Марселен Дефурно - Повседневная жизнь Испании Золотого века

• Название: Повседневная жизнь Испании Золотого века
• Автор: Марселен Дефурно
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Культурология
• Год: 2004
• ISBN: 5-235-02445-1

Современный французский писатель и исследователь Марселен Дефурно, используя художественный прием увлекательного рассказа от имени и глазами очевидца, добивается эффекта читательского присутствия на дорогах, в городах, дворцах, домах и кабаках Испании времен ее золотого века. Яркие зарисовки жизни испанцев всех сословий (любовь, война, поэзия, инквизиция) и остросюжетные коллизии этой богатой на приключения эпохи мушкетеров и авантюристов основаны на тщательно подобранных автором исторических источниках, прежде всего мемуарной литературы.

Книга сопровождена ценным иллюстративным материалом.

---

Любовь к азартным играм, имевшая губительные последствия для представителей всех классов общества, была гарантированным заработком для тех, кто умел ею пользоваться. Существовали официальные игорные дома (обычно ими управляли бывшие солдаты-инвалиды, которым этот доход заменял пенсию), но гораздо больше было притонов (garitos), где собирались игроки-профессионалы (tahures), обыгрывавшие слишком доверчивых посетителей; иногда они объединялись в команды, в которых каждый член имел свою специализацию: были среди них, по словам Кеведо, подделыватели (fullero), которые должны были подготовить несколько колод крапленых карт на случай, если одна из них будет обнаружена; жулики, отвечавшие за исчезновение этих колод в конце партии, чтобы профаны не обнаружили трюк; наконец, зазывалы, в обязанности которых входило привлечение в притон слишком доверчивых или слишком уверенных в себе игроков.

На вершине плутовской иерархии, доминируя над толпой тех, кто должен был как-то вертеться, чтобы выжить, используя добрые чувства, доверчивость или оплошность других людей, находились те, кто представлял собой действительно «опасный элемент» — здесь бок о бок сосуществовали профессиональные воры и убийцы. Среди них было много различных специалистов — Карлос Гарсиа, современник Филиппа IV, различал среди воров не менее двенадцати разновидностей, в том числе воры, срезавшие кошельки, capeadores (специализировавшиеся на кражах плащей по ночам), salteadores (бандиты с большой дороги), «юнги» (grumetes), прозванные так за их ловкость при лазании по веревочным лестницам, которые служили для ограбления домов, «апостолы», которые, как святой Петр, всегда имели с собой большие связки ключей, «сатиры», воровавшие скот в полях, и даже «благочестивцы», занимавшиеся взламыванием кружек для пожертвований в церквах и умыканием дорогих убранств со статуй святых.{246}

Аристократической прослойкой преступного мира были «молодцы» (valentones) и «убийцы» (matones), которые носили костюмы, напоминавшие одежду солдат (многие из них когда-то ими и были): шляпа с широкими полями, иногда украшенная пером, камзол из буйволовой кожи (под которым часто была надета кольчуга), длинная шпага на поясе. Они работали «на себя» или оказывали услуги тем, кто хотел избавиться от неугодного человека, пользуясь при этом специально спровоцированной дракой или совершая самое обычное убийство. Восхищение, которое вызывала их храбрость, окружало их уважением, зачастую сохранявшимся и после их смерти, если совершенные ими злодеяния приводили их на виселицу и если они до последнего вздоха не теряли мужества, которое они проявляли в течение всей жизни. Перес Васкес де Эскамильо и Алонсо Альварес де Сория, знаменитые бандиты, повешенные в Севилье в XVI веке, запомнились потомкам тем, с каким мужеством и презрением к смерти они шли на казнь; воспоминание о них встречается в произведениях Лопе де Вега; Кеведо, упоминавший Эскамильо в своем «Воре» (Buscon), вероятно, вдохновлялся именно этим «примерным» поведением в эпизоде, когда палач рассказывает Паблосу из Сеговии о последних минутах жизни его отца:

«Твой отец встретил свою смерть более недели назад мужественно, как никто другой. Я говорю это как человек, который его казнил. Он без посторонней помощи взобрался на осла, который повез его к месту казни, и каждый при виде выражения его лица, как и при виде креста, который несли впереди него, счел бы его достойным виселицы. Он ехал с беззаботным видом, заглядывая в окна и любезно приветствуя тех, кто выходил из лавок, чтобы посмотреть на него. Пару раз он пригладил усы. Он предложил исповедникам отдохнуть, похвалив их за сказанные добрые слова.

