Элизабет Хауэр - Полгода — и вся жизнь

• Название: Полгода — и вся жизнь
• Автор: Элизабет Хауэр
• Издательство: Библиополис
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 1995
• ISBN: 5-7435-0014-2

В центре внимания Элизабет Хауэр — выдающейся австрийской писательницы — судьба нашей современницы со всеми ее счастливыми и горькими моментами. Героине романа удается не ожесточиться в жизненной борьбе, сохранить уважение к себе, она умеет понять других людей, любить и прощать.

---

— Не правда ли, Рената, какое счастье быть в обществе Франца. Это редкое счастье.

— Да, действительно, — сказала я. В моем голосе не было иронии, которую она ожидала услышать.

* * *

— Не пей так много кофе, — умоляла меня Инга, моя коллега по работе в бюро, — или ты соскучилась по гастриту?

Ее письменный стол стоит напротив моего. Если мы не заняты у шефа, то можно видеть, как наши головы с уродующими прическу наушниками склонены над электрическими пишущими машинками. Мы и сами уже почти слились с ними. Только наше дыхание было тише. Я находила, что мы с Ингой очень похожи на скульптурные изображения лошадиных голов, которые обычно располагали над входом в старинные конюшни или замки: шеи вытянуты вперед, головы откинуты, грива свешивается на щеки, поводья не видны, но туго натянуты. Инга об этом сходстве, по-моему, не подозревала. Все считали, что она простовата. Мы не дружили, но она была хорошей коллегой и часто помогала мне по работе. В этом я признавалась себе с известной долей эгоизма.

— Тебе звонила какая-то женщина, — сказала она, когда мы пили кофе.

Мое сердце забилось так сильно, что его неровное биение, казалось, можно было услышать.

— Кто? — спросила я, уже предугадывая ответ.

— По-моему, это был голос твоей свекрови, — сказала Инга. — Я записала номер.

Я судорожно взяла записку. Номер принадлежал моей свекрови. Моей бывшей свекрови, хотя я до сих пор называла ее мамой. Она не позволяла обращаться к ней по имени, а после рождения внука запретила называть ее бабушкой. Итак, мне нужно было позвонить маме, ответить на ее осторожный вопрос о том, как я живу, и ждать, когда она, также осторожно, но значительно более заинтересованно, будет расспрашивать о Матиасе. Ее интерес к моим делам был совершенно естественным, и я никогда на нее не обижалась.

Мне казалось, что все, что она говорила и делала, несмотря на нередко противоположные ее ожиданиям последствия, совершалось с самыми лучшими намерениями. Я всегда испытывала к ней симпатию, которая сохранилась и позже, после полной перемены в моей жизни. Она часто уговаривала меня навестить ее, но я была не в состоянии это сделать. Мне нравилась ее квартира со старой мебелью, с массой безделушек, с живыми цветами в вазе. В ней всегда было уютно, чисто, пахло свежевымытым и натертым до блеска дощатым полом. Я мечтала о таком доме, но этим мечтам не суждено было сбыться. Мне нравилось бывать там с Юргеном. Но теперь все это было позади. Я не хотела, чтобы визит к маме напомнил мне о моем сегодняшнем жалком существовании. Поэтому мы изредка встречались в кафе. Она была очень пунктуальна и ждала меня за мраморным столиком со стаканом воды перед собой. Одевалась она очень добротно, но не модно, из головных уборов предпочитала маленькие шляпки, береты или тюрбаны. Она делала заказ только тогда, когда я приходила, предварительно подробно расспросив, что бы я хотела съесть, ведь я была ее гостем. Потом она определяла, хорошо или плохо я выгляжу, и, если находила последнее, бывала всерьез озабочена. Она была чрезвычайно тактична, никогда не спрашивала о моей личной жизни, хотя, конечно, очень хотела быть в курсе этих проблем. Главной темой наших разговоров был Матиас. Иногда она могла рассказать о нем больше, чем знала я, так как чаще, чем я, навещала его. Когда он навещал меня, я подробно информировала ее обо всем. Мы часто обменивались впечатлениями от посещений театров и концертов. Она была восторженной театралкой. Я не могла долго поддерживать такой разговор и просто сидела и слушала ее. Мне всегда хотелось чем-то порадовать ее, и поэтому, перед тем как нам расстаться, я как бы невзначай произносила: «Недавно мы с Грегором смотрели интересный фильм» или «Недавно мы с Грегором чудесно съездили за город».

Она восклицала: «Ах, как это мило!» Потом быстро, вопросительно взглядывала на меня и, если я не продолжала разговор, тотчас же отводила глаза в сторону. На этом все заканчивалось.

