Джеймс Типтри-мл. - «Если», 2000 № 08

• Название: «Если», 2000 № 08
• Автор: Джеймс Типтри-мл.
• Издательство: ООО "Любимая книга"
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2000
• ISBN: 0136-0140

ФАНТАСТИКА
Ежемесячный журнал
Содержание:

Джеймс Типтри-младший. ДЕВОЧКА, КОТОРУЮ ПОДКЛЮЧИЛИ, рассказ

Вернисаж

*Вл. Гаков. ЧУЖАК В ЧУЖОЙ СТРАНЕ, статья

Кир Булычёв. ЧЕГО ДУША ЖЕЛАЕТ, рассказ

Видеодром

*Атлас

--- Галина Компаниченко. НА РОДИНЕ РОБОТОВ, статья

*Скандал сезона

--- Вл. Гаков. «НО НЕ ЛЮБИМ МЫ ЕГО НЕ ЗА ЭТО…», статья

*Рецензии

*Экранизация

--- Дмитрий Байкалов. СТРАННАЯ ИСТОРИЯ СО ЗНАМЕНИТЫМ РАССКАЗОМ, статья

Брайан Олдисс. ВИДИМОСТЬ ЖИЗНИ, рассказ

Владимир Хлумов. МОЛЧАНИЕ КОСМОСА, статья

Александр Громов. ВЫЧИСЛИТЕЛЬ, повесть

Джеймс Келли. КРОШКА-МОШКА-ПАУЧОК, рассказ

Александр Ройфе. В ПОИСКАХ НОВОГО ИДЕАЛА, круглый стол

Конкурс «Альтернативная реальность»

*Валерия Илющенко. НАКАЗАНИЕ ПЕРВОЙ СТЕПЕНИ, рассказ

Владимир Михайлов. ХОЖДЕНИЕ СКВОЗЬ ЭРЫ, окончание эссе

Рецензии

Крупный план

*Дмитрий Володихин. ИЛЛЮЗИЯ РЕАЛЬНОСТИ, статья

2100: история будущего

*Алексей Зарубин. НА ЧАРЕ ВСЕ СПОКОЙНО…, рассказ

Курсор

Personalia

_{На обложке иллюстрация И. Тарачкова к повести Александра Громова «Вычислитель».Иллюстрации А. Филиппова, А. Жабинского, А. Балдина, И. Тарачкова, О. Дунаевой.}

---

Ответ последовал:

— Если Москве это нужно, пусть она и печатает. А нам это не нужно. Вы лучше дайте вместо этого стихи кого-нибудь из молодых латышских поэтов.

Латышских поэтов мы и так публиковали много. И я разозлился:

— Во всей латышской поэзии, — заявил я, — сейчас нет ничего такого, что можно было бы хотя бы сравнить с «Реквиемом»!

Она опешила: такой наглости, похоже, не ожидала. Оскорбилась и поджала губы:

— Если вы не снимете этот материал, мы задержим номер. Решайте сами.

Я снял; в номере были и другие материалы, хотелось, чтобы они дошли до читателя.

Кампания шла к концу. Из Москвы в ЦК писали — в частности, Булат Окуджава; защищала меня Юнна Мориц; туда же обращались и некоторые латышские интеллигенты — не из литературных кругов. Я написал в Москву Яковлеву. Мне позвонил работник ЦК КПСС. В разговоре с ним я упомянул, что московским писателям журнал нравится. Он ответил:

— Окуджаве нравится, а вот Юрию Бондареву не нравится. И я с ним согласен.

Я положил трубку. Говорить было не о чем.

Вопрос решился на созванном в ЦК специально по моему вопросу совещании. В нем участвовали заведующие двумя отделами пропаганды и культуры, завсектором печати. Секретарь Союза писателей сказался больным. Может быть, он не хотел смотреть мне в глаза: двадцать лет назад я опубликовал в газете его первые стихи, «сомнительные по идеологии». На совещании зачитали список моих провинностей и сказали, что меня снимут. Я ответил лишь, что ошибок не признаю, поскольку их, на мой взгляд, не было. На том и расстались.

