Георгий Осипов - Конец января в Карфагене

• Название: Конец января в Карфагене
• Автор: Георгий Осипов
• Жанр: Современная проза

Эксклюзивный релиз книги "Конец января в Карфагене" состоялся эксклюзивно на ThankYou.ru.

---

В книжных магазинах и в кафе встречается «мушкетер Арамис». Полная противоположность Царевичу. Средний рост, сложение пропорциональное, волосы жесткие, волнистые. Прическа удлиненная, однако современной ее не назовешь. Ее хозяин подражает не кому-то из рок-звезд, а скорее персонажам Дюма. Тут всегда пахнет влиянием взрослой дамы. Из тех, что готовы застенчиво, после уговоров, показать, как они танцевали твист, но не готовы признать, что вместе с твистом завершилась их молодость.

Если нас заносит в кино, и там показывают умный фильм, типа «Профессия — репортер», я иногда вижу спереди себя две умные головы: Арамис и его миледи. Сидят, вникают. Интересно, кто кого притащил? Попахивает духами «Быть может» и «Консулом»…

Подарки галантные. Интересные разговоры в гостях. Умный мальчик — провонял антисоветчиной, как студентка шоколадом. Флейты, лютневая музыка. Средневековье средних лет. Старородящих миледи не много. Рискуют испортить фигуру в обмен на позднего младенца: «Как же мы будем с вами жить? Я ведь ничего не умею». Ну, курицу доесть, это, я думаю, у вас получится, тётя…

Даже одного из них отдельно, поодиночке оскорбить по-человечески трудно. Для этого нужно сначала проникнуть в их внутренний круг. А такое почти нереально. Если и получится один раз, второго раза не будет. Обязательно сморозишь что-нибудь лишнее, кумиров заденешь. И не покажут тебе взрослые дамы, как правильно танцевать твист.

Прошло шесть дней, и почему-то по следующей «балке» (ее вот-вот должны были разогнать) разгуливали уже сразу несколько «арамисов». Главное, у них после мушкетерского паричка на втором месте — Александр Блок. Обтянутые кожей скулы и острый прямой нос. При таких чертах заостренная бородка, даже если ее нет, в положенном ей месте все равно как бы присутствует.

Один такой, важного вида человек с фисташковыми скулами сидел на спинке скамейки и покачивал ногой в зимнем полусапожке. У обуви этого типа часто ломаются застежки. Я посмотрел, не продета ли вместо отлетевшего язычка канцелярская скрепка. Скрепки не было, и молния цела.

Воздух стал еще теплее, чем на прошлой неделе. Полураспустились почки, и в них угадывался шум будущей листвы. Обидно, что никто не записывает его на магнитофон, как песни под гитару, покуда есть, что записывать.

Темные очки в тонкой оправе благополучно перекочевали от Демешко к Данченко. С такими очками Данченко была прямая дорога на рекламный щит «Храните деньги в сберегательной кассе». Увидев его застывшую гримасу «Даня одобряет», граждане не оставили бы в доме ни рубля. К сожалению, Даня предпочитает сберкассе ломбард, но очки ни туда, ни туда не принимают. Иначе он давно бы снес и заложил оба футляра с родительскими «глазами». Демешко без очков еще больше стал напоминать Шукшина.

Арамис спрыгнул с насеста и сделал несколько шагов. Его товарищ, высокий худой еврей в черном полушубке, остался сторожить сокровища Арамиса — три альбома группы «Пинк Флойд». Сразу потянуло рислингом, лаком для волос, возникли вытянутые ноги в носках и поджатые капроновые ноженьки… Расклёшенные брюки мушкетера при ходьбе смотрелись короче — должно быть из-за сапог. А где же туфли? Либо еще не куплены, либо, выражаясь литературно, не очнулись от зимней спячки. А сапоги-шатуны с кримпленом не гармонируют. Тут нужен колокол пошире.

Арамис разговаривал с прекрасной дамой. Это был слегка перезрелый головастик (вроде оперной певицы Виктории из моей повести «Педикатор Щучьего Рта») в розовом полуплаще. Мягкую шею дама повязала по-весеннему легкой косынкой. Она ласково помахала рукой длинному еврею, мол, не могу, мало времени, увидимся! Затем расстегнула сумочку и вынула котлету, зажатую между двух кусков хлеба. Уже не целуются, отметил я.

— Вот такая хуйня и называется в Америке гамбургер, — медленно и тихо произнес Дымок.

Вероятно, в первой молодости этой хуне нравился артист Жак Тожá. Хуна была влюблена в его Арамиса. Еще бы — крашеная блондинка в глубоком корыте. Сколько там чудес!

Мне ничего не известно о вкусах Демешко. Считается, что женщины его не интересуют вовсе. Правда, позднее, не без участия Азизяна, это мнение будет опровергнуто.

— Вот кому бы подошла твоя декоративная булавка. — Дымок явно обдумывал конфискацию трех Пинк Флойдов, так неосмотрительно разложенных по скамейке самоуверенным мушкетером.

