Лесли Эпстайн - Сан-Ремо-Драйв

• Название: Сан-Ремо-Драйв
• Автор: Лесли Эпстайн
• Издательство: Еврейское слово
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-900309-39-8

Главный герой романа — сын известного сценариста Ричард Якоби, детство и отрочество которого пришлось на золотые годы Голливуда. Полвека спустя Ричард — он знаменитый художник — возвращается в особняк, где жила его семья, пока смерть отца не привела к ее распаду. Теперь, когда перед угрозой распада оказывается семья самого Ричарда, он пытается осмыслить свою жизнь — и как художника, и как сына, брата, мужа…

---

— Мама, кажется, ты правда впала в детство. Не понимаешь? В Париж никто не едет. Ни Мэдлин, ни ты, ни я.

На том конце провода наступила пауза. Слышно было, как Лотта поперхнулась и сглотнула.

— Что ты сказал? Ужасная слышимость. Мне послышалось, что ты не летишь на свой вернисаж?

— Да. Я уже сказал французскому консулу. Я не могу бросить Эдуарда и Майкла. Я им сейчас нужен. И Марше тоже. Ради них я должен остаться.

— Ричард, что ты со мной делаешь? Ты меня без ножа режешь! Ты им нужен? Марше нужен? А мне? В мои последние дни? Ничего замечательнее не было в моей жизни. Это важнее, чем папин «Оскар»! Мне не нужен был Белый дом, куда меня звал Эдлай Стивенсон. Ха! Ха! Ха! Я была дура! Воображала себя Первой леди. Долли Мэдисон Якоби! Нет, Ричард. Ты мое сердце. Ты мой ум. Ты моя душа. Поезжай один, если так надо. Я все равно буду с тобой. Не отнимай у меня это. Я рассказала уже всем друзьям.

— Ты говоришь сейчас, как тот француз. Не устраивай скандала. Плевал я на это. Я еду забирать сыновей.

— Ты убиваешь меня! Ты разрываешь мне сердце! Я не переживу.

— Давай без мелодрам. Лотта, мне некогда. Ты не понимаешь, что это самое правильное?

— Нет! Это сентиментальность! Распущенность! Терпеть этого не могу. Послушай меня. Я еду к Барти. Сажусь в машину. Я заберу мальчиков. Докажу тебе, что справлюсь. У нас будет веселье. Дом будет полон смеха! И ты улетишь с легким сердцем.

— Не выдумывай. Ты не можешь ездить в темноте. Твоя «хонда» старше тебя.

— Ха-ха! Это правда — жаль, что у машины не Мафусаилов век. О, у меня изумительная идея. Ты поезжай. Возьми детей. Я встречу тебя на Сан-Ремо-Драйв. Не абсурд ли, что я столько лет туда не заглядывала? Ты говорил, что повесил тот портрет над камином. Я была растрогана. Да, просто глупость, что я не хотела видеть наши старые вещи. Если сейчас же выеду, могу успеть туда до темноты. Соберу чемодан. Вот моя мысль! Буду нянчить их дома. Пусть играют с друзьями и лазят на пробковый дуб, как вы с Барти. Дома им будет веселее! Знаешь что? Я захвачу костюм. Всё как в старые дни — буду плавать в своем бассейне.

— Тебе нельзя ехать! — крикнул я. И чуть не добавил: «Разбили твою люстру». — Это опасно. Уже стемнело. Оставайся дома, ладно? Обсудим все завтра. Барти там с ума сходит.

— Нет, нет, если ты мне не пообещаешь. Обещай! Ведь я никогда ни о чем не просила. Ты будешь во всех журналах. Ты будешь обедать в Пале-Рояле. Я знала, что когда-нибудь ты будешь висеть рядом с Леонардо! Я знала это давным-давно. С Леонардо, в Лувре.

— Не в Лувре.

— Замолчи. Это то же самое.

— Поговорим позже. Я позвоню тебе из дому. Хорошо? Лотта, отпусти меня.

Ответа не было. Она повесила трубку.

Обратно на прибрежное Тихоокеанское шоссе. Через Санта-Монику и Оушн-Парк. Перед причалом в Венисе свернул на Спидуэй, оттуда сразу на Двадцать девятую авеню и оставил там машину. Барти жил в одном из старых домов, где с подоконников свисала неухоженная герань, а жалюзи либо покосились, либо в них не хватало планок. Я знал, что звонок испорчен, и зашел по проулку сзади. Там он и сидел, как правило, и садил свои «Кул», громоздя страницу на страницу рукописи. Это, как он часто объяснял, век шудры[108]. Все мужчины и женщины нашего времени живут под покрывалом Майи. Но он на это не поддается. Другими словами, его рабочий день только начинался, тогда как все обитатели Лос-Анджелеса располагались перед телевизорами, чтобы получить свою вечернюю порцию опиума.

— Привет, Барти, — крикнул я из-за острого штакетника задней ограды. — Ты здесь?

Молчание. Через покосившуюся калитку я вошел в нечто, напоминающее ботанический сад. Стены обросли мхами, кочедыжником и гроздовником — прямо видение Старого Юга. Посередине, как у нас когда-то на Сан-Ремо, стояло перечное дерево, ощетинившееся твердыми красными ягодами. Барти устроил три прудика, с маленькими мостиками и маленькими лодочками. Я посмотрел на карпа, разевавшего рот. Гладиолус, ирис, живокость — всех цветов названия не вспомнить. Львиный зев, кажется. То ли аризема, то ли хризантема. Был, естественно, и железный Будда, улыбающийся и спокойный, руки на коленях ладонями вверх. Какого черта? Я тронул его нос, на счастье.

