Николай Трубецкой - Наследие Чингисхана

• Название: Наследие Чингисхана
• Автор: Николай Трубецкой
• Издательство: Аграф
• Жанр: Политика
• Год: 1999
• ISBN: 5-7784-0082-9

Данное издание продолжает серию публикаций нашим издательством основополагающих текстов крупнейших евразийцев (Савицкий, Алексеев, Вернадский). Автор основатель евразийства как мировоззренческой, философской, культурологической и геополитической школы. Особое значение данная книга приобретает в связи с бурным и неуклонным ростом интереса в российском обществе к евразийской тематике, поскольку модернизированные версии этой теории всерьез претендуют на то, чтобы стать в ближайшем будущем основой общегосударственной идеологии России и стержнем национальной идеи на актуальном этапе развития российского общества. Евразийская идеологическая, социологическая, политическая и культурологическая доктрина, обозначенная в публикуемых хрестоматийных текстах ее отца-основателя князя Трубецкого (1890–1938), представляет собой памятник философской и политической мысли России консервативно-революционного направления. Данное издание ориентировано на самый широкий круг читателей, интересующихся как историей русской политической мысли, так и перспективами ее дальнейшего развития.

---

Это случится тогда, когда в основу народной жизни Украины (а также и других областей России — Евразии) будет полагаться не притворство эгоистическим инстинктам и голому самоутверждению биологической особи, а примат культуры и как личное, так и национальное самопознание. К борьбе за эти идеалы евразийство и призывает всех русских, как великороссов, так и белорусов и украинцев.

«К украинской проблеме». По повод статьи кн. Н.С. Трубецкого Ответ кн. Трубецкому проф. Дорошенко

Среди литературы, посвященной с русской стороны украинской проблеме, статья проф. кн. Трубецкого очень выгодно отличается своим спокойным подходом к вопросу, при обсуждении которого представителями обеих сторон — и русской и украинской — обыкновенно редко выдерживается академическое спокойствие и научная беспристрастность. Очень может быть, что такой подход кн. Трубецкого к данному вопросу находится в связи с тем, что кн. Трубецкой совершенно правильно, на наш взгляд, не касается политической стороны вопроса, считая, что «связь между политическим и культурным вопросом в данном случае вовсе не обязательна…».

«Мы знаем, — говорит он, — что существует общенемецкая культура, несмотря на то что все части немецкого племени не объединены в одном государстве, знаем, с другой стороны, что индусы имеют свою совершенно самостоятельную культуру, несмотря на то что давно лишены государственной независимости. Потому и вопрос об украинской в общерусской культуре можно и должно рассматривать вне связи с вопросом о характере политических и государственно-правовых взаимоотношений между Украиной и Великороссией».

Совершенно верно: стремление Украины к независимому государственному существованию диктуется в гораздо большей степени интересами политическими и социально-экономическими, чем национально-культурными, и мы полагаем, что это стремление появилось бы даже и в том случае, если бы украинцы и русские говорили совершенно на одном языке и если бы не существовало никакой отдельной украинской литературы. Различие в языке в культуре, обусловленное, конечно, различием исторического развития, не говоря уже о некотором различии антропологического типа и психики, только способствует политическому сепаратизму Украины от России (так же как и от Польши), но не является само по себе его причиной.

Итак, кн. Трубецкой желает рассматривать «украинскую проблему» вне политики, сводя эту проблему, в сущности, к желательности и целесообразности (в интересах как русских, так и самих украинцев) дальнейшего развития украинского языка, украинской литературы и украинской науки[88]. Мы полагаем, что вопрос, поднимаемый уважаемым автором статьи, разрешен самой жизнию в положительном смысле, так что спорить, пожалуй, уже несколько поздно. Однако мы признаем немалое значение и за теоретической постановкой этого вопроса, тем более в такой спокойной и академической форме, как это мы видим у кн. Трубецкого. Принимая некоторые положения автора в его историческом изложении вопроса, хотя и с известными оговорками, но не соглашаясь с его выводами, мы хотели бы внести в его статью некоторые фактические поправки. Надо заметить, что вообще изложение у кн. Трубецкого несколько догматическое, сжатое; может быть, введение фактических примеров нарушило бы его, так сказать, конденсированность. Но мы думаем, что все-таки надо обратить больше внимания на фактическую сторону дела, ибо, по нашему мнению, факты не всегда говорят в пользу положений и выводов уважаемого автора.

