Сергей Залыгин - НА ИРТЫШЕ

• Название: НА ИРТЫШЕ
• Автор: Сергей Залыгин
• Издательство: Известия
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1970

«На Иртыше» — повесть, посвященная 1931 году, село Крутые Луки. В центре история Степана Чаузова, которого высылают как пособника кулака — он приютил семью раскулаченного. Драма Степана Чаузова в том, что благородство, приверженность к новой жизни уживаются в нем со старыми убеждениями, выработанными всей прошлой мужицкой жизнью.

Современность истории (Л. Теракопян). Послесловие — посвящено творчеству С. Залыгина.

---

Но только прежде, когда гуртом с Чаузовым впереди мужики спешили к Лисьим Ямкам, на всю неблизкую дорогу хватало прибауток и побасенок, озорных песен, всяческой ругани, — теперь же шли они трезвые и молчаливые… Толкались в узких, занесенных снежными сугробами переулках. Спешили.

Позади всех бежала Ольга Ударцева, подхватив на руку одного мальца и волоча за собой другого.

Тот, что сидел на руках, крепко обхватил ее за шею, мешал дышать, а другой терял то шапку, то валенок и, дрыгая босой ножонкой, по-щенячьи поскуливал:

— И-и-и… И-и-и…

Ольга останавливалась, приседала и, придерживая на коленях одного ребенка, натягивала шапку или валенок на другого…

— Господи… Господи, да что же это будет? Да что же это случилось-то нонче? Господи!!!

Впереди под ногами мужиков отчетливо и громко хрустел снег, никто не оглядывался на Ольгу…

Около ударцевских ворот Степан Чаузов поднял руку:

— Погодьте! Не топчите, мужики, следов! Вспыхнули огоньки спичек, но и без огня, при свете месяца, на слегка запорошенной дороге ясно проступали следы узких кованых полозьев кошевки…

— Так оно и есть — был, да весь вышел…

— Свернул-то не в улицу, а проулком, да круг бани, да задами, задами…

— Считаешь, в город? Держи карман — на станцию подался… А то — к кыргизам…

— У его полстепя кунаки…

— Ну, ребята, пошли в избу? Или как?

— Так ведь нету его… С кого спросишь-то?

— Не-ет… Сказке не конец!

— Проведаем!

Распахнули ворота, вошли в дом.

— Кто здесь живой? Засвечивай огонь!

Из теплой, покойной тьмы отозвался стариковский голос:

— Ты, что ль, Ольга? Кого там на улице-то деется?

Слышно было, как на печи пошарила рука, нашла спички, а навстречу этому шороху мужики тоже чиркнули о коробки… Кто-то шагнул вперед, зажег лампу в простенке над кухонным столом.

С печки под настил полатей высунулась кудлатая стариковская голова, вслед за нею — рука с горящей спичкой… Покуда огонь спички не достал пальцев, старик глядел неподвижно, серьезно, ничуть не удивляясь и ничего не спрашивая, и только из бороды его вдруг вывалился большой тяжелый крест и закачался на длинной цепке, словно маятник…

Бросив спичку, старик помусолил на губах пальцы и спросил:

— Шапки-то сымают в дому или как ноне? В колхозе это ни к чему? — Зевнул. Перекрестил рот с редкими длинными зубами, потом спустил с печи костлявые ноги в исподних штанах до колен и сам неторопливо спустился вниз. Сел на прилавок, зевнул, поправил крест на голой, тощей груди и ответил себе: — Совсем даже ни к чему…

Степан Чаузов, нагнувшись к старику, крикнул:

— Сын где у тебя? Где Лександра?

— Сын-от? Так он — не мой, сын-от… Он теперя ваш. Сказать — колхозный. Обчественный… Вот объясните, где он? Где подевали? Чей он приказ сполняет?

Мужики как-то разом шумнули, кто-то крикнул:

— Не дури, отец! Лександра твой зерно спалил. Семена. Понятно тебе?!

— И-ишь ты! До чего крестьянин дошел — зерно жгет! Семена! Хлебушко, значит, и в огонь! Времена-а… Ну, огоньку-то, видать, ишшо премного будет… Ишшо не одно зерднышко сгорит в огоньке-то…

— Э-эх, старый! А еще просил Лександра-то твой перенесть его всем миром на Митрохино место! Сегодня только и просил…

— Как-как?

— Избу вот эту просил перенесть, говорю!

— Аи что же? Опять же и дом-от нонче без хозяина. Сказать, так хозяевов у его — вся деревня… Обчественный вроде. Ну и обчество обязано об доме заботиться, коли Иртыш ограду моет… Чтобы все было в аккурате. Или — не так говорю?!

— Ты, старой, не крути! — крикнул Егорка Гилев, сорвавшись на высокую ноту. — Мы ужо без тебя шибко крученные: раз перекрутнешь, оно на обратную-то сторону знаешь как р-развернется?!

— Все может быть, все может быть… Вот и ты, Егорша, ночью ко мне без спросу пожаловал и шапку не скидываешь… Да ить не как-нибудь — с оружьем, а? — Старик взял из рук Егора ломик, поднялся с прилавка, подошел к лампе. — Острый ли ломик-то?… — Потрогал острие большим костлявым пальцем. — Острый, видать… — И вдруг, закинув ломик за плечо, повернулся, всхрапнул и дико заревел через бороду: — А ну, цыть отседова, проклятущие!!! С глаз долой! Пришибу любого, на святую икону, на Христа-бога не погляжу — пришибу! Днем зерно выгребаете с амбара, ночью — ордой разбойничать?! Пришибу, хады!

