Александр Хренков - Ленинградские тетради Алексея Дубравина

• Название: Ленинградские тетради Алексея Дубравина
• Автор: Александр Хренков
• Издательство: Горьковское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1964

---

Мы встретились у двери с дощечкой «№ 12». Она, по-видимому, только что пришла откуда-то, — вставляла в замочную скважину ключ.

— Простите, не вы ли Полина Петровна Егорова?

— Да, это я, — ничуть не удивившись, сказала она.

— В таком случае, я к вам.

Вошли в полутемную комнату. Она отдернула занавески на окне и предложила мне стул возле стола.

— Я к вам со службы, с курсов политсостава. Моя фамилия Дубравин.

Она вздрогнула.

— Что-нибудь случилось?

Я на секунду замялся.

— С Виктором, да? Вы его знаете?

Я осторожно кивнул.

— Он заболел? Или ранен? Может, убит? Да говорите же, вы человек военный!

Она села напротив, требовательно уставилась на меня глазами. Сощурилась.

— Виктор Сергеевич убит. Снарядом. В вагоне трамвая, когда ехал к вам.

Она приоткрыла рот и нервно моргнула.

— Не верю, — сказала она после паузы, горько усмехнувшись одними глазами. — Не верю.

— Мы были с ним товарищами. Наши койки стояли рядом… В тот день в его кармане нашли вашу карточку. — Я положил перед ней портрет, она мельком взглянула на него и отвернулась в сторону. — Он получил смертельное ранение и через два часа скончался.

Я не знал, что говорить еще. Она молчала. Медленно поправила волосы на лбу, затем почему-то встала и снова опустилась на стул.

— Да, он обещал приехать в воскресенье. Я ждала его… и очень беспокоилась.

— Именно в воскресенье это и случилось. В десять утра.

— Мы собирались… — и она замолкла.

Если бы она расплакалась, мне было бы, вероятно, легче. Я стал бы уговаривать ее, и возможно, нашел бы слова для утешения. Но она не плакала.

— В каком же он госпитале?

— Вчера его похоронили.

— Боже мой! — тихо воскликнула Полина Петровна и сжала виски ладонями. — Так его уже нет? Виктора, говорите, нет?

— Виктор Сергеевич похоронен на Волковом кладбище.

— Он ведь близорукий, вы знаете? Я заказала ему очки. Завтра будут готовы. — Она протянула мне квитанцию. «Егоров В. С. — 2,5 диоптрии» — значилось в квитанции. — Когда вы его видели?

— Последний раз мы вместе завтракали… в воскресенье утром. Сегодня уже вторник.

— Но почему на Волковом? Это же так далеко, так далеко!..

— Полина Петровна, не могу ли я чем-нибудь помочь вам?

— Вы? — она посмотрела на меня с удивлением. — Ах, да! — взяла у меня квитанцию, бережно положила под чернильницу. — Оставьте, пожалуйста, меня одну.

Я поклонился ей и вышел.

Раскуривая папироску у подъезда, я взглянул на окно. Полина Петровна стояла у занавески и беззвучно плакала. Я вспомнил, что ничего не сказал ей о Викторе. Что он в самом деле был чудесным человеком и любил ее… Нужны ли ей эти слова?

Подавленный горем этой тихой женщины, злясь на себя за неумение утешать людей, я отошел от окна и поплелся на Литейный.

Обычный случай

Еще одно несчастье: ранен на заводе Павел. Рваным осколком снаряда ему повредило плечо и зацепило ухо Ранение не опасное, но две или три недели полежать в постели, говорят, придется. Он лежал в больнице в маленьком отдельном кабинете рядом с палатой для тяжелобольных.

— Расскажи, как тебя царапнуло?

Павел нахмурился, пожевал губами, медленно, с неохотой сказал:

— Не интересно. Ну совсем не интересно.

Я не стал надоедать с расспросами. После длинной паузы, беспокойно глядя мне в глаза, Пашка признался:

— Такой, знаешь, конфуз получился… Совесть убивает.

Он приподнялся на подушке, неуклюжий и непривычный в тонкой рубашке, с открытой бледной грудью, потрогал забинтованную шею и глухо повторил:

— Конфуз.

— Чего ты конфузишься?

— Был в нашей бригаде один человек. Я его недолюбливал…

— Естественно.

— Почему — естественно? — оживился Пашка.

— Ты ценишь людей по высокой мерке.

— В том-то и дело. — Он снова чуть не ушел в себя.

— Но это не верно — мерить всех на одну колодку. Люди ведь разные…

И Пашка разговорился.