Она давно жила одна. Когда Юрген представил меня ей, она уже была вдовой. Она никогда на это не жаловалась, хотя, как утверждал Юрген, брак его родителей был счастливым. Впрочем, это затрепанное слово каждый волен понимать по-своему. Юрген часто и скучно шутил на эту тему, но никогда не делал этого в присутствии матери. «Они никогда не ссорились?» — спрашивала я его и, вспоминая своих родителей, удивлялась, когда он отвечал отрицательно. «Ты думаешь, что он никогда ей не изменял?» — пытала я его дальше, и он становился совершенно беспомощным. «Я не знаю. Конечно, бывали и кризисы. Например, когда я переехал и ей уже не нужно было заботиться обо мне. Она запиралась в доме, никуда не хотела выходить и этим сильно омрачала жизнь отца. Но его терпение и понимание помогли ей выйти из этого состояния. С другой стороны, когда выяснилось, что он неизлечимо болен, она всегда вела себя так, как если бы он был здоров. Это очень сильно облегчало его страдания. Я не преувеличиваю, говоря, что он умер довольным. Так бывает, когда принимаешь прожитое полностью. Она знала это, и ее горе всегда было тихим и абсолютно личным. У нее не было причины делиться им с другими. Разве ты не хотела бы, чтобы у нас все было так же?»

— А ты? — спросила я в ответ.

Мы не ответили друг другу — в этом не было необходимости. Этот разговор происходил, должно быть, в первый год нашей совместной жизни.

Весь день я была очень занята и смогла позвонить маме только незадолго до конца работы. Она извинилась за то, что потревожила меня в служебное время. Действительно, такое случилось в первый раз. Но повод для звонка был важный. Вчера поздно вечером она получила срочное письмо, в котором ей сообщали, что ее сын и его жена скоро возвращаются в Европу и хотят окончательно уладить все дела, связанные с Матиасом. Ей настоятельно советовали не становиться на мою сторону и вести себя нейтрально. Это все, что от нее требуется. Письмо было отпечатано на машинке, а подпись отсутствовала.

Меня охватила дрожь.

— Это Камилла, — произнесла я как во сне.

— Ерунда, — сказала мама, — она даже не знает, что ты опять живешь в городе.

— Она знает, — сказала я. — Со вчерашнего дня. — Я вкратце рассказала о вчерашней встрече.

— Не могу в это поверить, — сказала она, но теперь в ее голосе не было уверенности. Она спросила, что ей делать. Я не знала, что ответить.

— Рената, — сказала она, — я никогда не буду против тебя.

Во время нашего разговора Инга прекратила печатать и наблюдала за мной.

— Что ты скажешь, если сегодня я провожу тебя домой? — спросила она, когда я положила трубку.

Когда барон в десять часов утра, через полчаса после окончания утреннего туалета и завтрака, вышел в сад, лежащий за его виллой, он сразу же заметил, что Вегерер, вопреки своему обещанию, все еще не скосил траву. Барон начал браниться, употребляя при этом, по юношеской еще привычке, преимущественно чешские выражения. Его нисколько не заботило, что Вегерер, виноградарь по своей основной профессии, целиком зависел от погоды и счел работу на своем винограднике более важной, чем стрижка и без того хорошо ухоженных газонов барона. Как и соседний сад, принадлежавший родителям Ренаты, земельный участок барона тоже располагался на склоне горы, только вверху вместо теннисной площадки и беседки, на месте некогда культурных посадок, буйно разрослись кусты черной смородины. Барон, маленький и жилистый мужчина со слегка кривыми ногами, ротмистр тринадцатого драгунского полка, граф Сен-Женуа — так он имел обыкновение раньше представляться, — медленно шел вверх по единственной садовой дорожке. На нем были старые галифе и стоптанные, ветхие шлепанцы. С другой стороны забора бежал Пако и всячески старался обратить на себя внимание, но барон даже не взглянул в его сторону. Он признавал только охотничьих собак. Но так как у него давно отпала надобность в этой породе и он больше не мог себе позволить держать их, то его интерес к собакам иссяк. Сигарета, болтавшаяся в уголке его большого, влажного рта, потухла. Поискав и не найдя в кармане спичек, он нетерпеливым жестом отряхнул с пальцев крошки табака и пошел дальше, скрестив руки перед собой. Барон Экберт фон Ротенвальд, которого его жена на потеху неименитых соседей звала Гого, опять задумал провернуть одно дельце. С тех пор как монархия в 1918 году (в ту пору ему было тридцать) превратилась в республику, он лишился постоянной работы. В этой ситуации ничего не изменили ни образование сословного государства, ни присоединение Австрии к Третьему рейху. Теперь, во время войны, все его дела так или иначе были связаны с запретными вещами. Вековая ловкость и хитрость многих славянских предков обернулись в личности этого потомка гениальной способностью к импровизации. Экберт фон Ротенвальд и его семья, состоящая из трех детей от первого брака и четырех от второго, второй жены и ее матери, жили, несмотря на то что единственный их кормилец нигде не служил, не роскошно, но и не бедно. Время от времени они продавали что-нибудь из приданого второй жены. Обстановка виллы постройки восьмидесятых годов прошлого века — последнего, что осталось от некогда обширных владений Ротенвальдов — давно требовала ремонта.