Лени Рифеншталь - Мемуары

• Название: Мемуары
• Автор: Лени Рифеншталь
• Издательство: Ладомир
• Жанр: Культурология
• Год: 2006
• ISBN: 5-86218-462-7

«Мемуары» Лени Рифеншталь (1902–2003), впервые переводимые на русский язык, воистину, сенсационный памятник эпохи, запечатлевший время глазами одной из талантливейших женщин XX века. Танцовщица и актриса, работавшая в начале жизненного пути с известнейшими западными актерами, она прославилась в дальнейшем как блистательный мастер документального кино, едва ли не главный классик этого жанра. Такие ее фильмы, как «Триумф воли» (1935) и «Олимпия» (1936–1938), навсегда останутся грандиозными памятниками «большого стиля» тоталитарной эпохи. Высоко ценимая Гитлером, Рифеншталь близко знала и его окружение. Геббельс, Геринг, Гиммлер и другие бонзы Третьего рейха описаны ею живо, с обилием бытовых и даже интимных подробностей.

В послевоенные годы Рифеншталь посвятила себя изучению жизни африканских племен и подводным съемкам океанической флоры и фауны. О своих экзотических увлечениях последних десятилетий она поведала во второй части книги.

---

Ночью 1 марта 1943 года в своем доме я пережила одну из самых ожесточенных — из непрерывной череды — бомбежек. Двери сорвало с петель, оказались разбитыми все стекла. Я думала, у меня лопнут барабанные перепонки, настолько сильными были взрывы. Нам с прислугой удалось погасить семь зажигательных бомб. Когда бомбардировщики улетели, мы вышли во двор. Все вокруг горело. Слышались крики о помощи из соседнего дома, в котором проживала дружившая со мной семья Гейер. Вместе с их прислугой нам удалось вынести из огня двоих детей. Небо еще долго оставалось багровым.

На следующий день мы насчитали на моем участке остатки почти 200 зажигательных бомб, а на сучьях дерева, неподалеку от балкона, обнаружился искромсанный труп английского летчика. Я была уже не в состоянии выносить эти ужасы и не хотела больше оставаться в Берлине. Тут мне помог Альберт Шпеер: предложил в Кицбюэле комнату в «Доме Тодта». Поскольку доктор Фанк снимал для «Организации Тодт» макеты сооружений Берлина, работая на мою фирму, то я как-никак имела право на кратковременное пребывание там и решила принять предложение. Ночь перед отъездом мне не забыть никогда. Это было словно конец света.

Испания, 1943 год

После перерыва в девять месяцев, потребовавшего от нас большого терпения, мы надеялись, что наконец-то сможем провести в Испании последние натурные съемки для нашего злополучного фильма. Сцены с быками было невозможно снять где-нибудь в другом месте. Мы почти потеряли всякую надежду на то, что доведем работу до конца. Министерство экономики отклоняло наши неоднократные заявления на обмен валюты на том основании, что, дескать, «Долина» не является фильмом военного значения. При этом фирма «Тобис» уже закончила переговоры о продаже фильма в Испанию, следовательно, необходимое количество песет было гарантировано.

Тогда мои доверенные лица, Траут и Гросскопф, решились обратиться к рейхсляйтеру Мартину Борману, который занимал резиденцию в Коричневом доме, а после очередного крупного скандала с Геббельсом стал нашей высшей служебной инстанцией. Когда Борман хотел чего-либо достичь, то, как это всем было известно, ссылался только на приказ Гитлера. Лишь поэтому мы и получили валюту.

Полет в Мадрид показался мне очень непродолжительным из-за сильного переутомления. Непосредственно перед этим снова произошел воздушный налет, последнюю ночь я еще работала в монтажной.

В Барселоне у нас образовался час свободного времени. Здесь продавались: кофе в зернах, бананы, апельсины, шоколад, одним словом, все что душе угодно. Как это приятно — после четырех лет войны попасть в мирную страну! Мне показалось, что я вижу сон. Испания оправилась после гражданской войны, огромные светящиеся рекламы украшали ночные улицы Мадрида.

Как и в прошлый приезд почти десять лет назад, на меня большое впечатление произвели люди, страна, обычаи, искусство, вообще испанский образ жизни — вкупе с любезностью и дружелюбием населения.

Первый поиск натуры привел нас в Сепульведу, затем в Сеговию и Авилу в Кастилии. С тех пор я считаю их, как и Саламанку с ее великолепными внутренними дворами, одними из самых интересных городов Испании.

Потом мы направились на юг. От Альгамбры в Гранаде у меня захватило дух. Этот шедевр арабского строительного искусства кажется сотканным из кружев, а не построенным из камня. Недалеко от Севильи мы увидели зажигательные испанские танцы, настолько захватывающие, что смотрели их всю ночь напролет.

В Альхесирасе перед нами распростерся Гибралтарский пролив — на фоне голубого моря вырисовывались пальмы и олеандры, сквозь дымку можно было рассмотреть африканский берег, рядом — Геркулесовы столпы.

