Нил Шустерман - Мир обретённый

• Название: Мир обретённый
• Автор: Нил Шустерман
• Жанр: Социально-психологическая фантастика

В то время как Мэри покоится в своём стеклянном гробу, её приспешники не теряют времени даром в ожидании её пробуждения — они переносят в Междумир всё новые и новые души. Оторва Джил встречает Джикса — фурджекера, то есть скинджекера, вселяющегося в животных, преимущественно в ягуаров. Джикс служит королю майя и своим собственным интересам. В третьей, заключительной части трилогии "Скинджекеры Междумира" Нил Шустерман открывает новые горизонты Междумира и рассказывает о противостоянии, способном погубить всё живое на Земле.

Как всегда, огромное спасибо моим замечательным редакторам Linnea и olasalt, а также mila_usha_shak за обложку!

---

Поэтому он отпустил Чарли, и теперь оба сидели на роскошно убранном променаде правого борта и ждали... чего? Да чего-нибудь.

А на следующий день после того, как он чуть не выбросил Чарли из окна, Джонни увидел на горизонте что-то, что не было водой. В радостном возбуждении он потряс Чарли за плечо:

— Смотри! — заорал он. — Смотри! Это Китай!

Джонни-О не был экспертом в географии, но он знал, что Китай находится на каком-то там «Дальнем Востоке», и решил, что раз они летят на восток, то это и должен быть Китай. На самом деле он увидел побережье Испании.

Как только они достигли береговой линии, Джонни с огромным удовольствием принялся наслаждаться открывшимся видом, прислушиваться к неясным звукам живого мира, доносящимся снизу, и выискивать на земле мёртвые пятна. Затем, когда на следующий день снова встало солнце, к огромной досаде Джонни выяснилось, что они опять над водой.

— Вот чёрт! — сказал Джонни. — И куда это нас занесло теперь?

— «Бренчит на старом банджо!» — заливался Чарли.

Да, кажется, это будет очень долгая вечность.

Глава 8 Междучеловек

Старик выглядел ужасающе в обоих мирах. Половина его лица была уничтожена пожаром. Левый, мёртвый глаз ничего не видел, левое ухо ничего не слышало. На левой руке старика не было пальцев — они тоже пали жертвой пламени. По временам эти существующие только в его памяти пальцы зудели. Доктора говорили, что это очень распространённое явление у людей, потерявших ту или иную часть тела.

Старик давно уже оставил попытки спрятать свои шрамы от назойливых посторонних взоров — а для него теперь все взоры были посторонними. Те, кому он попадался на глаза, всегда отводили взгляды: сострадательные люди — из жалости, остальные — от отвращения; словом, как бы там ни было, теперь на него никто не хотел смотреть.

Больше не имело значения, кем он был первую половину своей жизни. Живой мир безжалостен к старым шрамам. Конечно, поначалу все выражали ему живейшую симпатию, но у симпатии короткая жизнь. Те же люди, что когда-то величали его героем, теперь отворачивались, встречая его на улице — они не узнавали того знаменитого и заслуженного пожарного, что потерял половину лица и половину жизни в грандиозном пожаре, охватившем многоквартирный жилой дом. Он спас тогда с десяток людей. А теперь ему приходилось побираться у большой дороги, и люди видели в нём лишь старую развалину в изношенной одежде.

Уже в тот самый день, когда сняли повязки, Кларенс понял, что с ним случилось что-то невообразимо страшное — куда более страшное, чем горящие огнём шрамы на его лице.

— Я вижу что-то кошмарное, — говорил Кларенс людям, — мой мёртвый глаз видит что-то невозможное!

Если бы он помалкивал, его жизнь постепенно наладилась бы; он, как и другие жертвы огня, приспособился бы понемногу... Но Кларенс был не из тех, кто молчит.

— То, что я вижу, — твердил он, — ужасно, но одновременно прекрасно!

Он рассказывал, что башни-близнецы по-прежнему возвышаются в Нью-Йорке и «достают аж до неба, и это так же верно, как то, что я сейчас стою здесь, перед вами».

Он рассказывал о призраках, спешащих по своим призрачным делам:

— Они все — дети! Мёртвые, но, опять же, непонятно как живые!

Он рассказывал о страхах, не дававших ему заснуть по ночам:

— Моё мёртвое ухо иногда слышит их разговоры; и кое-кто из них — настоящие злодеи. Убьют тебя одним взглядом!

И ещё он утверждал, что левым глазом он по-прежнему видит пальцы на своей левой руке, и этими пальцами может касаться предметов, которых никто больше не видит!

Какое-то время его держали на соответствующих препаратах, стараясь убедить, что он очень серьёзно болен, что его мозг был повреждён при пожаре. Препараты притупляли его чувства и мешали докапываться до сути собственных мыслей, однако видения не прекращались. Поэтому старый пожарный точно знал: дело не в нём, дело в остальном мире.