В длинной разорванной рубахе, в исподних штанах, будто обрубленных до колен, откинувшись назад и высоко слева от себя закинув ломик, старик Ударцев медленно двинулся правым ребристым боком вперед, заслоняя собою лампу и бросая на людей огромную колеблющуюся тень без головы — тень головы уползала за настил полатей…

Он дышал тяжело и хрипло сквозь клыкастый, широко раскрытый рот, все дальше заламывал обнаженные до локтей сухожильные руки, и все пронзительнее двумя тонкими полосками, словно лезвиями, блестел в его руках круглый ломик.

— Ну, хады, не одного пришибу! Не-ет, не одного…

Люди попятились прочь, потом кто-то метнулся в дверь, и тех, кто был на крыльце, столкнули со ступеней, тех, кто стоял в сенцах, выдавили на крыльцо…

И только Степан Чаузов, упершись плечом о косяк, остался в избе…

На полатях вдруг сначала тихо, а потом во весь голос страшно завопила девчонка:

— О-о-ой, мамынька-а-а!

Но старик не дрогнул, не поднял глаз, а, все круче разворачиваясь боком вперед, медленно двигался на Степана…

А Степан все стоял и глядел на старика, не спуская глаз, и по грязному, в размазанной саже и копоти, лицу его катились капли пота, и потому, что лицо иногда вздрагивало, капли оставляли на нем ломаные белые линии — на лбу, на щеках, на бледных, плотно сжатых губах…

— Ма-а-мынька! — снова крикнула девчонка на полатях, и в дверь ворвалась Ольга…

— Батя! Опомнитесь, батя, человека убиваете! Человека! — Она бросилась на старика, повисла на нем, обхватив за шею, а подбородком, головой старалась достать его заломленную вверх руку…

Старик остановился…

Остановился, задрожал, и ломик тоже покачнулся над его головой…

Потом ломик с грохотом ударился об пол, а на него рухнули старик и Ольга. Мужики снова подались в дом, и Степан Чаузов, смахнув шапкой пот с лица, сказал быстро и требовательно:

— А ну, вытаскивай всех живых отседова! Одежонку какую, сундучишки — выбрасывай! — Выскочил на улицу. — Вышибай с подполу венец, ребята! Подклады-вай лежни на другую сторону! Готово ли? Готово! Подмогай навалиться!

Дом Ударцева дрогнул, что-то заскрипело в нем, что-то упало и прокатилось внутри… На спину Чаузову откуда-то сверху прыгнула кошка и, не по-кошачьи дико заревев, метнулась в сторону. На мгновение, будто оглушенные этим ревом, мужики затихли, потом снова закряхтели, заругались:

— Поддерживай с боков-то, поддерживай, чтобы не враз завалился!

— Верх-то слегами упор сделайте: рухнет — задавит…

— А ну — взяли!

Дом полз по лежням под уклон… Распахнулась ставня — в кухне все еще горела лампа, на подоконнике стоял чугунок, а в нем вздрагивали листья невысокого цветка… Другой цветок в жестяной банке лежал плашмя, то прижимаясь к оконному карнизу, то отшатываясь от него в сторону.

Дом повис над обрывом, и что-то треснуло в нем, сломалось.

Из него выпала печка — с ухватами, с кочергой, с чугунками…

…Начала крениться одна стена — покачалась, опрокидывая на себя весь дом. Глухо хлопнуло внизу, под яром. На снегу осталось несколько бревен и досок, а в воздухе — запах жженого кирпича, хлеба, щей, — чего-то теплого и съестного…

Потом повеял холодок…

Крупянистый, редкий-редкий снежок падал с ночного неба… Упадет крупинка, а другой долго нету… Спокойно было кругом…

Сверкала гладь Иртыша, рассеченная надвое темной, унавоженной линией дороги, и кажется, был виден противоположный берег — зыбкая и, ломкая полоска почему-то иногда вдруг приближалась, а иногда уходила в глубину ночи…

Кто-то сказал:

— Попа как раз сюда бы…

— Это зачем?

— Он бы и спел: «Мир праху твоему…»

Никто не откликнулся.

Прибежал с пожарища Фофанов, потоптался на темном и теплом пятне, на месте, где стоял недавно дом Ударцевых, подошел к перевернутой колоде, на которой, закутавшись в тулуп, сидели старик Ударцев и Ольга с ребятишками… Потом Фофанов приблизился к мужикам и тоже заглянул вниз, в глубину Иртышского яра, кое-где пронизанную голубоватыми полосами лунного света.

— Дом-от добрый был — вздохнул Фофанов. — Заместо его в какой-никакой другой дом людей-то надо селить… Надо… — Подумал еще: — От она с чего пошла, наша общая-то жизнь…

ГЛАВА ВТОРАЯ

Помолчали.

Потом Степан Чаузов сказал:

— Ну пошли, мужики…

Откликнулись сразу в несколько голосов:

— Куды?