В своем рассуждении автор исходит из утверждения, что до эпохи Петра I (т. е. до начала XVIII века) существовало «две редакции, две индивидуации» одной «общерусской» культуры: украинская и великорусская. В течение XV, XVI и первой половины XVII вв. культура Украины и культура Московии развивались настолько разными путями, что к половине XVII в. различие между этими двумя культурами стало чрезвычайно глубоким. Культура Украины уже впитала в себя некоторые элементы культуры европейской (в польской редакции этой последней) и проявляла тенденцию к дальнейшей эволюции в том же направлении; культура же Московии носила подчеркнутый характер европофобии и проявляла тенденцию к самодовлению. Царь Петр, поставив себе целью европеизировать русскую культуру (т. е. культуру Московии), постарался совсем искоренить и изничтожить великорусскую редакцию русской культуры и «единственной редакцией русской культуры, служащей отравной точкой для дальнейшего развития, сделал украинскую редакцию».

Таким образом, старая московская культура при Петре умерла; та же культура, которая со времени Петра живет и развивается в России, является органическим и непосредственным продолжением не московской, а киевской, украинской культуры (разрядка автора). И затем кн. Трубецкой останавливается на явлениях из области литературы и искусства, доказывающих, по его мнению, что русская литература XVIII и XIX веков является рецепцией и развитием не старой московской культуры, а украинской.

Прежде чем перейти к выводам, которые делает автор из этих утверждений для дальнейшего, остановимся немного на самих утверждениях. Нам кажется, что, говоря о различии двух редакций «общерусской культуры», начало этого различия надо было бы отнести не к XV в., а по крайней мере на два столетия раньше, т. е. к веку XIII, когда на севере, между верховьями Волги и Оки, начала формироваться великорусская народность. Не отрицая общности происхождения южнорусской (украинской) и северорусской (великорусской) народности, не отрицая того, что киевский период, по меньшей мере до половины ХII века, был, так сказать, общим, хотя уже и существовала известные отличия в языке и в бытовом укладе между севером и югом, нельзя не признать, что новый центр государственной и культурной жизни на севере был вначале колонией по отношению к Киеву, колонией, очень скоро заявившей претензии на значение политической метрополии; нельзя не признать, что великорусская народность, формируясь, наряду с основным элементом — новгородской Русью и Вятичами, из южнорусских колонистов и известной примеси финского элемента (подобно примеси элемента тюркского на юге), очень скоро проявила отчетливые отличия от южнорусской (украинской) не только в области политической жизни, бытового уклада, но также и в области культуры. Может быть, при единстве княжеского рода и политической системы эти различия в дальнейшем и не пошли бы дальше областных различий, но татарский погром 1237–1240 гг. сего непосредственными политическими последствиями положил резкую грань между обеими народностями в смысле дальнейшего развития культуры. Русь северная, позже объединенная Москвою, осталась при своем старом византийском наследии и развивала свою культуру, испытывая более влияния со стороны Востока, чем Запада (нельзя, конечно, отрицать и последнего, особенно имея в гиду северные республики Новгород и Псков). Эта культура была далеко не такой бедой по своему содержанию, как долго думали: например, что касается до искусства, то после Стасова и Кондакова никто не будет отрицать богатства и своеобразной красоты старой великорусской живописи и архитектуры. Но эта культура была очень отлична от культуры Руси юго-западной, т. е. Украины; Украина сначала (при галицко-волынских, а потом при литовских князьях) непосредственно, а с XVI в. через Польшу продолжала поддерживать общение с Западом, отражая у себя и Ренессанс и Реформацию, посылая своих сыновей в немецкие и итальянские университеты, организуя у себя школьное дело по западному образцу и отстаивая свое православие против латино-иезуитского натиска оружием, у него же заимствованным.

