Александр Хренков - Ленинградские тетради Алексея Дубравина

Скачивание начинается... Если скачивание не началось автоматически, пожалуйста нажмите на эту ссылку.
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Описание книги "Ленинградские тетради Алексея Дубравина"
Описание и краткое содержание "Ленинградские тетради Алексея Дубравина" читать бесплатно онлайн.
— Нет, не думал, — хрипло отозвался Юрка.
— Знаете что? — обрадовался режиссер, пососав с удовольствием трубку. — Напишите нам комедию. Нам позарез нужна сейчас комедия. Легкий веселый водевиль, желательно из крестьянской жизни. Вы сумели бы, не так ли? Где вы учились, если не секрет?
— Нет, — сказал Юрка с грустью. И кажется, твердо, с обидой сказал: — Если и напишу, то напишу теперь трагедию. Время далеко не водевильное.
— Я не советую вам посыпать пылающие раны солью.
— Советуете поливать бальзамом?
— Если хотите, да.
— Не сумею. Не согласен с вами. Когда рвутся бомбы, соловьем чирикать не пристало.
Я не знаю, кто из них прав, но в эту нелегкую минуту я всецело был на стороне отвергнутого автора. Он представлялся мне свидетелем самой истории, человеком площадей и улиц воюющего города. А этот столь уютный, зашторенный кабинет, где курят душистый табак и молят о снисхождении к нервам, — как он далек от настоящей жизни. Здесь даже метроном не дышит. Есть ли у них метроном, черт побери?
— Что ж, отправимся, Алеша. Пьеса, видишь, не ко времени.
— Ничем, извините, помочь не могу, — поднялся вместе с нами режиссер, услужливо подавая рукопись.
Юрий сунул папку под мышку. Мы вышли.
Где-то на изломе коридора мелькнула фигура синьорины, скрылась в полумраке. На ней светилась рисовая шляпка с нежным голубым султаном. Я искренне пожалел ее. В пилотке и солдатской гимнастерке, думал про себя, она была б милее. Сказка, увы, не состоялась.
В проходной любезная Глафира Николаевна шепотом спросила:
— Ну как, сударики?
Юрка простодушно ответил:
— Ничего не вышло. Просили цветы, а мы пришли с репьями.
— Не беда, родные, не беда. Нынче не вышло — выйдет потом. Нужное слово не сразу ведь молвится.
На улице морозило. За Невской заставой гремела канонада.
Ежась от холода, Юрка сказал:
— Знаешь, о чем я подумал? Людей уважать надо, а они, театралы, им льстят. Не угодно ли легкий водевильчик? В вашем районе обстрел? Заходите к нам, у нас сентиментальная идиллия.
— Не слишком сурово ты судишь?
— Сурово? Ленинградцы не нуждаются в бальзаме. Они жаждут правды о себе и своем времени.
Больше мы не говорили о театре.
Но удивительны повороты мысли! Сначала я стоял на Юркиных позициях, затем постепенно согласился с некоторыми доводами режиссера. А ночью, вспомнив разговор о пьесе, пришел к заключению, что та и другая точки зрения, в сущности говоря, односторонни. Люди нуждаются и в драме и в комедии. И больше того: один и тот же человек в запросах своих ничуть не постоянен. Сегодня он ищет героического, а завтра — задушевной лирики. Попробуй ограничить натуру Не-Добролюбова. Пашка начнет бунтовать и будет совершенно прав. Я тоже поступил бы, как Павел. Ибо ничто так не противопоказано человеку, как управление извне его сокровенными желаниями.
Так я уверил себя в мысли, что кретинизм не в том, что люди живут полнокровной жизнью и в душе волнуются всеми тревогами дня. Идиотство в том, что людям навязывают схему поведения: отрешись от человеческого, стань бездумным и послушным автоматом. Можно ли мириться с таким идиотизмом?
Мне хотелось обсудить эти вопросы с Не-Добролюбовым. Но Пашка сказал по телефону:
— Подожди немного. Не горит?
— Да нет, не горит.
— А у нас горит. Лепят снаряд за снарядом — эвакуируем вот раненых.
Бетховен, Пятая симфония
В один из осенних вечеров я слушал в филармонии симфонию Бетховена.
Кто-то говорил мне, что музыка Бетховена и вообще симфоническая музыка понятна только посвященным. Не спорю. Мне хотелось уяснить себе (я относил себя к профанам), так ли уж безнадежно далеки непосвященные от посвященных, что ровно ничего не смыслят в музыкальной классике. Так ли они тупы в самом деле?
Я заранее справил все дела по службе, вычистил брюки, побрился, подшил свежий подворотничок и со спокойной совестью отправился — до концерта оставалось полчаса.
У подъезда филармонии мне встретился военный. Он стоял на скользком тротуаре и пристально рассматривал всех проходивших. Кого-то, по-видимому, ждал. Когда я приблизился, он скользнул по мне недовольным взглядом и тотчас отвернулся. Я вспомнил Кайновского. «Кайновский и музыка? Нет, это невозможно. Впрочем, отчего же? Читал же он «Эстетику»!»
Я, обернулся и увидел почти театральную сценку. К нему подошла высокая женщина в меховом пальто, сдернула перчатку и протянула руку. Он со сдержанной улыбкой взял ее руку в свою, медленно поднес к посиневшим губам, холодно поцеловал. Сценка меня удивила: тогда не целовали женщинам рук, и я еще не видел, как это делают, разве что в кино. Но я успокоился: Кайновский — женоненавистник, до такого почтительного отношения к женщине он, безусловно, не возвысится. Значит, не он.