— Его звали Козодоевым. Иван Иваныч Козодоев. Работал добросовестно — тут я не имел никаких претензий. Но человек был хмурый и прескучный. Ни разу не покурит в коллективе, ни разу и немцев не обругает. Мучился катаром желудка и глотал какие-то серые пилюли. Спросишь его: «Ну как, Иван Иванович?» Ответит: «А что, товарищ бригадир? Как все, так и мы». Но все-то как раз люди, а он, похоже, недоваренный. В бригаде так его и звали: Нелюдим Иванович. Я тоже за углами грешил на этот счет… В последние дни нас задавили авралы. Все суетятся, бегают — один Козодоев спокоен, как пень. И вот я не выдержал однажды — набросился и размотал все нервы. Никогда так не ругался прежде. Всю накипь войны вытряхнул на Козодоева. А за что — допроси меня. И сам не отвечу, за что. Козодоев ни слова не сказал мне — помаргивал и только. А вечером собрались рабочие (Иван Иваныч куда-то ушел) и преподали урок социальной грамоты. Уж так меня наждачили!..

Пашка повернулся к тумбочке, выпил воды. Отдохнув с минуту, продолжал:

— Один, самый старший, сказал: «Вы, Павел Васильевич, хоть и бригадир у нас, но мы порешили вам однако же заметить. Негоже так с рабочим беседовать, как вы утром нынче с Иваном Иванычем поговорили. Какой бы он ни был чудак, Козодоев, а человек же, как и все другие. А человек, не мне вам доказывать, не палка и не жестянка. У него, чай, сердце в груди, нервы и прочие чувствительные органы. Не будь распроклятой войны, мы бы в гости к нему пошли: нынче — день его рождения. Теперь, конечно, некогда, сами понимаем. Но поздравить его мы не позабыли. А вы, пожалуй, и не вспомнили, что Козодоеву все пятьдесят сегодня стукнуло. Детишки растут у него, семья, как положено быть. И сам всю жизнь в рабочих обретается…» Вот этак вот — негромко, а внушительно.

Пашка улыбнулся. Улыбка вышла горькой.

— Они уважали меня. И вместе с тем — без церемоний… А какие тут церемонии, если в нервический горячке вдоль и поперек изругал рабочего?! Поделом, невежливый бригадир! Но дело все-таки не в этом. Изругать, видишь ли, каждый, вероятно, может. Сорвался с пружины — ну и понесло. Будь только порядочным — извинись за свое невежество. Но как я не увидел… Эх, Алексей, век не забуду ошибку!..

— Ты что-то не договариваешь.

— Не договариваю, — согласился Пашка.

— Расскажи все же, как тебя ранило. Не вместе с Козодоевым?

Пашка скользнул по мне горячими глазами и отвернулся к стенке: понял, что мне, возможно, кое-что известно.

А мне было известно.

Когда я пришел на завод и спросил, не могу ли повидать Трофимова, дежурившая в проходной строгая работница сказала:

— Товарищ Трофимов в больнице. — Она позвонила куда-то, затем повторила: — Бригадир Трофимов в заводской больнице.

— Заболел?

— Нет, его осколком.

Я попросил разрешения пройти в цех, где работал Пашка.

В длинном, застекленном сверху цеховом пролете меня встретил пожилой рабочий с мягкими глазами и желтыми, пропахшими махорочным дымом усами. Оглядев меня и вытерев руки о старый брезентовый фартук, вежливо сказал:

— Третьего для пополудни Павел Васильевич был ранен.

Я спросил, как это произошло. Рабочий спокойно ответил:

— Знаете, обычный случай на заводе.

Его слишком спокойный ответ меня поначалу обидел. Вместе с тем он как бы внушал: «Не надо тревожиться. Ничего страшного с вашим другом не случилось». Поддавшись этому внушению, я молча последовал за усатым к месту работы Пашкиной бригады.

Прошли весь пролет. В противоположном конце почти пустого цеха в простенках между окон, заложенных снизу мешками с песком, стояли станки — за ними работали люди. Самый крайний станок, возле окна, зашитого свежей фанерой, никем не обслуживался. Остановившись подле него, рабочий рассказал:

— Они были здесь, у этого станка, смотрели чертежи. Когда начался обстрел, они о чем-то спорили. Потом замолчали. Я еще им крикнул: «Отодвиньтесь от греха в простенок!» Они не послушали: похоже, увлеклись, забыли все на свете. И в эту минуту на дворе как раз и грохнуло. Окно, понятно, вдребезги, и полное решето осколков… Подбежали — они оба на полу. Иван Иванович тут же вздохнул напоследок и умер: ему в висок попало. А Павел Васильевич все теребил его, все разговаривал: «Ну что же вы, Иван Иванович? Мы еще поработаем. Мы поработаем, Иван Иваныч. — Потом отвернулся и сказал нам: — Это я недоглядел, товарищи. Судите меня. Виноват». А в чем он виноват? Ни в чем не виноват. За простенком в тот раз тоже двоих поранило… Так вот и случилось, товарищ военный, — закончил рабочий и полез под фартук за кисетом.

— Вы ему приятель будете? — спросил, насыпая в ладонь махорку.

— Приятель.

— Зайдете к нему — передайте: всё, мол, в аккуратности, Павел Васильевич. Бригада работает и желает вам выздоровления…