имена. Я ему — Елисеем назовем. По-русски, крещеное имя. Ласковость в нем. Нет, заладил: мол, Сократ — самый первый был насупротив бога. Мой-то попов недолюбливал, не переносил их... Твердо держал семью. Крутенек был, что зря говорить. И Сократ в него удался, в отца родненького. Вот видишь?

Старуха тронула скулу. И чтобы Юрию было лучше видно, повернула к нему лицо.

Прохорову открылись совсем другие, чем прежде, глаза: быстрые, с живой лукавой искоркой.

— Он стукнул, Сократ, в сердцах, ненароком. Подвыпивший, значит...

Юрий, занятый своими думками, придавленный тягостной ношей, промокший до нитки, не хотел и рта раскрывать. Но, услышав чудовищное для него признание, не удержался.

— Сын ударил?! — возмущенно воскликнул он. — Какой подлец!

— Не приведи бог никому такие страсти. Драчливый удался, прости господи. В отца пошел: буйне-хонек!

Юрию теперь казалось понятным, почему старая женщина отчаялась в такую ненастную погоду пойти в тайгу: нужда погнала. Солдат шагал и все думал, как он расскажет товарищам в роте о Сократе, как они пошлют делегацию в паровозное депо, будут стыдить непутевого кочегара...

— Отец удалой был. Работал умеючи. Мастера такого по печкам во всей Сибири не сыскать. Выпивал.тоже ладно. Ну, когда в меру... Пройдем, быва-лоче, по кругу с ним — земля качается. Весь город сбегался. Ловок был, строен, что напрасно говорить. До сих пор в депо помнят... «Уля ты моя, ненаглядная, Ульяна Федоровна, свет в окошке, — говаривал мой-то, когда трезвый. — Кровинушка моя живучая. Вырастим детей да будем ездить к ним по гостям. В десять мест. Года не хватит...» А сам под Смоленском как лег стрелять по немцу, так и не поднялся. Вот и осталось у меня дитя одно, былинкой. Ездить не надо, под боком...

Старуха горько усмехнулась, заправила седые волосы под платок, догнала Юрия.

— Давай горбовичок. Хватит.

Прохоров отмахнулся: его потрясла трагедия этой женщины, рассказанная ею с такой спокойной, давно перегоревшей болью. И тем большее вызвало негодование поведение Сократа. Нет, Юрий не оставит его в покое!

— Замаял тебя ящик мой. Давай хоть пот сотру.— Ульяна Федоровна достала из пазухи кусок марли, видно прикрывала лицо от комаров, и осторожно вытерла лоб, нос, подбородок Прохорова. Что-то вспомнив, скривила губы в усмешке:

— Мой-то Сократ намедни: «В народную дружину запишусь». Да кто ж его, дуралея, примет? Приструнили их, выпивох. Да ведь водка — дело давнее. Запретить не шутка. Запретное, оно всегда слаще. Как устроен мущина: водка, мол, позволительна! В меру, конешно... А супротив горьких пьяниц ополчиться, чтобы не они нам проходу не давали, а честной люд буянам проходы чтоб загородил. Сократ-то тише стал. Вот в армию спроважу, обломают бока небось. Отешут голубчика.

— Да, мамаша, в армии дисциплинка!

Старая женщина, перебираясь по тоненькой жердочке через разлив, сорвалась и очутилась по колена в воде. Стремниной ее сбило с ног. Юрий поспешил ей на помощь. Вывел на бережок. Ульяна Федоровна отжала низ юбки. С участием посматривала она на утомленного солдата.

Юрий нетерпеливо взглянул на часы. Минуло полтора часа. Скорее!

Тронулись. Вот-вот должен показаться контрольный пост. Горбовик набил спину, лямки натерли плечи.

Над пропастью испуганно закричали гуси, заметались беспорядочно у высокого затянутого тучами кряжа, не находя пути на юг. Не пробившись сквозь мокрую муть, птицы с печальными криками ушли вдоль пропасти на Селенгу.

— Бедует птица. Опаздывает в теплые края, — снова сипло заговорила Ульяна Федоровна. — Век свой мечутся сюда да туда, неоседлые...

Юрий подумал, что у самой-то судьба ничуть не завиднее, и спросил:

— А что, вам пенсию определили?

— Получаю, как же. Власть заботится. Да разве же на Сократа наготовишься? Дружки да водочка...— И вдруг задала встречный вопрос: — Ефрейторы, говоришь, мают? Вас не маять — добра не видать.

«Ишь, куда метит, старая! — про себя усмехнулся Юрий. — А про спутников помалкивает».

— Те трое откуда были?

— Кто ж их знает... Спустились с горы да прино-чевали. Что-то про Улан-Удэ поминали. А так все больше молчком, неразговорчивые, скрытные...

Прохорову послышались в ветреном шуме людские голоса, и он остановился, распрямив спину, отер пот. Вокруг шумел лес, сыпал мелкий дождик. Юрий с тревогой почувствовал, как гудели, дрожали в коленях ноги. Едучий пот заливал глаза. Неодолимо клонило сесть в грязь, не двигаться, закрыв веки. Он пересилил себя, трудно шагнул вперед.

Тотчас позади зачавкали другие шаги. Вслед полетела глина и тот же голос с хрипотцой:

— Работа, настоящая работа всегда с потом. Пот — всегда с солью. А без соли какая еда в рот полезет? То-то, не полезет. Правда да работа завсегда потом пахнут. Завсегда трудны. У солдата тоже работа трудная. Солдат, считай, — главный в армии человек. У него своя солдатская правда. Чтоб исполнять все в точности, да с умом.

Юрия радовало, что его утренние думы и мнение старухи о солдате совпадают. И он проникался к Ульяне Федоровне еще большим уважением. А идти становилось все труднее. В ущелье сгустились потемки, провод едва различался в густых ветках. Приходилось до боли в глазах приглядываться, замедлять шаги, даже останавливаться. Юрий все сильнее беспокоился, что не успеет вовремя доставить пакет. Но и двигаться быстрее не мог. Все чаще посещала мысль: бросить горбовик, добежать до контрольного поста. Там попросить ребят выйти старухе навстречу, помочь ей. Но так поступить — значит, признать свое бессилие. Что подумают о нем солдаты, старуха? Скажут: вот, мол, какие хлюпики в армии...

Из-под ног выпорхнула какая-то большекрылая птица. Ульяна Федоровна испугалась, кинулась в сторону, оступилась и ойкнула. Прохоров повернулся. Ульяна Федоровна сидела в луже, обхватив ногу руками. Галоша слетела со ступни, висела на тонкой веревочке.

— Подвернулась, окаянная, — прохрипела старуха. — Пособи встать, солдатик. Звать-то тебя как?

Прохоров сказал свое имя, подал ей руку. Ульяна Федоровна едва-едва встала, сделала шаг и судорожно уцепилась за плечо солдата. Юрий растерянно смотрел на ее синие скривившиеся губы, в ее вдруг потускневшие от боли глаза. С каждым шагом она слабела, медленнее двигала поврежденную ногу. Потом опустилась на трухлявый пень.