Казалось, наиболее вероятно снять сцены с быками на юге Испании. Здесь находились ранчо по разведению быков для корриды. Через Гюнтера Рана, друга моей юности, уже почти десять лет живущего в Мадриде, я познакомилась с такими знаменитыми тореадорами, как Бельмонте, Бьенневенида и бессмертный в глазах испанцев Манолете, которые в большинстве своем владели крупными скотоводческими хозяйствами.

Однако провести запланированные съемки, к сожалению, не удалось, так как мы не смогли подыскать здесь подходящего ландшафта.

Последней надеждой оставалась Кастилия. Неподалеку от Саламанки, в самом крупном хозяйстве Испании, содержалось более тысячи быков для корриды.

Поначалу казалось невозможным убедить владельца предоставить в наше распоряжение своих драгоценных животных. После бесконечных переговоров все же удалось уговорить его, и то лишь потому, что он испытывал некую симпатию к немцам. Правда, нам пришлось взять на себя обязательство застраховать на большую сумму torros,[333] разводимых для самых важных коррид. Удовольствие не из дешевых, ибо нам хотелось получить 600 животных. Но Гюнтер сумел решить и эту проблему.

Самое трудное было еще впереди. Мы и представить не могли, насколько сложно работать с быками. Каждый день в течение долгих часов множество пастухов перегоняли стада к съемочным площадкам. Потом один день torros отдыхали.

Но вот, наконец, подошло время съемок. В пятидесяти километрах от Мадрида, перед небольшим горным кряжем, с помощью сидевших на конях специалистов по torros все было подготовлено. Первые кадры мы сняли при температуре на солнце выше 60 градусов. Незабываемо, когда на вас на желтом травяном фоне галопом мчатся сотни черных тел, которых наездники останавливают перед самой камерой и гонят вспять. К счастью, в тот раз обошлось без всяких происшествий.

Наконец-то прибыл и Бернхард Минетги. Поскольку Грюндгенс долгое время не отпускал его из театра, то нам пришлось прервать съемки почти на целый год. Здесь, в отличие от павильона, Минетги чувствовал себя много более раскованно, работать с ним было легко и приятно.

В Испании меня поджидал сюрприз: после того как мы отсняли почти все сцены, неожиданно передо мной предстал Петер, который, как я полагала, находился на полярном фронте. Казалось, это сон. О своем приезде он в письмах не обмолвился ни единым словом. Все в съемочной группе были порядком изумлены. Как в разгар страшной войны немецкий офицер смог приехать в Испанию? Но Петеру удалось этого добиться. Выдержав тяжелые бои на фронте, он заслужил право на короткий отпуск, с помощью которого хотел развеять мое недоверие и еще крепче привязать меня к себе. Это ему удалось.

Дом Зеебихлей

Возвращение в Берлин оказалось безрадостным: ничего, кроме развалин и разбомбленных домов. Какой контраст с Испанией! Министерство пропаганды тем временем призвало многие фирмы эвакуироваться. Я с несколькими сотрудниками тоже решила уехать из столицы. Недалеко от Кицбюэля мы подыскали себе дом. Нам удалось заполучить его только потому, что он был не пригоден для жилья из-за отсутствия отопления.

Чтобы спасти отснятый материал от бомбежек, мы взяли с собой все что только можно: негативы, позитивы, лавандовые копии.[334] И не только «Долины», но и дублированных на иностранные языки версий фильмов об Олимпиаде и партийном съезде, «Голубого света» и многих короткометражных и спортивных лент. Половину мы поместили на хранение в берлинском районе Иоханнисталь.

В эти тяжкие дни после бомбежек меня иногда навещал Альберт Шпеер. После неожиданной смерти Тодта его назначили министром военной промышленности. За крепким кофе, приготовленным Хеленой, он пытался отвлечь меня от забот. Шпеер всегда был одним из первых, кто по окончании налета авиации выходил наружу и спокойно и рассудительно руководил тушением огня. Его бесстрашие и непритязательность восхищали. Когда я однажды попросила его отпустить мне стройматериалы для бомбоубежища, чтобы сохранить драгоценные копии, он отказал, объяснив, что не может этого сделать, пока не появится достаточно надежных подвалов-бомбоубежищ для всех людей. Шпеер с пренебрежением отзывался о некоторых министрах и высоких чинах партии, например, о министре экономики Вальтере Функе.[335] Они, по его словам, жили словно в мирное время и думали прежде всего о себе, а не о терпящем нужду населении. Он критиковал и Гитлера. Однажды сказал:

— Не будь фюрер при принятии некоторых решений слишком мягким, я смог бы существенно увеличить производство военной техники, что сейчас крайне необходимо.

— Как? — спросила я.

— Сигнал воздушной тревоги подают слишком рано, при каждом предупреждении можно сэкономить много времени, а при постоянно растущем числе налетов это означало бы немалое количество часов, в течение которых на оборонных предприятиях продолжалась бы работа.

— Почему же не получается?

— Потому что не удается убедить фюрера. Он настаивает на том, чтобы предупреждение подавалось задолго до налета. Хочет, чтобы все успевали добраться до бомбоубежища. По-человечески это, конечно, понятно, но, — недовольно закончил Шпеер, — государство в целом не может себе этого позволить.