— Я вижу то, что вижу, и плевать, что мне никто не верит! — в ярости кричал он. И, само собой, ему никто не верил. Никто не хотел прислушаться к бредням старого маразматика и ещё меньше — к бредням старого маразматика, пострадавшего при пожаре. Люди хотели лишь поскорее избавиться от него. Вот так и получилось, что мир забыл его героическое прошлое и навесил ему ярлык сумасшедшего.

Много лет Кларенс бродил из города в город, из штата в штат и наблюдал за странными вещами, которые открывались его мёртвому глазу. Нигде не задерживаясь надолго, он жил где придётся — и на городских улицах, и за городом, в полях, — и всё пытался постичь суть своих видений, питая надежду, что в один прекрасный день все части головоломки лягут на свои места и он узнает, каков смысл его проклятого дара.

Кларенс был в Мемфисе, когда обрушился мост на Юнион-авеню.

Своим правым, живым глазом он видел взрыв, уничтоживший реальный мост... но левым глазом он видел теперь на его месте мост призрачный, и по нему шёл на запад такой же призрачный поезд.

Определённо, в полумёртвом мире происходило что-то значительное, и единственным способом узнать, что же это, было захватить в плен пару призраков. Если бы ему, Кларенсу, удалось провернуть такое дело, наверно, он смог бы доказать существование того странного, промежуточного мира. Может, духов можно будет заснять специальной камерой? Старый пожарный был готов разбиться в лепёшку, но доказать, что он в своём уме, тогда как все остальные слепы.

Кларенс поселился в заброшенной усадьбе в нескольких милях к западу от Миссисипи, в доме, который, казалось, завалится, стоит только ветерку дунуть посильнее. Но мёртвому глазу Кларенса старая развалюха представала такой же новенькой, как если бы была построена вчера. Здесь он и разработал свой план.

Он построил клетку-ловушку из больше не существующих латунных кроватных рам с сетками — жилища, из которых они были взяты, смыло наводнением. Кларенс осознавал, что если бы кто-то за ним в это время наблюдал, то непременно решил бы, что старик тронулся — тащит невидимыми пальцами невидимые предметы; но самого Кларенса ничуть не заботило, что о нём думает реальный мир.

Затем, всё той же мёртвой рукой он сцепил кроватные рамы мощными пружинами: пусть только злобные демоны сунутся — и ловушка мгновенно захлопнентся.

В качестве приманки Кларенс использовал кусок окорока, который попал бы к кому-то на рождественский стол, если бы перевозивший его грузовик не врезался в дерево. Сама машина не перешла в призрачный мир, а вот кое-что из её груза угодило по ту сторону.

Несколько недель он сидел в заброшенной усадьбе и ждал, наблюдая за своей духоловкой, стоящей на пустыре между домом и дорогой. О приближении долгожданных гостей он узнал ещё раньше, чем они, собственно, прибыли — он их унюхал. Аромат пришёл не из живого мира — после того рокового пожара Кларенс не ощущал запахов. Благоухание исходило из мира призраков. Старик улыбнулся. Он уж и позабыл, как волшебно пахнет шоколад.

Глава 9 Побеждая тяготение

Земля насчитывает в диаметре примерно восемь тысяч миль. Её центр отстоит от нас на четыре тысячи миль. Хотя живой мир недостаточно прочен, чтобы удержать послесветов на своей поверхности, он, однако, не так уж легко проницаем; так что путешествие вниз занимает довольно долгое время. Но вряд ли кто-нибудь возьмётся утверждать, что медленное, многолетнее погружение в землю — это весёлое времяпрепровождение.

Майки МакГилл когда-то угодил в ядро Земли, что для послесвета, в общем, не так уж страшно — всё равно что ожидать родного отца к ужину, вот только ужин откладывается на несколько миллиардов лет.

Больше всего раздражало Майки то, что угодившие в центр Земли послесветы не просто смирились со своим положением, но обрели глубочайшее удовлетворение и покой. Они приспособились и полюбили своё бесконечное ожидание. Расспроси какую-нибудь душу, попавшую в ядро планеты — и окажется, что по крайней мере на текущий момент ей хотелось бы быть именно здесь и больше нигде.

Но для Майки подобное прозябание было неприемлемо. Он так и не почувствовал себя «единым целым с прахом земным». Радости нирваны — не для него. Мысль о том, чтобы спокойно ожидать конца света — или, во всяком случае, конца планеты — была ему так же глубоко противна, как, скажем, ожидание отца к ужину. При жизни он терпеть не мог ждать, когда же можно будет приступить к еде. Терпение в число добродетелей Майки не входило.

Среди этих центровых послесветов было немало таких, что считали, будто именно благодаря их присутствию в ядре Земля — живая и цветущая планета, а не просто каменная глыба, несущаяся сквозь космическое пространство. Они были убеждены, что вовсе не потеряны для живого мира, а являются неотъемлемой составной частью жизненного цикла. Были они правы или нет — для Майки не имело ни малейшего значения. Он не желал оставаться в центре Земли и потому решил вырваться оттуда любой ценой.