Вскоре мне позвонили оттуда же и сказали, что надо написать заявление «по собственному желанию», как это было принято. Я отказался. Раз меня утверждало в должности бюро ЦК, пусть оно своим решением и снимает.

Смешно, но моя отставка сопровождалась таким же казусом, какой случился перед моим назначением. Кандидат на мое место был уже найден — из молодых латышских прозаиков. Вообще, тогда шла повальная замена редакторов молодыми, поскольку власть в Союзе писателей Латвии теперь принадлежала им. Однако накануне моего ухода кандидат проштрафился перед ЦК (на сей раз речь шла не о выпивке, а о какой-то, по тогдашним меркам, неприемлемой статье, опубликованной в газете). Стали срочно искать замену. Эту роль сыграл тот самый русский коллега, чье мнение о журнале недавно вдруг изменилось на противоположное. Надо полагать, власть оценила его самоотверженную готовность…

Вот так завершилась история с моим последним штатным местом.

С той поры я занимаюсь только своими книгами.

Однако еще совсем недавно я, как старая цирковая лошадь, заслышав марш, начинал приплясывать и принимал предложения — как потом оказывалось, ничем не подкрепленные.

Но все это происходило уже в Москве.

Антропозой

Я вернулся сюда — к своим истокам — официально в 1990 году, когда еще можно было без особого труда поменять жилье в Риге на московское. Последнее время, находясь там, я четко ощущал, в каком направлении идут дела. Это меня и радовало, и огорчало. Радовало, потому что я всегда считал, что с прибалтийскими странами в конце 30-х годов поступили несправедливо. Огорчало, потому что, зная этих людей, я не сомневался в том, что они, отделившись, почувствуют себя вернувшимися в 1939 год, словно последующей половины века вовсе и не существовало. И будут вести себя соответственно, руководствуясь эмоциями, а не политическими идеями. Так оно и случилось.

Вскоре после возвращения я закончил повесть, названную «И всяческая суета». Как и более ранним моим повестям такого объема, «Суете» не повезло. Я писал ее по принципу «Здесь и сейчас», фантастический сюжет накладывался на фон горбачевской перестройки. Работал с удовольствием. Закончив, предложил «Уральскому следопыту», а также очередному фантастическому журналу, который только-только организовался в Москве; сейчас даже не помню его названия. Прошло время, жизнь стремительно менялась, кооперативы, о которых шла речь в повести, превратились в фирмы, в акционерные общества, а мой текст все ждал решения своей судьбы. Наконец Виталий Бугров написал мне, что у них повесть не пойдет, что же касается московского журнала, то он так и не состоялся — мне просто забыли об этом сообщить. Я огорчился, но время повести, казалось, безвозвратно ушло, и я спрятал ее подальше в стол, все же радуясь тому, что написал ее.

Я вот сказал: время повести. Давно уже пришел к выводу, что у каждой книги есть свое время — конкретное, когда ты можешь сделать ее наилучшим образом. Да, замысел может вынашиваться годами; но чаще всего бывает так (у меня, во всяком случае), что замысел вдруг вспыхивает в голове и кажется ярким, глубоким, интересным… Тут бы и броситься за стол и начать работу; но в это время работаешь над совсем другой вещью, или же есть какие-то срочные и важные дела… Так что замысел лишь бегло записывается и начинает ждать своего часа. Проходит время, и наконец возникает возможность реализовать этот замысел; возвращаешься к нему, читаешь записанное, вспоминаешь — и не можешь понять: да что такого я в нем нашел? Скучно, мелко… И записанное летит в корзину. Иногда работа все же начинается, и лишь написав десятки страниц, вдруг осознаешь: мне не интересно делать это и вряд ли кому-нибудь будет интересно читать. И написанное идет в архив. У меня в столе лежат сейчас, самое малое, три таких начатых и брошенных романа.