Брат сидел за круглым металлическим столом, лампа светила из-за его плеча. Дым сигареты облепил его, как некая разновидность мха.

— Вот ты где! Что с тобой? Ты меня не слышал?

Он не поднял глаз от рукописи. Губы его шевелились, сопровождая процесс письма.

— Бартон!

Он наконец поднял голову.

— Ты, брат? Сейчас не могу с тобой разговаривать. У меня рабочее время. Я — как раб на галере. Заключенный на хлебе и воде. Вот что требует от нас искусство.

— Я не помешаю тебе писать. Заберу ребят, и мы отбудем.

— Я не пишу. Переписываю. Надо править пунктуацию. Массы требуют знаков препинания. Вот почему Спилберг не стал читать. Из-за точек с запятой, брат! И запятых. Он — как все остальные. Дает им то, чего они хотят. Автомобильные погони, перестрелки, бойкие девицы. Чего еще ждать от капиталистической культуры? Свифт назвал этих людей «йэху». Они не понимают никакой тонкости. Только и знают, что смотреть телевизор. Насвистывают Бинга Кросби. Это век шудры. И на живопись твою никто не посмотрит. Норман был художник. Изысканный художник. Класса Любича[109]. Он, наверное, в гробу переворачивается.

— Барти, мне сейчас не до этого. Только скажи, где мальчики. Спят наверху? Я их не слышу.

— Мальчики? Ты имеешь в виду Эдуарда и Майкла? Почем я знаю, где они? Они меня отвлекали. Я сказал им, что всегда сажусь работать на закате.

— Как это — ты не знаешь, где они? Они ведь были здесь? Ты позвонил и сказал, что Марша их оставила. Где они сейчас?

— Я не нянька, брат. Это не мой стиль. Я не обязан мириться с этим раздражением. Они у меня в печенках. Вверх по лестнице! Вниз по лестнице! Я сказал им, что мне необходим покой. А они бросались камнями в моего китайского карпа.

Я не стал его дослушивать и распахнул заднюю дверь.

— Эдуард! Майкл! Это я! Папа!

Внизу никого не было. Я бросился наверх. Не могут же они так крепко спать? Я влетел в спальню Бартона. Горела свеча, распространяя запах благовоний. На кровати никого не было. Я обошел остальные комнаты и все время звал ребят. Дом был пуст. Я вышел наружу.

— Барти, перестань писать, оторвись на минуту.

— Не говори мне, чтобы я перестал писать. Лучше дай мне пятьсот долларов. Для тебя это гроши. Я бы нанял студента из Калифорнийского университета. Из Пеппердайна. Он бы сделал за меня эту дурацкую работу.

— Черт возьми! — Я наклонился к столу и смахнул листы рукописи. — Ты когда-нибудь станешь нормальным?

— Зачем ты это сделал? — закричал он. — Ты же знаешь, что у меня желудочный вирус. Поэтому я не такой, как ты.

— Мои дети пропали! Ты можешь понять?

— Дети? — Внезапно розовый желвак у него на лбу, семафор эмоций, перестал пульсировать. Он сделался белым, как водяной пузырь. — Не знаю, брат. Ой-ой. Ой-ой. Барти не знает. Они были здесь. Совсем недавно здесь были.

Тогда я вспомнил о садовой калитке. Она всегда на засове. А в этот раз была открыта.

— Барти, успокойся. Подумай. Они выходили из сада? Через калитку. Выходили? Ты их видел? В какую сторону они пошли?

Он сидел на стуле и раскачивался взад-вперед.

— Это Барти виноват. Ненормальный Барти. Он их потерял. Из-за него они утопли. В океане. Утопли, утопли. — Он раскачивался, повторяя это слово, как ребенок.

— Оставайся здесь, хорошо? Я их поищу. Никуда не уходи.

— Барти боится. Он боится Лотты. Что она скажет? Что она с ним сделает? Барти плохой! Он не знает запятых. Зачем только этот Барти родился?

Я затрусил к пляжу. Спидуэй пересекал уже бегом. К песку вел ржавый пандус. Я с грохотом сбежал по нему. Пляж был безлюден. Солнце, как раскаленная болванка, опускалась в чан Тихого океана. Чайка пролетела на юг, словно задергивая за собой занавес ночи. Она кричала. Вдали, как меловой вал, виднелась линия бурунов. Вокруг кучами лежали водоросли и скорлупа ракушек. На мокром песке ни единого следа, кроме моих. Я пробежал сотню метров на север, потом еще сотню. А что я ожидал увидеть? Как они перебрасываются мячом? Играют в салки? Борются, по своему обыкновению, на песке, предпочитая его коврам в доме? Я звал их:

— Майкл! Эдуард!

Сердце стучало. Я взмок — то ли от пота, то ли от сорванных ветром брызг. Возможно ли это? Вошли в океан? Там волнение. Пронизывающий холод. Что сказал Барти? Утопли? Внезапно это слово вселило в меня ужас. Найду обнявшиеся окоченелые тела?

— Майкл! Эдуард! Отзовитесь!

Я повернул обратно. Я спотыкался. Я оступался. Я упал. Господи, пожалуйста. Господи, пожалуйста, — твердил я. Внезапно на юге зажглись тысячи огней — пристань в Венисе, иллюминированная к Рождеству. Неужели туда пошли? К причалам? Они давно отказались от аттракционов — от «Гигантского ковша», от американских горок, от «Ноева ковчега», который качался, как корабль, а в окнах стояли жирафы. Теперь их занимала только рыбная ловля.