Элизабет Хауэр - Полгода — и вся жизнь

• Название: Полгода — и вся жизнь
• Автор: Элизабет Хауэр
• Издательство: Библиополис
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 1995
• ISBN: 5-7435-0014-2

В центре внимания Элизабет Хауэр — выдающейся австрийской писательницы — судьба нашей современницы со всеми ее счастливыми и горькими моментами. Героине романа удается не ожесточиться в жизненной борьбе, сохранить уважение к себе, она умеет понять других людей, любить и прощать.

---

— Ты карьерист, — сказал Толстый, увидев оценку Матиаса, и с кривой усмешкой указал на свою двойку. — Я сразу заметил, чего ты добиваешься. Ты даже перестал мне подсказывать. Ну, теперь твоя мамаша может вздохнуть с облегчением. Это из-за нее, да?

Матиас промычал в ответ что-то невразумительное. Он совсем не собирался оправдываться перед Толстым. Потом, когда делали работу над ошибками, он много раз вызывался отвечать, чем неприятно поразил своих соучеников. Учитель тоже был удивлен. После последнего урока Толстый куда-то исчез, а во время обеда сел есть с другими ребятами. Матиаса, казалось, это не очень задело, но когда Толстый после обеда хотел уйти, он задержал его.

— Толстый, — сказал он, — есть разговор. Пойдем в парк.

— Но ведь идет дождь, — возразил Толстый, который все еще был обижен. — Что там делать под дождем?

— Подумаешь, — сказал Матиас. — Пойдем.

Они молча шли, подняв воротники курток, по извилистым дорожкам старого парка, не в силах преодолеть возникшую вдруг между ними враждебность. Деревья стояли голые, опавшую листву уже собрали в кучи, скульптуры из песчаника, изображающие сцены из мифологии, были темнее, чем обычно. Лица фигур, лишенные выражения, воспринимали дождь как часть того процесса уничтожения, чьими безмолвными заложниками они были.

Недалеко от пруда находилась мастерская. Она была не заперта. Туда-то и направились, промокнув и дрожа от холода, Матиас и Толстый. Они открыли дверь и уселись на сложенные в углу доски. Через небольшие окна под крышей проникал тусклый свет.

— Подожди, — сказал Толстый, — у меня кое-что есть.

Он вытащил из кармана куртки маленькую бутылку со шнапсом.

— Делим поровну, — сказал он и отдал ее Матиасу.

Матиас был равнодушен к крепким напиткам, но не хотел отказывать Толстому. Несколько глотков шнапса обожгли ему горло, по телу сразу же разлилось тепло. Теперь Матиас уже с сожалением отдал Толстому бутылку.

— Я иногда балуюсь этим, — сказал Толстый. — Сигарету? — спросил он и стал искать пачку — Что с тобой? — не выдержал он.

— Я не знаю, — ответил Матиас, — все вдруг изменилось.

— Девчонка? — хотел знать Толстый.

— Нет. Здесь все по-старому.

После двух-трех коротких увлечений у Матиаса вот уже полгода продолжался роман с девушкой, его ровесницей, которая жила в Вене и с которой он во время своих приездов ходил в кино, на дискотеки и даже спал. Она нравилась ему, они переписывались, но их отношения не были глубокими и когда-нибудь должны были без особых проблем закончиться. Он не питал иллюзий насчет верности своей подруги. Это не имело для него большого значения. Мать Матиаса делала вид, что ничего не замечает. Она все принимала как должное, чего нельзя было сказать об отношении Матиаса к Грегору.

— Ну что же, — сказал Толстый, докурив сигарету и тщательно затушив ее на полу, — неверное, ты прав. Не хотел бы я быть в шкуре твоей матери. За последние годы ты не очень-то радовал ее. Может быть, хорошие оценки как-то исправят положение. Ее друг все еще с ней?

Матиас кивнул.

— Она вполне сносно выглядит. Не то что моя. С тех пор как отец ей изменяет, она не может оторваться от еды. Сейчас ей все приходится шить на заказ, готовые платья не подходят. Я не хочу быть таким, как она, хотя я, конечно, предрасположен к полноте.

Он поднялся, встал перед Матиасом и вытянулся:

— Смотри, я похудел на два кило с тех пор, как приехал из дома. Заметно?

Матиас кивнул, хоть ничего и не заметил.

— Продолжай в том же духе, — сказал он, — и не очень-то уклоняйся от спортивных занятий.

— Я все еще такой неловкий, — сказал Толстый. — Все дело в этом.

Они помолчали. По крыше барабанил дождь, мокрая одежда неприятно прилипала к телу.

— Ну, — сказал Толстый, — нам пора возвращаться. Что ты хотел мне сказать?

— Пауль, — произнес Матиас. Он редко обращался к нему по имени, — я не хочу проводить рождественские каникулы с мамой.

— А, понятно, и ты не знаешь, как сказать ей об этом.

— Нет, не поэтому. Я не хочу говорить с ней о причине.

— Что ты имеешь в виду?

— Приезжает мой отец, — ответил Матиас. — Он хочет, ну да, я думаю, хочет, чтобы я поехал к нему. Это будет уже скоро.

— О Боже, — воскликнул Толстый, — но ведь твой отец застрял где-то на Карибских островах?

Матиас кивнул.

— Ну так в чем же дело? Ты каждый год проводил со своей матерью каникулы. А у тебя все гладко с твоим стариком?