Однако это совершенно не значит, что замысел и в самом деле был плох. Был хорош — в свое время. Но оно прошло; успел измениться автор, изменился мир. А замысел остался, естественно, прежним, никаких превращений не произошло. Начни я писать тогда, когда он возник, книга получилась бы. А фактически за него взялся уже другой автор.

Хотя бывает и так: проходит еще время — и замысел снова оживает. Он сам жил какой-то своей внутренней жизнью и на каком-то новом повороте снова просится на бумагу — или на винчестер, если угодно.

Нечто подобное произошло и не с замыслом уже, но с готовой повестью, о которой я сказал выше. Прошло три года с лишним, и я вдруг понял, что повесть, перестав быть современной, не умерла, но перешла в другой разряд: стала как бы исторической, поскольку многие характерные черты того времени были в ней запечатлены и сохранились, сатирическая же и публицистическая составляющие замысла не устарели. Я решил, что можно снова предлагать ее. В московском издательском мире я был, в общем, человеком посторонним — связей, знакомств у меня не возникло, и я понимал, что войти в него будет делом нелегким. Хорошо, что это мнение оказалось в немалой мере ошибочным. Уже появились частные издательства, заинтересованные в фантастике. Начинали они, как правило, с переводов, но достаточно быстро пришли к выводу, что можно издавать и отечественную фантастику. К счастью, не повторилась ситуация, создавшаяся в кинематографе, где Голливуду удалось придушить российское кино если и не до смерти, то, во всяком случае, до серьезного расстройства здоровья. Читатель оказался большим патриотом, чем зритель. И это дало новые возможности многим, в том числе и мне.

Неожиданно для самого себя я получил из Нижнего Новгорода от издательства «Флокс» приглашение приехать для переговоров и принял его, не задумываясь: финансовое положение мое тогда было критическим. Договорились о переиздании «Сторожа…» и «Тогда придите…», я же пообещал написать третий роман этого цикла. Обещание выполнил. А поскольку для нужного объема следовало дать еще что-то, предложил им «на подверстку» две повести — в том числе и «Суету». Она вошла в получившийся четырехтомник.

«Флокс» был фирмой многопрофильной, издательская деятельность для него являлась далеко не основной и довольно скоро прекратилась. Но успело возникнуть другое издательство, «Параллель», которое выпустило мою книгу «Восточный конвой», составленную из двух повестей: написанной раньше (и вышедшей даже отдельной книжкой в Москве) «Ночь черного хрусталя» и второй, давшей название всей книге. Еще до того я сдал рукопись второй повести в издательство ЭКСМО, тоже обратившееся к русской фантастике. Оттуда буквально на следующий день после заключения договора с «Параллелью» мне позвонили, сказали, что повесть возьмут. В соглашении с «Параллелью» не было оговорено, что они приобретают копирайт на какой-то срок, и ЭКСМО сочло, что имеет полное право использовать этот текст. Они издали книгу даже раньше, чем нижегородцы, хотя у последних была хорошая фора.

С тех пор я поддерживаю связь с ЭКСМО. С 1996 года по сей день у меня там вышло восемь книг, из них только две — переиздания. И две повести появились за эти годы в журнале «Если». Иными словами — по интенсивности работы последние пять лет намного опередили все предыдущие.

Но интересно порассуждать вот о чем. Лет тридцать мы полагали, что, наряду с поэтами, представляем собой своего рода «силы быстрого реагирования»: мы первыми чувствовали начинающиеся или только предстоящие общественные сдвиги и пытались (с переменным успехом) предупредить о них на языке, понятном нашим читателям, но не всегда доступном для тех, «кому ведать надлежало». Мы не сомневались в собственной социальной значимости.