Около пяти минут осталось до начала, я поспешил раздеться и отыскать свое место в рядах.
В зале было прохладно, если не сказать свежо, но большинство самоотверженных слушателей, как и я, предпочло раздеться. Оркестранты сидели за пюпитрами и листали ноты. Настраивали скрипки. Я не успел осмотреться по-настоящему — вышел дирижер во фраке, взмахнул энергично палочкой, симфония началась.
Первые же звуки, торжественные и одновременно скорбные, заставили насторожиться, по спине побежали мурашки. Где-то я слышал такое — мелькнуло в сознании. А может, и не слышал. Тогда — ожидал услышать, именно вот эти трагические звуки, безжалостно тревожащие душу. Со мною бывало: увидишь что-нибудь впервые и знаешь, что видишь впервые, но почему-то кажется: увиденное уже было раньше. Так, вероятно, и с этой интродукцией: подумалось, что мне она знакома. Даже обстоятельства «припомнились» — будто слышал эту знобящую скорбь на площади Московского вокзала, когда единственный шальной снаряд обрушился на девочку с цветами…
К досаде всего зала, кто-то опоздал и теперь неосторожно пробирался между креслами. Моя соседка — пожилая женщина — нервно дернула плечами. Опоздавшие шумно прошли вперед, расположились в третьем ряду от оркестра. Это были тот самый военный и его дородная, украшенная желтым ожерельем спутница. Все-таки он оказался Кайновским. Я сидел в пятом ряду и видел его сальные волосы, темный от грязи воротник, подпиравший нестриженый затылок, и пепельно-серую нечисть волос, густо осыпавшую плечи. Женщина выглядела чище, но долго не могла освоиться в кресле. Ей непременно надо было поглазеть по сторонам, оценивающе рассмотреть, кто с кем пришел и как одет сегодня. Глядела она бесцеремонно, все от нее отворачивались.
Приход Кайновского сбил меня с мыслей, я начал сердиться и почувствовал прежнюю неприязнь к нему. Когда я, наконец, сосредоточился и вновь обрел способность пристально следить за музыкой, началась вторая часть симфонии.
Мои музыкальные познания были, в сущности, элементарны. Я знал всего-навсего лишь то, что в каждом симфоническом произведении должны развиваться, как правило, две основные темы — тема А и тема Б. Непрерывно сталкиваясь между собой и выступая каждый раз в различной гармонической окраске, они и составляют важнейшую ткань произведения, ее, так сказать, сюжет и содержание. Трудно на первых порах уловить эти темы, мысленно выделить одну и другую на постоянно волнующемся фоне то нарастающих, то замирающих звуков. Но если уж ты отыскал эти темы, если к ним прислушался, то нет ничего увлекательнее, чем следовать за ними до конца симфонии, до самого последнего аккорда.
Я «раскусил» симфонию к концу второй части, когда за глухими стонами басов услышал отчетливо-светлое пение скрипок.
В третьей части, наиболее быстрой по темпу, в беспрерывном повторении и нарастании звуков две найденные мною темы то и дело сталкивались и чередовались. За мигом тревожного шороха мелькало мгновение чудесного рассвета, за вздохами тяжкого страдания — звонкая трель певчей птицы над лугами. Эта изумительная трель, словно ликующий танец, может, утренний луч по росе или булькающий говор ручья, возвращалась опять и опять, пробиваясь сквозь шорохи ночи, и тогда казалось: вот она снова придет, снова услышишь пленительный звон, — жизнь великолепна, блажен, кто ее понимает…
Глядя Кайновскому в затылок, подумал: мрачная тема — его, звонкая, светлая — моя. Почему подумалось, не знаю, но с этого момента музыка симфонии обрела для меня отчетливо выраженный смысл. Я видел его плечи, засыпанные перхотью, видел, как прижимался он к женщине, а она отстраняла его, громко шепча и скабрезно улыбаясь, — и мне нестерпимо хотелось, чтоб в эту минуту вдруг проглянуло солнце.
Но солнце с его поднебесной песней на время заслонили тучи. Оркестр монотонно отбивал какие-то темные удары. Один, настойчивый и раздражающий, напомнил удары молотка, сердито забивающего гвозди. Несказанно долго ворчала тяжелая тема. Зато с каким блеском выбилась из-под нее и рассыпалась затем на звонкие осколки мелодия утра и утренней свежести. Впрочем, на секунду она удалилась, уступила место неприятной теме, но потом возвратилась снова и снова разлетелась в цветы и колокольчики. И так повторилось не однажды, пока она не победила.
Подписывайтесь на наши страницы в социальных сетях.
Будьте в курсе последних книжных новинок, комментируйте, обсуждайте. Мы ждём Вас!
Похожие книги на "Ленинградские тетради Алексея Дубравина"
Книги похожие на "Ленинградские тетради Алексея Дубравина" читать онлайн или скачать бесплатно полные версии.
Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо войти на сайт под своим именем.
Отзывы о "Александр Хренков - Ленинградские тетради Алексея Дубравина"
Отзывы читателей о книге "Ленинградские тетради Алексея Дубравина", комментарии и мнения людей о произведении.