А Стоунз и в это воскресенье не появился. Последнее время его больше пластинок увлекают тритоны и рыбки. Он им тоже раздает человеческие клички. Тритоны, в отличие от мстительного Федира Дупла, не обижаются. Для них, водяных жителей, главное — корм и температура. Стоунза не видно. Зато в устье бульвара, огибая клумбу, показался Азизян.

В одинаковой с Коршуном темно-зеленой куртке и в неуместной на голове любителя «Хипа» и «Дипа» кепке-аэродроме, Азизян приближался к нам знакомой походкой, и портфельчик раскачивался у него в руке, как ведро с помоями.

До недавних пор личное общение Азизяна с Дымком было делом немыслимым. Это все мы с Данченко уладили, можно сказать, «дипломаты поневоле», и подходящим вечером уговорили Дымка посетить Азизянов двор. Разглядев при свете окон бледное лицо Демешко, Азизян принял позу химеры и оцепенел, но с доминошного столика не слезал. А мы с Данченко без умолку, как можно дружелюбнее говорили Азизяну комплименты, обильно цитируя его крылатые фразы. Азизян не реагировал, но, судя по тому как изогнулся его гафтовский утиный ротик, уже перенесся мысленно в место нашей мучительной казни. Дело в том, что Дымок принимал активное участие в похищении и запугивании Азизяна пару лет назад — за долги, за наглую наебаловку, без которой этот сын инженера и преподавателя «англёпы» почему-то жить не мог.

Неожиданно Азизян, обратив пустые глазницы на тусклую шахту подъезда произнес: «Пахан…» А через очень долгие пять секунд добавил утвердительно: «… идет».

Мы вежливо повернули головы, но из подъезда никто не вышел. Совсем с другой стороны возник ползущий по воздуху огонек — это тлела сигарета «Прима», вертикально всунутая в трубочку-мундштучок. А за нею, с необъяснимой паузой, возник и сам Папа Жора в сером летнем костюме. Он не прошел мимо нас, остановился, чтобы проверить, нет ли неприятностей у сына. У Азизянчика, как говорит Даня, изображая (иногда довольно удачно) диалоги Папы Жоры с Коршуном и Азизяном.

— Так! А шо это там вон у того мальчика? — громко спросил (вместо приветствия) младший сын Папы Жоры, и сразу направился к обладателю оперного голоса.

Мы совсем забыли про это чудо природы. А между тем они обменялись коротким рукопожатием. Все ясно! Они знакомы. Стоят, как танцор ансамбля «Лезгинка» и его родственник, прибывший в город по своим мутным кавказским делам. Прическа танцора еще больше напоминала папаху, чем в прошлый раз.

Зато одет он был иначе, чем тогда. Штаны, похожие на джинсы, туфли фабричного вида (не в смысле производства, а чтобы на работу ходить, донашивать) и вместо шерстяной кольчуги — длинная афро-рубаха с вышивками. Манжеты рукавов типа клеш, и жестикулирующая рука выглядывает из такого манжета так развратно, будто вы не на советской земле, а в древней Финикии, и перед вами питурик. Поэтому я прозвал его «Мардук». Демешке понравилось. «Оперный Голос» — слишком длинная кличка.

Если Азизян с Мардуком знают друг друга, значит, их объединяют общие интересы. А как иначе? Ай да Азизян! Помню, плыли мы по реке из Приднепровска — я, Азизян и полустарик Головка (что еще можно придумать от фамилии Головко?). Катер на подводных крыльях, и для курящих имеется открытая палуба, вроде дворика. На ней ветрено, действует как вытрезвитель. Мы с Головкой выходим подышать — Головка быстро возвращается, он боится сквозняков. Я остаюсь. И не покидаю это место до конца путешествия.

Азизян разговаривает с подростком (лицо мне не видно, лицо легко вообразить), и подросток отвечает таким голосом, что мне делается страшно, вдруг он сейчас вспорхнет и, пролетев над Днепром, скроется в зарослях на правом берегу. Азизян, похоже, готовится склевать радужные черви-шнурки, продетые в кроссовки отрока, и если ему помешать, он долбанет тебя клювом прямо в глаз.

Лишиться зрения не страшно, только бы не потерять слух. Сидеть, не раскрывая глаз, изредка трогая пяткой ночной горшок для слепых (а кто выносить будет?) под кроватью, и слушать-слушать эту глуповатую птицу юности, готовую пропеть ответ на любой заданный ей вопрос, пока она не повзрослеет и не станет выглядеть иначе, как Донни Осмонд или Лиф Гарретт. Или, может быть, лучше вот это — фаянсовая ширма, туалет, в центре туалета — длинноногая тренога-табурет, и на нем в лайковой оболочке с длинной «молнией», постриженный, с промытой от перхоти головой восседает свихнувшийся от секс-музыки царь Эдип, и слушает, как они входят в бассейн, и выходят из бассейна, шлепая мимо босыми скользкими ногами.