Различие двух редакций культуры началось, следовательно, не только раньше, чем это отмечает кн. Трубецкой, но оно к половине XVII в., т. е. к моменту, кода начался политический симбиоз Украины с Московией, охватывало гораздо шире все стороны жизни, чем это видит кн. Трубецкой, говоря о литературе и искусстве. И быть может, гораздо важнее и значительнее, чем различия в области литературного языка, музыки и живописи, которые так подчеркивает кн. Трубецкой, было различие общего духа культуры не только в правящих верхах, но и в народных массах. Уважаемому автору известны, конечно, те постулаты, которые выставлялись украинским старшиной при заключении политеческих трактатов; я напоминаю, например, пункты в Гадяцком трактате с Польшей 1658 г. об открытии на Украине двух университетов, о введении свободы преподавания, свободы исследования, свободы печати — даже в области церковных дел; те же самые требования мы видим в инструкции гетмана Дорошенко своим послам для переговоров с поляками в 1670 г., где говорится об основании гимназии для украинской молодежи и той же свободе печати и научного исследования. Далее я припомню, что в то время, как Петру приходилось силой заставлять юных московитов ехать в иноземные страны для обучения, на Украине не только дети старшин, но и простых мещан и казаков давно уже совершенно добровольно устремлялись в чужие края для науки; Гёттинген, Бреславль, Кенигсберг, Галле, Лейпциг, Аугсбург, Штутгарт, Берлин, Киль, Страсбург, Париж, Лейден, Рим — вот места, где мы встречаем с конца XVII в. украинскую молодежь в качестве студентов тамошних университетов, коллегий, академий и других школ. Если я добавлю к только что сказанному, что ревизия 1748 г. зарегистрировала на территории только семи полков[89]. Гетманщины 866 народных школ (1 школа приходилась на 746 душ населения), что на территории гораздо реже населенной Слободской Украины (позднейшей Харьковской губернии) в 1732 г. зарегистрировано 124 школы (т. е. 1 школа на 2500 душ населения), если вспомню введенное в половине XVIII в. обязательное поголовное обучение казацких детей грамоте и «воинской экзерциции», если укажу, что в это время даже в самой Запорожской Сечи имелась школа на 150 душ мальчиков, то, думаю получится довольно определенная картина народного образования в казацкой Украине как одной из сторон украинской культуры. Но эта картина далеко не напоминает собою того, что мы видим за это же время в Московии и даже в империи Петра I. Каждому, кто хоть сколько-нибудь подробнее изучал внутренний уклад жизни Московии и Украины во второй половине XVII в., ясно видно громадное различие в области правовых понятий и судебной практики, в бытовом укладе, в сфере семейных отношений, в положении женщины в семье — между обеими сторонами. Там, в Московии, мы видим господство пытки и кнута, правеж — тяжелое наследие татарщины, — ставшую классической судебную волокиту, холопское уничижение и равенство всех перед царем во всеобщем бесправии, фанатическую приверженность к букве и к обряду, крепостную неволю, замкнутость женщины. Как все это не похоже на Украину, где народный гласный суд избегает налагать полагающиеся по Литовскому статусу тяжелые наказания и ограничивается штрафом и церковным покаянием[90], где господствует ужас и отвращение к суровости московских судов[91], где перешедшие из протестантства в православие немцы Гизель и Зерников занимают высокие посты в духовной иерархии и образование, полученное в Иезуитской академии в Риме, не служит препятствием к получению Кафедры в Академии киевской, где женщина — полноправный член семьи и общества, где гетманша в отсутствие мужа выдает универсалы, а полковница выдает проезжим охранные грамоты и снаряжает для них конвой; сотни дошедших до нас духовных завещаний свидетельствуют, как украинская женщина XVII в., распоряжаясь своим имуществом, почти никогда не забывала культурных и благотворительных целей. И может, ничто не оттеняет так ярко различия двух вариантов культуры, как бесхитростные воспоминания сирийского архидиакона Павла Алеппского, который, посетив сначала Украину в 1664 г. и пробыв в Москве целых два года, при возвращении домой опять через Украину в 1656 г. записывает в своем дневнике: «…Мы приехали к берегу Днепра и дали о себе весть в Киев… Как только вступили мы на эту цветущую землю, радость залила ваши души, сердца наши расширились и мы возблагодарили Бога. В течение двух лет, проведенных нами в Московии, словно замок висел у нас на сердце. Мысли наши были бесконечно подавлены, ибо в Московской земле никто не чувствует себя свободным и веселым, кроме тамошних обитателей. Каждый из нас, если бы ему отдали всю ту страну, не был бы счастлив и сердце его ее перестало бы тосковать. Напротив — в казацкой земле (на Украине) мы чувствовали себя как дома, ибо люди в этой стране приветливы и ласковы с нами, как земляки». Мы советуем кн. Трубецкому перечитать записки Павла Алеппского, этого несомненного почитателя Москвы, обласканного ее царем и. патриархом, чтобы удостовериться, что даже совершенно постороннему наблюдателю бросалась в глаза резкая разница между культурой Московии и Украины, разница, выходившая далеко за пределы литературного языка, музыки и живописи.