— Не совсем, — медленно выговорил Матиас. — Конечно, в свое время он вел себя не очень-то мило. Но, я думаю, наступил момент, когда нужно выяснить наши отношения. Может быть, тогда все изменится к лучшему.

— Я бы тоже попробовал, если бы у нас все было, как у вас. Но мой отец еще живет с нами и пока не бросил мать. Правда, он обманывает ее на каждом шагу, и в этом нет ничего хорошего. Так надоело это постоянное напряжение и бесконечные раздраженные намеки матери. Они вечно ждут, чью сторону я займу. Все это убивает меня, и я ненавижу обоих. Иногда мне кажется, лучше бы уж он ушел от нас совсем, чем жить так.

Матиас не ответил. Он почти ничего не знал об отношениях между родителями в семье своего друга, но все же нашел, что его положение хуже. Уже три года назад его стала угнетать неуравновешенность их отношений с матерью, да и она сама тоже. Он много думал об этом. Сейчас у него появилась не только надежда на решение этих проблем, но и надежда обрести свободу. Правда, разбираться с некоторыми неприятными для него делами все равно придется. Ему стало легче, когда Толстый одобрил его визит к отцу.

Дождь стал сильнее. Выйдя из мастерской, они побежали сначала рядом, но потом Толстый отстал, и Матиас слышал, как он пыхтит сзади.

— Подожди, — крикнул друг, когда расстояние между ними увеличилось.

Матиас остановился и закрыл глаза. Подставив свое лицо быстро падающим каплям, он на какое-то мгновение ощутил необъяснимое состояние счастья, несмотря на струйки воды, стекающие за воротник рубашки. Толстый догнал его, и они поспешили к главному зданию интерната.

Во время занятий, приходившихся на вторую половину дня, Толстый еще раз подошел к Матиасу и спросил, знаком ли тот со второй женой своего отца.

Матиас покачал головой и сделал вид, что очень занят. Он не хотел больше обсуждать эту тему.

— А твоя мама, — настаивал Толстый, — знает ее?

— Она знала вторую жену моего отца, когда та была еще ребенком, — ответил Матиас. Потом он быстро встал и ушел в библиотеку.

Хутор Ганса Ахтерера находился на севере Нижней Австрии, которую тогда называли Нижне-Дунайской, и примыкал к деревне Бойген, в которой насчитывалось примерно тысяча двести жителей и триста тринадцать домов. В предпоследний военный год треть жителей, то есть мужчины в призывном возрасте, служили в немецкой армии.

В восемнадцатом веке к востоку от деревни на возвышенности, царящей над низкой долиной, возле готического замка был построен бенедиктинский монастырь, упоминаемый во всех искусствоведческих справочниках. Теперь в нем разместился госпиталь. Из двенадцати священнослужителей здесь остались только трое. Других отослали в дальние приходы или призвали на военную службу.

Ганс Ахтерер родился в крестьянской семье. Когда он окончил сельскую школу, учитель сказал отцу, что мальчик обладает исключительными способностями, и посоветовал отослать его учиться дальше, тем более что у Ганса был старший брат, который мог перенять у отца управление хозяйством. Отец не имел ничего против такого решения, чего нельзя было сказать о его младшем сыне. Уже тогда тот не мог представить себе жизни без деревни, полей, лесов и зверей, без шума работающих сельских орудий, без крестьянского труда. Но его мнением никто не интересовался.

В один из сентябрьских дней Ганса усадили в штирийскую повозку, запряженную легчайшими лошадьми, упаковали в коричневый полотняный чемодан обувь, костюмы и рубашки, которые Ганс до сих пор никогда не надевал, и отвезли его на железнодорожную станцию, расположенную в нескольких километрах от деревни. Отец усадил его в поезд, на жесткую желтую лакированную скамью, и еще раз строго наказал, где он должен сделать пересадку. Мать протянула ему оладьи, завернутые в голубую салфетку. Она пекла их только по большим праздникам. Потом родители немного постояли перед окном вагона. Ни они, ни их сын не знали, что нужно говорить в таких случаях. Только доехав до третьей станции, Ганс заплакал и продолжал плакать, пока не пересел на другой поезд.

Вокзал, где он делал пересадку, был гораздо больше их станции. Ганс приехал сюда впервые. Шум и множество снующих людей отвлекли его от боли, которую он испытывал. Через два часа, за которые он раз десять потел, завязывая скользкие шнурки на ботинках, а потом смотрел в замешательстве на мелькающие за окном вагона незнакомые ландшафты, он наконец прибыл в Вену. Его встречала сестра отца. Она была не замужем и работала кассиршей в каком-то заведении. Ему предстояло жить у нее. Она была незаметной, немногословной женщиной. Обязанности, которые выпали на ее долю с приездом племянника, казалось, не доставляли ей никакой радости. Для Ганса это были первые горестные дни в его жизни. Соученики высмеивали его или не замечали совсем. Его самая красивая куртка, подаренная крестной матерью в день отъезда, была сшита совсем не так, как у его сверстников. Особенно все потешались над длиной его брюк. Тетя, которая возвращалась домой усталой, не спрашивала его ни о чем, кроме учебы. Она совсем забыла, что такое крестьянская еда. То, чем она кормила Ганса в кухне, единственное окно которой выходило в коридор, было для него абсолютно новым, и уже одно это служило причиной, чтобы отказываться от еды. Ночами он долго не спал, обдумывая, как ему вернуться домой. Однажды, когда его соученики особенно сильно обидели его, один из них, самый незаметный с виду, подошел к нему.