Подойдя к виселице, он ступил на лестницу и поднялся, ни медленно, ни быстро, и увидев, что одна ступенька сломана, обернулся к судьям, сказав им, что нужно ее починить для других, потому что не все так смелы и решительны, как он. Невозможно передать, какое благоприятное впечатление он произвел на присутствовавших. Наверху он сел, сбросил вниз всю лишнюю одежду, которая на нем была, взял петлю и натянул ее себе прямо на адамово яблоко. Затем, увидев, что к нему спешит брат-театинец, чтобы прочитать проповедь, он сказал ему: „Отец мой, я избавляю вас от проповеди, прочитайте ‘Credo’ и покончим с этим побыстрее…“ Он повис, не скрестив ног, не сделав ни одного движения, сохранил такое спокойствие, которое вряд ли еще можно увидеть».{247}

В крупных городах, где самые низшие слои общества составляли немалую часть населения, воры и убийцы собирались в организованные банды со своими наводчиками, сообщниками и скупщиками краденого. Существовали ли настоящие «братства» воров со своим уставом, наподобие монашеских и милосердных братств? В своей «назидательной новелле» Rinconete y Cortadillo, действие которой разворачивается около 1598 года в Севилье, Сервантес показывает братство, которым верховодит Мониподио и члены которого объединились для занятия своим «ремеслом», строго соблюдая благочестие, ради чего жертвуя значительную часть своей добычи на мессы за упокой души «собратьев», кончивших жизнь на виселице. Можно было бы попытаться приписать фантазии Сервантеса комический эффект, который он извлек из этого контраста, если бы не свидетельство, датированное 1592 годом, которое, по-видимому, подтверждает его правоту. «В Севилье, — пишет Луис Сапата, — говорят, существует братство воров, со своими приорами и судьями в коммерческих судах, как у купеческих братств; у них есть свои приемщики, у которых скапливается наворованное добро, хранящееся в сундуках под семью замками; оттуда извлекается то, что необходимо на оплату издержек, а также на подкуп полезных людей, когда надо спасти кого-то из собратьев, попавших в затруднительное положение. Они очень осмотрительны, принимая в свои ряды новых членов; там могут оказаться только храбрые и ловкие люди, старые христиане; они принимают только слуг богатых и влиятельных людей города или служителей правосудия, и новички прежде всего должны поклясться в том, что даже если их будут рубить на куски, они вынесут все пытки, но не выдадут своих товарищей».{248}

Намек на «коррупционные фонды», средства из которых помогали улаживать темные делишки, и на людей при должности, на поддержку которых можно было рассчитывать, объясняет неспособность официальных властей положить конец всевозможным безобразиям. Наверное, трудно поверить в то, что, как неоднократно утверждается в плутовских романах, например, в «Гусмане де Альфараче», все судьи были продажны, а все альгвасилы являлись сообщниками воров. Но не может не впечатлять огромное количество обвинений подобного рода, зачастую подтверждавшихся самими властями. «Святая эрмандада» и ее cuadrilleros (жандармы), в обязанности которых входило обеспечение порядка за пределами города, имели ужасную репутацию. «Если на тебе нет никакой вины, — говорит Гусман, — то пусть Бог хранит тебя от „Святой эрмандады“, поскольку „святые жандармы“ все сплошь люди бездушные и приносящие зло; не колеблясь, они обвинят тебя, поклявшись, что говорят правду, в том, чего ты не совершал и чего они не могли видеть, просто потому, что им заплатили или даже за кувшин вина, полученный за лжесвидетельство». Те же обвинения мы находим в решениях муниципалитета города Осуны, в Андалусии, который, «считая, что многие жандармы не подчиняются своим алькальдам и даже замешаны в доносах и других делах, не входящих в их компетенцию, что приносит большой вред и ущерб», запретил им покидать город без специального приказа судебных властей.{249} Недоверие правительства к своим собственным служителям юстиции и полиции засвидетельствовано также королевскими указами, изданными в 1610 и 1613 годах, в которых, с одной стороны, им запрещалось посещать таверны, а с другой — хозяевам этих заведений и всевозможным торговцам запрещалось обслуживать их в долг.{250}

Но было бы абсурдом обобщать: уголовная полиция зачастую вполне серьезно относилась к своим обязанностям и принималась за очистку города от самых опасных преступников. Для тех, кто попадал в руки судей, наказания были безжалостными, и показательный характер, придававшийся казням, становился все более устрашающим. Приговоренный к смерти, одетый в белую тунику и голубой колпак (это облачение называлось «одеянием „Непорочного зачатия“» и гарантировало прощение небес тому, кто его надел), проделывал свой последний путь — от тюрьмы до эшафота — верхом на муле или осле с руками, привязанными к распятию, с недоуздком на шее и в сопровождении двух монахов, которые наставляли его перед смертью. Перед ним ехал глашатай, возвещавший обо всех его злодеяниях; сзади верхом на конях ехали поймавший его альгвасил и судья, приговоривший его к смерти. Процессия останавливалась перед каждым святым образом или церковью, которые встречались у нее на пути, чтобы произнести молитву. После казни (обычно через повешение, поскольку обезглавливание считалось привилегией дворян) тело четвертовали и части его выставлялись на перекрестках и при въезде в город.